Канонир - Юрий Корчевский

Долго бродил по улицам Пскова, стараясь запомнить улицы и памятные места.

После кремля другим выдающимся местом был торг. За размеры псковичи и приезжие называли его Торжищем. Около двух тысяч лавок, навесов, амбаров, клетей являли покупателю самый широкий выбор товаров, и это — не считая отдельных рыбных и мясных рядов. А в лавках были товары редкостные, из самых дальних стран. Купить можно было всё — от китайской бумаги высокого качества до великолепной соболиной шубы, но от местных скорняков.

Пока я обходил город, устал и изрядно проголодался. Зашёл в харчевню, заказал обед. Неспешно кушая, услышал я разговор купцов за соседним столом. Жаловались они на притеснение со стороны шведов, бесцеремонно захватывающих торговые суда и отбиравших товар. А ноне — зашевелившихся у российских границ. Как бы не быть набегам.

Конечно, всё это на уровне слухов, но разговор занятный. Купцы бывают везде, всё подмечают, а иногда осведомлены не менее, чем государевы люди. Надо взять на заметку сей разговор.

Прошло несколько дней, здоровье Ильи на глазах улучшалось — уходила бледность, он уже садился в постели и ел с моего разрешения жиденький супчик. Силён мужик, далеко не каждый выкарабкается в подобной ситуации — даже в хорошей клинике и с современными лекарствами. Стало быть — судьба такая, кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Илья не возвращался к разговору о женитьбе, поскольку весь погрузился в дела. К нему каждый день приходили приказчики, с коими он подробно обсуждал торговлю, давал указания — что и по какой цене купить и продать.

Иногда я ловил на себе украдкой брошенный взгляд Дарьи, но сам не давал повода к более решительным действиям, держал себя в деловых рамках — заботился о здоровье Ильи, тем более что забот этих с каждым днём становилось меньше.

Думаю — через несколько дней мне придётся покинуть этот дом.

Почувствовали это и домочадцы, когда Илья встал на ноги и обошёл горницу. Я иногда их баловал — по вечерам, когда все дела уже были позади — рассказами о своих странствиях, пересказывал сказки и легенды. В их лице я нашёл благодарных слушателей, и посиделки наши затягивались допоздна.

Всё‑таки я отыскал в городе гадючье гнездо опричников. Было оно почти в центре, на Петровской улице. За высоким забором высился двухэтажный большой дом, охраняемый двумя кромешниками, стоящими у ворот. Из дома иногда доносились душераздирающие крики пытуемых жертв, и прохожие старались как можно быстрее пройти мимо страшного дома или вообще обходили его по другой улице.

Зачем я искал гнездо опричнины, я и сам не знал. Может быть, потому, что врага надо знать в лицо? После ужасного московского пожара вследствие татарского нападения, в котором опричники уклонялись от боёв, царь охладел к своим любимцам, а вскоре дошли слухи и о казни опричной верхушки.

Псковские кромешники притихли, старались без повода не хватать людей, не устраивать прилюдных казней. Думали — пересидят опальное время, во главе появятся новые люди и вернутся счастливые и весёлые дни, когда они смогут по–прежнему бесчинствовать.

В один из дней, когда я обедал в трактире, в трапезную ввалились двое кромешников. Все столы были заняты. Опричники, оглядев зал, направились почему‑то прямо ко мне, за мой стол. Может быть, я показался им самым безобидным?

— Пшёл вон!

— Это ты мне?

— Тебе что — повторить?

Опричник поигрывал плёткой. Я пнул кромешника по голени ребром сапога под столом. Удар довольно болезненный. Опричник взвыл, заматерился. Зал притих, затаился, ожидая развязки.

Я не стал ждать нападения — схватил кувшин с вином и с треском опустил его на голову второго опричника.

У него закатились глаза, и он осел на пол. Видя такой поворот событий, первый опричник выхватил из ножен саблю, но мой нож — не обеденный, маленький, а большой, боевой — уже упирался ему в живот.

— Только шевельни рукой, брюхо вспорю. Веришь?

Опричник застыл в нелепой позе — рука с саблей приподнята и висит в воздухе. Зал заинтересованно загудел.

— А теперь положи саблю на стол, забирай сослуживца и — пошёл прочь отсюда.

Опричник, скрипя зубами от злости, медленно положил саблю на стол, подхватил под руки своего товарища, уже начавшего приходить в себя, и поволок его к выходу. Люди в зале засмеялись, заулюлюкали, некоторые вслед свистели.

Опричник злобно сверкнул на меня глазами из дверей. Я понял, что вскоре он вернётся.

