Петр Первый - Анри Труайя

Кареты и фургоны были готовы, и 23 февраля 1697 года Лефорт дал прощальный обед в своем доме в Немецкой слободе. Посреди праздника двое стрельцов попросили о срочной встрече с царем по важному делу и сообщили ему о новом заговоре. Во главе злоумышленников стоял стрелецкий полковник Иван Зиглер, давний сторонник Софьи, а также сын боярина Пушкина, офицер царской гвардии Алексей Соковнин. Взбешенный царь выбежал из зала и отправился к Зиглеру, приказал арестовать его и пытать. Зиглер во всем сознался. Допрошенные сообщники виновного подтвердили его слова. Они намеревались убить государя, чтобы наказать его за «поведение антихриста». После смерти Петра они хотели посадить на трон его малолетнего сына Алексея и вновь призвать Софью в регентши. Эти слова отрезвили Петра. Долго еще за его спиной будут стоять ненавидящие его стрельцы, упрекающие его за реформы и сожалеющие о временах царевны Софьи? Наспех созванный трибунал приговорил Зиглера и Соковнина к смертной казни. Их должны были четвертовать, а затем отрубить голову, другим просто отрубили голову. Но это традиционное наказание не могло удовлетворить царя. Чтобы двинуться вперед, русский народ нуждался в более впечатляющих картинах, думал Петр. Он приказал откопать останки Ивана Милославского, умершего двенадцать лет назад, воспоминание о котором было связано со страшным стрелецким бунтом 1682 года. 4 марта 1697 года почти полностью разложившееся тело Милославского было отволочено на свиньях на Лобное место, главную столичную площадь для казней, разрублено на куски и помещено в открытом гробу под эшафотом. На платформе палачи приступили к казни осужденных. Им поочередно медленно отрубали руки, ноги, голову. Кровь, протекая через щели в помосте, лилась на труп боярина. Таким образом, нынешние заговорщики и те, кто ими был в прежние времена, кровью объединялись в бесчестии. Вся Москва присутствовала при этом орошении костей новой кровью. Когда экзекуция закончилась, палачи разложили отрубленные части тел вокруг каменного столба и на железных листах написали имена прóклятых заговорщиков. Их головы были насажены на кол и водворены на вершину столба. Эту груду человеческого мяса запрещено было убирать. Останки заговорщиков гнили, испуская тошнотворный запах, который сражал прохожих. На всякий случай Петр сослал всех близких родственников осужденных в далекие области и использовал этот повод, чтобы отстранить от двора без уточнения причин отца и дядьев своей супруги.

Ему хватило десяти дней, чтобы произвести эту чистку. Ободрившись, Петр предпринял последние распоряжения перед отъездом. В его отсутствие управление государством доверялось Трехчленному совету. Князь Ромодановский с верными ему войсками гарантировал спокойствие в Москве, беспокойные стрельцы высланы на границы без своих семей.

Великое посольство покинуло Москву 10 марта 1697 года. От имени царя были составлены письма со следующими словами: «Всемогущие господа, наше великое и могущественное Величество, царь, желает, чтобы Вы получили это письмо с почтением. И мы Вас просим, когда наши великие полномочные послы приедут к вашим границам, не только встретить их с их свитой и оказать им соответствующие почести, но и предоставить им прием, когда они этого попросят… Написано при дворе нашего царя в великом городе Москве, восьмого дня весны, в году от сотворения мира 7205».[28]

Таким образом, склонный к розыгрышам царь создал видимость своего отсутствия в составе делегации. Однако его секрет, столь ревностно охраняемый, быстро просочился в иностранные дворы. Шифрованные депеши послов опережали продвижение миссии. В Амстердаме, Вене и Лондоне были удивлены. Поскольку Петр хотел проехать незамеченным, представители принимающей стороны делали вид, что не обращают внимания на его титул. Но какой странный ход для государя! Действительно, идеи этих русских с другого конца света противоречат общему пониманию!

Великое посольство, состоящее из двухсот пятидесяти человек, медленно продвигалось по разбитым дорогам, кареты и повозки увязали в грязи. Зловещий пейзаж, разбитый порывами ветра и дождем, постоялые дворы и каморки с клопами не могли испортить веселое настроение Петра. Оно омрачилось только с приездом в Ригу, в шведскую Ливонию. Несколько пушечных залпов возвестили о том, что в город вошла процессия, но, несмотря на это, приняли русскую делегацию очень холодно. Миссию, которую подобало разместить во дворце, расселили по простым домам. А губернатор, граф Дальберг, сказался больным, чтобы избежать личной встречи с посланниками. «Я не нанес им визита, – пишет он Шарлю XII, – и не приглашал их в мой замок, не считая первое и второе необходимыми мерами, потому что они неизвестны моему королю и губернаторы, которые мне предшествовали, действовали таким же образом с другими посланниками в подобных обстоятельствах… Мы изображаем, что не знаем о присутствии среди них царя, чтобы не спровоцировать его гнев. В его свите никто не осмеливается об этом говорить под страхом смерти».

Петр, который дорожил своим инкогнито, находил тем не менее, что местные власти делали то, что нравится официальным представителям России. Однако они приехали не для того, чтобы их чествовали, но чтобы увидели. Царь и его сподвижники рыскали повсюду, задавали вопросы шведским офицерам, рисовали планы, записывали цифры с таким рвением, что смущенные жители Риги спрашивали себя, занимаются ли они дипломатическими делами или шпионят. «Русские влезают на возвышенные места, чтобы оттуда обследовать обстановку, спускаются в рвы, чтобы исследовать их глубину, зарисовывают основные укрепления», – докладывал Дальберг своему королю. В конце концов он запретил своим высоким непоседливым гостям подходить к крепости. В ярости Петр пишет Виниусу: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением». В конце письма он делает приписку симпатическими чернилами. Его уточнения, если бы они попали на глаза суровому губернатору Дальбергу, заставили бы его вскочить от ярости: «Здесь 2780 солдат. Мы побывали в городе и в замке, солдаты сосредоточены в пяти местах: всего около тысячи человек. Город очень хорошо укреплен, но полоса укреплений еще не закончена. Во многих местах города стоят часовые, которые не разрешают проход. Мало привлекательно». В Митаве настроение Петра улучшилось. Здесь их принимал правящий герцог Курляндии Фредерик-Казимир, личный друг Лефорта. Он принял Великое посольство пышно и радушно. Но в этом добросердечном городе не было ни флота, ни порта, ни больших строек, а царь торопился к учению. Он направился к Либаву и там впервые увидел Балтийское море, которое назвал Варяжским. На море поднялась буря, сверкали молнии. Царь очень хотел добраться до Кенигсберга на корабле, пока его спутники доедут туда по дороге. Плохая погода задерживала отъезд, Петр, скрывая нетерпение, пил вместе с портовыми моряками, принявшими его за русского капитана, которому царем поручено было вооружить корабль-корсар.