Слово наемника - Евгений Шалашов

Видимо, с той стороны, сквозь щели, за нами наблюдали. Как только Винер оказался на коленях, дверь открылась, в сарай стал входить народ. Резаный и увечный, в обносках и лохмотьях. Ульбургцы расступались, выталкивая вперед бывших подданных Винера – точно таких же оборванцев.

Жак не стал произносить длинных речей, требовать от соперника покаяния и верности. Правильно, какие уж тут клятвы? Оставлять Винера в живых нельзя.

– Вы видели, бой был честным, – прохрипел Жак. – Он меня вызвал, а я его убил.

Оглядев притихшее отребье, «ночной король» придавил Винера костылем и ударил мечом в спину.

Что-то меня насторожило в Жаке. Хрипота… Да и стоял он как-то неловко, будто готовясь завалиться на бок… Я встал рядом, подперев друга плечом.

– Задело? – тихонько поинтересовался я и, поняв, что угадал, спросил: – Сам дойдешь? Носилки?

– Сам! – отрезал Жак. – Только без шума и потихонечку. И доспехи не трогай…

Подданные не должны видеть короля в трудную минуту. Потому мой друг и доспехи не захотел снимать, чтобы не показывать кровь… Ладно, кираса пусть останется, но кое-что можно скинуть. Я развязал ремешки, сдирая с друга налокотники и набедренную юбку. Да и мне не мешало бы освободиться от лишнего. Не молоденький, чтобы таскать на себе полтора таланта железа, а коли «король» по дороге упадет, так тащить и его тушу вместе с кирасой. Не дотащу! Мудрить не стал, а просто перерезал все ремешки.

До трактира было далеко. А запрячь лошадь мы почему-то не догадались. Я приготовился подхватить Жака под руку, но он лишь помотал головой, налегая на костыль.

Тяжела ты, королевская корона! Хоть из золота, усыпанного бриллиантами, или из дерюги пополам с репейником. Умри, но держи себя как подобает королю!

Жак начал падать лишь тогда, когда мы почти дошли до трактира. И тут уж я плюнул на все условности, подхватил его на руки и потащил. Втаскивая раненого внутрь, крикнул:

– Вахруш, огонь зажги!

Уложив друга прямо на стол (а куда же еще?), стал срезать ремешки кирасы, высвобождая тело, словно омара из панциря.

– Постони, постони мне… Ишь, расстонался тут… – хмыкал я, разрезая мокрые от крови камзол и рубашку. – Чуть-чуть потерпи.

Ну чего ж так темно-то? И где все?

– Вахруш! Где огонь? – рявкнул я на трактирщика. – Воду горячую – живо. И шнапс!

Пока тот моргал, глухонемая сообразила зажечь все факелы и светильники, оказавшиеся под рукой, сорвать со столов скатерти и завесить окна. Потом притащила мне простыню и собственную сорочку из первостатейного льна.

– Ну где там всё? Где вода, шнапс где? – снова рявкнул я.

В залу вбежал трактирщик, прижимавший к груди бутыль.

– Воды нет горячей, очаг потух…

– Прибью, идиот! Где у тебя мозги были? – замахнулся я на Вахруша. Усилием воли успокоился: – Ладно, – кивнул, подставляя ладони: – Шнапс лей!

– Шнапс? На руки? – вытаращился Вахруш, прижимая бутыль к себе, словно мать дитя.

– Анхен, сюда иди, – отбирая бутыль у трактирщика, позвал я девку. – Ах, чёрт, она же меня не слышит…

Но глухонемая тотчас же подскочила и, приняв у меня бутыль, стала поливать на руки.

– Может, за лекарем сбегать? – робко спросил Вахруш.

Я даже не стал отвечать. Если бы Жака следовало лечить от поноса или пользовать от запора – можно и за лекарем послать. Явится медикус, осмотрит, обнюхает. Ну, корешок истолчет, травку заварит. Вылечить не вылечит, но хуже не сделает. Не буду хвастать, но за долгие годы службы мне пришлось врачевать столько ран, сколько не видел ни один лекарь. А уж то, что руки должны быть чистыми, – основа основ.

Оторвав кусок полотна, скомкал его, намочил в шнапсе и принялся обтирать тело, смывая кровь. Лучше бы мыть горячей водой, но раз уж ее нет, так заодно и края раны обработаем. В саму рану, как помнил из своего опыта (да и из курса медицины, который пришлось посетить для получения степени бакалавра), лить «огненную» жидкость смысла не было. Рана, она рана и есть. Там все чисто. Ежели, конечно, не занесло какой-нибудь дряни. Подумав об этом, я лишь вздохнул, заметив кусок материи в неподобающем месте – клинок покойного Винера вбил в плоть клок одежды. У медикусов для извлечения «инородных» тел имелись щипчики. А тут, прости меня, друг, придется пальцами… Жаль, они у меня не слишком тонкие, но потерпишь. Тем более что ты все равно без сознания! А коли оставлю в ране этот клок – начнет гнить! Я «врачевал», приговаривая вслух:

– Терпи, дружище… Так, удалось вытащить тряпку! Что мы имеем? А имеем мы рану размером с два дюйма, с резаным краем. Не пузырится, что означает – легкие не задеты! А почему не кровоточит? Анхен – помогай, нужно нам хозяина перевернуть. Так… Понятно, почему не кровоточит, – рана сквозная. Сквозная рана – это и хорошо и плохо. Плохо, что кровь будет труднее остановить, зато кровь в самой ране не свернется и не загниет! И вообще, друг мой Жак, по прозвищу Оглобля, ночной «король» Ульбурга и император всея Швабсонии, ты еще и сам не знаешь, как тебе повезло! Будь у юнца не эсток, а рапира, ранка была бы тоньше, и кровь бы непременно свернулась, закупорив проход. И помер бы ты от заражения крови! Будь у него меч, лезвие непременно задело бы сердце. А так клинок прошел аккурат между сердцем и легким. Кровь стечет, гноя не будет. Что ж, теперь можно и бинтовать.