Хозяин трактира подошёл ко мне, поставил на стол целый кувшин с вином:

— За счёт заведения.

Я налил себе кружку, выпил, доел курицу. Пора сматываться, по моим прикидкам — минут через пятнадцать сюда вернутся униженные кромешники с многочисленной подмогой.

Заплатив за обед, я вышел.

Петляя по переулкам, я торопливо шёл по направлению к дому, иногда оборачиваясь — не идёт ли кто следом?

А назавтра по торгу бродили слухи о том, что кто‑то побил кромешников, а когда они вернулись в трактир, то обидчика не нашли, поломали в заведении мебель и плётками прошлись по посетителям. «Надо затихариться на несколько дней», — решил я.

Следующий день принёс неожиданное известие. С торга — с рыбных рядов — пришла Маша и стала рассказывать главную новость: на площади глашатаи зачитали царёв указ о роспуске опричнины.

— Радость‑то какая! — молвил Илья.

Я быстро собрался и побежал на Торжище — надо было самому убедиться в этом. И в самом деле — народ вокруг только и говорил, что об указе. Но вот самого глашатая я не видел и не слышал.

« А не посетить ли гадючье гнездо? Очень интересно взглянуть на него в сей скорбный для кромешников час.

Я быстрым шагом направился к пыточному дому и… опоздал. Ворота были заперты, у дома уже собралась небольшая толпа из мужиков, довольно агрессивно настроенных. Многие держали в руках топоры и дубины. Один из толпы, мужичок субтильного телосложения, вскарабкался на растущее рядом дерево и подстёгивал ненависть толпы:

— Услышал царь наши мольбы! Пришёл конец этим кровавым гадам! Пустим кровавую юшку душегубам!

Ну прямо доморощенный псковский Жириновский в период осады Белого дома.

Я подпрыгнул, зацепился руками за верх забора, подтянулся и заглянул внутрь. Напуганные скоплением простолюдинов перед воротами, по двору бегали кромешники, утратив важность и выражение вседозволенности на лицах. Теперь на их физиономиях читался страх.

Опричники недоумевали: как же так — служили царю–батюшке, находясь под его покровительством, и вдруг — удар в спину — царёв указ о роспуске. Надо самим спасаться, пока не поздно.

Только было уже поздно. Толпа с каждой минутой росла. Раздавались выкрики: «Ломай ворота!»

Кромешники побежали со двора в дом, надеясь забаррикадироваться и пересидеть нападение. Только что они будут делать дальше?

Один из пробегавших кромешников, заметив меня, выхватил саблю и хлестанул ею по забору. Я едва успел убрать пальцы и грохнулся на землю.

Мужики уже подтащили бревно и, используя его как таран, с размаху ударили в ворота. Не приспособленные для осады, те не выдержали и сорвались с петель. Толпа ворвалась во двор. Я последовал за ними, благоразумно оставаясь в конце.

Из окон раздались пищальные выстрелы. Всё заволокло дымом. Раздались крики раненых, но это только подстегнуло толпу. Яростно взревев, аки медведь, толпа стала штурмовать дверь помещения. Зачем? Есть же окна!

Я выбрал момент, когда в окне показался опричник с пищалью, готовясь выстрелить. Выхватив пистолет, я всадил ему пулю в голову, подхватил выпавшую из его рук пищаль с тлеющим фитилём, направил в окно, где уже показался другой кромешник, и нажал спуск. Не иначе, как пищаль была заряжена картечью — на груди у кромешника ряса мгновенно вспухла множеством пробоин, и всё заволокло дымом.

— Молодец! — раздались из толпы восхищённые возгласы.

— Так их и надо, они нас не жалели. Тащите бревно — сейчас дверь выбьем, ужо покрутятся они у нас, отведают того, чем нас потчевали!

В этот миг я остро пожалел об оставленной дома сабле — из оружия при мне были только пистолет и ножи. Присев под окнами, чтобы не попасть под случайный выстрел, я перезарядил пистолет. Окна высоко, не рассмотреть — что там внутри?

— Эй, пособи! — это я соседнему мужику.

Он наклонился, я забрался на его спину и заглянул в окно. В большой комнате оставалось только три опричника, лихорадочно перезаряжавшие пищали. Я тщательно прицелился и спустил курок. Один из них упал, двое бросили свои пищали и кинулись по лестнице на второй этаж.

— Ребята, комната уже пустая — лезем в окна! — заорал я.

Подпрыгнув, я уцепился за подоконник и влез в комнату. А в другие окна уже забирались штурмующие.

Я присел в углу, перезарядил пистолет; он сейчас — моя главная сила.