«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма - Виктор Шнирельман

Понятие «черной расы» как особой социальной категории возникло тоже достаточно поздно. Например, древние греки и римляне хотя и различали население, жившее за пределами греко-римского мира, по цвету кожи, но включали его в единую социальную категорию варваров. Ничего, даже близко напоминавшего идею белого расового превосходства, тогда не было[488]. Вплоть до последней четверти XVII в. на плантациях Вирджинии использовался наемный труд белых наравне с африканцами и индейцами. И только в 1670-х гг. там было принято законодательство, прочно связавшее рабский труд исключительно с африканцами. Именно с этого времени все завезенные в Америку африканцы, независимо от их этнического происхождения, стали неграми-рабами, и на них распространилось понятие единой «черной расы». По оппозиции к ним все европейцы как «аристократы кожи» вошли в категорию «белой расы»[489]. В Северной Америке «белая раса» считалась «абсолютно чистой» и не допускала никаких смешений. Поэтому все потомки смешанных браков (мулаты) автоматически зачислялись в «черную расу», чему служило «правило одной капли крови». Даже в начале 1980-х гг., когда женщина из Луизианы обратилась в суд, чтобы доказать, что она не черная, а белая, ее иск был отклонен на том основании, что у нее якобы обнаружилась 1/32 «негритянской» крови. Ведь по закону, сохранившемуся со времен рабства, это означало ее принадлежность к «черным»[490].

Африканские рабы завозились в Америку вовсе не как представители «черной расы», а как разноплеменное население широкого пояса Западной и отчасти Юго-Восточной Африки. Но рабовладельцы не были заинтересованы в сохранении исконных африканских идентичностей, способных повлечь за собой создание солидарных групп, готовых к сопротивлению. Поэтому из африканцев делали гомогенную массу рабов, быстро терявших свои былые корни и переходивших на английский язык, служивший в этих условиях единственным средством общения и в то же время орудием гегемонии. Белые американцы, монополизировавшие право на свободу и независимость, воспринимали афроамериканцев как однородную массу исключительно в расовых терминах. Так расовая идентичность была навязана чернокожим и со временем стала важной основой их самосознания. Черная идентичность лишь укрепилась после гражданской войны, способствовавшей массовому переселению чернокожих на север и созданию там режима дискриминации и сегрегации[491]. В этих условиях она стала важным символом сопротивления и рычагом мобилизации[492].

В те же годы в Великобритании тоже отмечалось усиление расизма по отношению к чернокожим. Определенное влияние на это оказали восстание на Ямайке в 1865 г. и отказ бывших рабов активно включаться в рыночную экономику вопреки надеждам сторонников эмансипации. Все это воспринималось британским обществом как «возврат к варварству»[493].

В Германии рост настроений, направленных против африканцев, был связан с появлением у нее колониальных владений в Африке. В 1905 г. власти Германской Юго-Западной Африки (Намибии), а в 1906 г. – и Германской Восточной Африки приняли законы о запрете смешанных браков. Эти законодательные меры тогда нашли поддержку у всех политических партий от либералов до социалистов. Но особый всплеск ненависти к чернокожим наблюдался в патриотических кругах Германии в период и сразу же после Первой мировой войны в связи с тем, что в армии союзников было немало солдат, рекрутированных в Индии и Африке. Мало того, во время оккупации Рейнской области в 1919–1923 гг. там стояли французские части, сформированные в Сенегале, Аннаме, Алжире и на Мадагаскаре. В те годы германские СМИ делали все для демонизации этих солдат. Однако это не мешало местным немецким женщинам проявлять к ним интерес и даже вступать с ними в брак. От таких союзов в Рейнской области появилось несколько сотен детей, которые в эпоху нацизма одними из первых подверглись стерилизации[494].

В Италии переход в 1938 г. к расовому антисемитизму был подготовлен колониальными войнами 1930-х гг.: завоеванием Ливии и вторжением в Эфиопию. В 1920-х гг. Муссолини не имел четкого представления об «итальянской расе», хотя и активно пользовался этим термином. Подобно многим итальянским националистам того времени, он понимал это как некое «органическое единство», сложившееся исторически. Никакой чистоты расы эта концепция еще не предполагала, хотя уже тогда дуче задумывался о евгенических мерах, которые следовало принять для того, чтобы вырастить новое поколение атлетически сложенных здоровых итальянцев, преданных идеям фашизма. Однако к концу 1920-х гг. Муссолини стал тревожиться по поводу расового смешения и проявлять расизм в отношении африканцев и азиатов. Его стала заботить судьба «белой расы» и европейской цивилизации. Правда, в 1932 г. в своей «Доктрине фашизма» он отверг нацистскую идею расы, а два года спустя подверг сомнению существование «германской расы». Но при этом он всячески превозносил «латинскую и средиземноморскую расу», а летом 1935 г. заявил о том, что фашисты признают расовые различия и расовую иерархию.