Перевязав Жака – не слишком слабо, но и не туго, понял, как же я устал! Кажется, рухнул бы сейчас и не встал. Но падать пока нельзя.

Мы с Анхен внесли раненого в его «апартаменты». Ничего королевского в комнате не было, если не считать кровати под балдахином да пары сундуков. Подозреваю, что при строительстве комната была задумана как чулан. Скромный «король», однако!

Уложив Жака, укрыл его одеялом. Подумав, сказал:

– Еще бы одно одеяло – совсем бы хорошо было.

Анхен, будто услышав меня, сорвалась с места, убежала и вскоре вернулась с пуховым одеялом. Нежно, словно ребенка, принялась укрывать своего хозяина. «А ведь она его любит!» – улыбнулся я. Потом пришла и другая мысль…

– Анхен, а ты точно глухонемая? – спросил я. – Ты же меня слышишь сейчас. – Это уже без тени вопроса.

Девушка, повернувшись ко мне, похлопала себя по ушам, а потом по губам. Интересно, что бы это значило? Может быть, она слышит, но не говорит?

– Ну-ка… Скажи мне – ты меня слышишь? Если да, то кивни.

Анхен послушно кивнула. Ну еще чудесатее! Немая, но не глухая? Совсем интересно!

– А язык у тебя есть? – поинтересовался я и, не доверяя кивку, приказал: – Высунь язык… Точно, есть…

Девка же, взяв меня за руку, погладила ее и, показав на неподвижно лежавшего Жака, похлопала себя по губам и помотала головой.

– Просишь, чтобы я хозяину не говорил? – догадался я.

Немая закивала еще старательней. Ну, раз меня просят, то почему бы не уважить? Кто мешал Жаку за столько лет понять, что она все слышит? А может, он об этом прекрасно знает? Ну не поверю, что старый лис об этом не догадывается.

– Анхен, а ты читать умеешь?

Робкий взгляд, вскинутые брови и слишком поспешное мотание головой.

«Ах вы паразиты!» – беззлобно восхитился я.

Интересно, сколько постояльцев делилось секретами при «глухонемой» девке? И актриса первостатейная. Я ведь и сам не обращал внимания, думал – ну до чего же девка толковая. Не слышит, а все понимает! А секрет-то прост…

– Пи-ить… – донесся до нас слабый голос Жака. – Ви-на…

Очнулся! Вино просит – точно, жить будет!

Я потрогал лоб Жака. Горячий, но лихорадки нет. Уже хорошо. Пока, разумеется, рано рассчитывать, что все будет хорошо. С ранами по-всякому может быть… Но пока, слава Богу, обошлось…

– Вино неси, – приказал я Анхен. – Только не белого, что хозяин любит, а красного.

– Фу… – отозвался Жак, но спорить не стал.

Глава шестая

Почти семейная сцена

Я мог бы сходить и один, но в компании лучше. Пара громил никогда не помешает (особенно если вы не повернете к ним спину…). Жак, хотя и был плох, нашел в себе силы отдать распоряжение.

Конечно же, моими спутниками оказались старые «приятели», с которыми я когда-то ходил на разведку. Как их зовут, я так и не вспомнил: остались Левый и Правый. К чему помнить?

Двор. Двухэтажная гостиница, где обитал я, и конюшня, где квартировал Гневко. Незнакомый кобелек («Раньше не было!») застенчиво высунул нос из конуры и нерешительно тявкнул. Я напрягся и уже пожалел бедного Бобика, но «Левый» не стал обижать собаку, а, встав на четыре точки, зашипел, как рассерженный кот. Сходство было таким разительным, что я и сам опешил. А песик только испуганно вякнул и спрятался поглубже. Я вначале не понял – что тут такого страшного, а потом сообразил – Китц! «Котеночек» уже показал кобельку, кто тут главный! А парни молодцы, подготовились.

Подойдя к двери, «Правый» осторожно постучал по косяку костяшками пальцев, и дверь беззвучно открылась. В свете «воровского фонаря» – светильника, оклеенного черной бумагой так, что лучик света получался не толще спицы, можно было рассмотреть лишь силуэт некогда высокого, а теперь изрядно сгорбленного старика. Видимо, тот самый сторож Август, которого я ни разу не видел. На вид лет семьдесят, не меньше! Как он умудрился прожить столько лет? Хорош охранник! Но, с другой-то стороны, старики тоже хотят жить, а Ута платит ему лишь два талера в год. А будет ли у него впереди год? Если не впустит, так и часа не будет…