Наират-1. Смерть ничего не решает - Карина Демина

Достав из-за пазухи сверток, впихнул её в руки.

— Тама эта… Сказали хороший.

Внутри лежала темно-красная, цвета выспевших ранеток, ткань; плотная шерстяная, богатая с виду. А пуговицы, пуговицы Вольс вырежет, у него руки золотыя, а что пьет и дерется, ну так кто ж с мужиков другой-то?

Платье и вправду вышло красивым, как у мельничихи, и даже лучше, потому как у мельничихи пуговок на один ряд, а у Арши — на два. И складочек по подолу больше, и рукава подлиньше, попышней.

Арша часто вытаскивала его из сундука, раскладывала да любовалась, думая, как хороша в нем будет, ляжет в домовине госпожою, молодая да красивая, а все будут глядеть и удивляться. А что обувки нету, таки не беда, она нарочно подол подлиньше сделала, чтоб ноги закрыл.

Надеть платье так и не вышло: через тринадцать месяцев, день в день, то, что осталось от Арши, нашли в лесу. Поглядев на истерзанные останки, староста заикнулся было про медведя, но Вольс, заткнув за пояс топор, сказал:

— Таки не медведь.

И ушел в чащу.

Он оказался прав, но это его не спасло.

Триада 2.2 Бельт

— Что ты хочешь за эту золотую фигурку?

— Меру денег.

— А за такую же бронзовую?

— Две меры денег.

— Почему так?

— Потому что, когда тебе понадобится, ты сможешь из бронзовой фигурки сделать хороший нож.

— А почему мне сразу не купить нож?

— Потому что все сразу узнают, что ты купил нож и купят по два ножа. А так ты сможешь долго любоваться своей фигуркой, и все смогут долго любоваться твоей фигуркой, путая ее с золотой фигуркой, и даже не думая про нож.

— Ты о притче про фигурки?

— Да.

— Чушь. Потому как тот, кто твердит, что бронза лучше золота, на самом деле просто не способен дотянуться до этого самого золота. А любая золотая фигурка стоит тысячи бронзовых.

— Ну это смотря какой мастер возьмется за бронзу.

— Ну не ерепенься, не ерепенься, — прошептал Бельт, наклонившись к самому уху коня. — Нельзя нам по нормальным дорогам. Дальше полегчает.

И вправду полегчало. Ели, росшие по краю леса плотной враждебной каймой, сменились стройными соснами. Деревья тянулись к небу, и свет, просачиваясь сквозь сито игл, скатывался по желтой, будто вызолоченной, коре. Пахло хвоей и смолой.

Бельт знал эту обманчивую ясность вечернего Ока, а потому принялся подыскивать место для ночлега. Темнело быстро: еле-еле успелось набросать подстилку из ветвей, подсобрать дров на костер да пару петель кинуть — вдруг с дичью повезет? Расседланный, кое-как растертый жеребец драл смерзшуюся траву, тяжко переступая спутанными ногами.

Затрещал огонь, вцепившись в сухие разлапистые ветки, и стало почти хорошо.

Даже Чуба затих.

Бельт прищурился, отыскивая в темноте силуэт коня. Рука поползла к рукояти ножа.

С глухим хлопком в примороженную землю вросла стрела. Длинная, тонкая, с белым тройчатым оперением.

— Эй! — Бельт медленно поднял пустые ладони. — Я все понял. Я сижу тихо и спокойно.

Справа громко треснула на ветру сосна, слева — зашелестела, летя к земле, ветка. А сзади, там, где засел неведомый лучник, было тихо.

— Выходи к костру, нечего мерзнуть, — произнес Бельт как можно более дружелюбно.

И рук ведь не опустить, потому как следующая такая белооперенная дрянь в шею войдет. Или в спину. Хоть бы отозвался, сученыш! И наверняка ведь не один.

— Вытряхай сумки, охлызень! — голос раздался с другой стороны от костра. Человек старательно избегал света, зато наверняка видел Бельта как на ладони. Не лучник. Точно не лучник. Значит, не меньше двоих.

Мерзкое ощущение того, что железный наконечник выцеливает лопатку, не пропало. А лоб и живот ничего не чуют.

— Сам охлызень. — Бельт всё-таки решил руки опустить, но сделал это плавно — лучник, тут хоть божье благословение на кон ставь, сейчас задержал дыхание.

— Ну в рыло ты всяк огребешь. — Невидимка явно переместился в сторону, но так, что под ногами не треснул ни один сучок, не щелкнула даже иголка. Привычный к лесу, значит. — А вот за отсутствие политесу могешь и деревяшку в башку схлопотать. По нашему лесу ездишь, значит, с наших дров костры палишь, нашей травой коней кормишь, да еще и хамишь. Нехорошо.

— Остынь, Равва! — В круг света также бесшумно скользнула новая фигура, гибкая, текучая какая-то. Доводилось Бельту знавать одного человека, который умел так вот ходить…

Неужто? Вот ведь бывают совпаденья.

— Здрав будь, Орин! — выдохнул Бельт.

— Узнал, старый хрыч. — Орин шагнул ближе к костру, чуть поморщился — по-прежнему света не любит — и протянул руку. — Ласка! Хрипун! Дышля! Вылазьте, добренький гость у нас.

Обнялись. Люди-тени следили, замерев на самом краю темноты, готовые в любое мгновенье нырнуть вглубь леса.

— А я думал, что ты уже в подтабунариях ходишь да без стремянного и пары камчаров поссать не отбегаешь, — рассмеялся Орин и дружески хлопнул по плечу. Все равно вышло как-то чересчур уж крепко, ну да у него всегда рука тяжелой была, хотя весу в парне — кот наплакал.

— Неправильно думал.

— Да уж вижу. И даже не знаю, радоваться мне этой ошибке или нет? Эй, Равва, туши костер! Нижайше приглашаю в гости славного господина десятника, что ходил в вахтаге под знаменами Лаянг-нойона. Ходил-ходил, и, стало быть, весь вышел. Но все одно нижайше приветствую камчара.

Кто-то заржал, громко, нагло, так, что появилось желание дать весельчаку по морде.

— Бывшего, Орин, бывшего камчара. Сгинула плетка, хоть и хороша была. А за приглашение спасибо, врать не буду — мне оно кстати.

— Да уж понял. На ребят не серчай, они славные, только апарансу не блюдут. А что бывший… Так и мы здесь один к одному какие-нибудь да бывшие.

Холодный свет ночного Ока прибивался сквозь туман, волглую шубу которого то тут, то там прорывали зеленые свечи можжевельника. Над поляной мгла выгибалась белым куполом, точно опасаясь обжечься, и только робко втягивала в рыхлое нутро дым костерка.

— А что объяснять, сам все видишь. — Орин подбросил в огонь толстое полено, блестевшее на срезе смолой: — Свободные охотники. Когда зайца подстрелим, когда косулю. А когда кого и посерьезней.

Он говорил тихо, то ли не желая разбудить остальных, то ли опасаясь, что эти откровения подслушают. Хотя кому тут? Спят все, только храп по лесу летит, распугивая сов да сычей. По храпу их и найдут. Или по вони — такое чувство, будто не в лесу сидишь, а в яме выгребной. Как Орин это терпит-то?