Муссолини называл себя «расистом» и доказывал, что древние римляне тоже исповедовали расовую доктрину. Но итальянский расизм отличался от германского тем, что отдавал пальму первенства духовности, перед которой биологическое начало отступало на задний план. Это объяснялось, в частности, тем, что итальянский расизм опирался на философскую доктрину, тогда как германский апеллировал к биологической науке.

Ученые до сих пор не пришли к согласию о том, что послужило толчком к окончательному принятию расовой доктрины в Италии. Сегодня становится ясно, что это невозможно объяснять одним лишь улучшением отношений с нацистской Германией. Во второй половине 1930-х гг. у Муссолини были свои основания для этого, ибо он хотел укрепить итальянскую идентичность и создать «нового фашистского человека», превратив итальянцев в расу воинов и завоевателей. Будучи поклонником ламаркизма, Муссолини верил, что этого можно было достичь с помощью привлекательного мифа и евгеники. Для этого он готов был использовать даже нацистский арийский миф.

Готовясь к вторжению в Эфиопию, дуче испытывал все большее беспокойство по поводу смешанных браков в Эритрее и Сомали, бывших тогда итальянской колонией. Поэтому в августе 1936 г. был принят закон о сегрегации в Восточной Африке. Вслед за ним в апреле 1937 г. последовал закон о запрете смешанных браков, на чем Муссолини настаивал начиная с 1932–1933 гг. А в июле 1938 г. его окончательный поворот к расизму был закреплен Манифестом расовых ученых, где прославлялась «средиземноморская раса», полностью очищенная от «семитского населения». Манифест заклинал итальянцев от смешения с евреями и африканцами. Вслед за этим летом и осенью 1938 г. по всей Италии прокатилась антисемитская кампания.

К тому времени в Италии уже появились несколько расовых теоретиков, и отдельные положения расовой доктрины начали включаться в школьную программу. Идеи Манифеста были тут же подхвачены и начали развиваться итальянскими учеными, прежде всего биологами; научный дискурс быстро обогатился такими терминами, как «расизм», «организм», «чистая раса», «гибрид», «дегенерат». Существенно, что Манифест следовал германской расовой теории и отдавал приоритет биологическому над духовным. Кроме того, в Манифесте подчеркивалась «арийская природа» итальянцев, и они объявлялись «самой чистой расой» в Европе, хотя, судя по документам, сам Муссолини не придерживался идеи «чистоты крови». Однако, выступая на заседании Национального совета фашистской партии в октябре 1938 г., дуче объявил итальянцев «чистыми арийцами средиземноморского типа»[495]. По мнению Арона Джилета, тот пытался использовать идею расы для укрепления национального единства, причем стержнем такого единства должны были стать фашистские ценности. Именно этому и служило понятие «расовой души»[496].

Грандиозные изменения в положении афроамериканцев в США происходили в 1960–1970-х гг., когда они добились принятия антидискриминационного законодательства. В этих условиях «черная идентичность» была переосмыслена. Если раньше она лишала чернокожих самоуважения и закрепляла их приниженное положение, то в конце 1960-х гг. лидеры черного движения сумели наполнить ее позитивным содержанием.

Сегодня «черная идентичность» в США снова испытывает интересные превращения; она уже не столь гомогенна и однозначна, как несколько десятилетий назад. Принадлежащее к среднему классу чернокожее население никак не вписывается в привычный образ «черного», связанный, с одной стороны, с духовностью, чувственностью и артистичностью, а с другой – с бедностью, криминалом и асоциальным поведением. Средний класс имеет свою культуру и свои ценности, разделяемые всеми его представителями независимо от расовой принадлежности и резко отличающиеся от типичных для городской бедноты. В то же время материальное благополучие не избавляет черный средний класс от эксцессов расизма и дискриминации. Поэтому его положение отличается определенной амбивалентностью[497]. Кроме того, чернокожим из средних слоев доводится слышать обвинения в том, что они «предали» свою расу, утратили «черную аутентичность» и уже не являются «истинными черными»[498].