Нынче у нас передышка - Андрей Ковалевский

17 сентября 1944 г.

Ночью немцы устроили для нас радиопередачу. Транслировали русские народные песни. Причем, зная, что мы — дивизия казачья, немцы передавали в основном такие песни, как "Реве тай стогне Днипр широкий". Затем они по своему глупому обыкновению занялись агитацией. Заверяют нас, что надежды на скорый конец войны совершенно неосновательны, что, наоборот, война будет весьма затяжная. Предлагают переходить на их сторону, обещают всякие льготы. Все это, конечно, устарело и годилось разве что в 41–42 годах. Наши самоходки ответили на это 30 снарядами. Передачу они все же довели до конца и закончили ее в 4.30 утра, предварительно передав нам привет и пожелав спокойной ночи.

Сегодня облазил все наши пушки на передовой и проверил, что было нужно. Ребята, совершенно искренне, не узнают меня без бороды и, даже когда я подхожу совсем вплотную, спрашивают меня, кто я такой и что мне нужно, а затем уж хватаются за голову или за живот в припадке сногсшибательного удивления, и кричат, и смеются.

Все они ругают меня за то, что сбрил бороду. Их много, а я один, и везде одна и та же история, так что мне это уже надоело. Все обязательно требуют объяснения моего поступка, и, чтобы удовлетворить их любопытство, я одним рассказываю, что, дескать, в бороде завелись паразиты (что в нашей жизни очень возможно), но поскольку это довольно гнусно, то этому быстро и охотно верят. Другим я рассказываю, что, дескать, с бородой мне бабы не дают, то есть дают, да не сразу, проходит пятидневка, пока докажешь, что ты молодой, а это, как известно, в военной жизни недопустимо: нам необходимо в один вечер успеть познакомиться с намеченной особой, и жениться на ней, и развестись, а в наших условиях не всегда успеешь в этом деле. Между прочим, последнее объяснение, хотя и не является основной причиной моего поступка, но, пожалуй, таит в себе некоторую к тому предпосылку.

Ходят слухи, что нас собираются перебрасывать в Румынию, но мне кажется, что они не имеют под собой достаточных оснований. Увидим.

19 сентября 1944 г.

"Цивильный" нагнал водки, очень неплохой, и нам поставил литр в виде угощения. Сейчас уже двадцать минут третьего, а мои ребята все еще режутся в «очко» с двумя «цивильными». Играют на злотые и на камешки для зажигалок, причем один камешек «куштует» 20 злотых. Колода у них неполная, нет в ней шестерок и семерок. Банк у них доходит до 200–300 злотых. Это довольно много, по здешним меркам. Я как-то воздерживаюсь от игры. А ведь когда-то я имел прямо болезненное тяготение к этому занятию. Значит, я все-таки способен на хорошие изменения в своем характере.

24/1Х 1944 года

Да, про людей-то легко писать, а вот про себя, пожалуй, будет потруднее. Дело в том, что сегодня ночью произошел чертовски отвратительный случай. В пятом часу утра моя машина, по невыясненным до сих пор причинам, вдруг загорелась. Меня разбудил часовой, вскочивший в хату и крикнувший: "Товарищ техник! Машина горит!" Я выскочил к машине и вижу: огонь взвился в области бензобака и под влиянием ветра, дувшего от кабины к кузову, моментально охватил всю машину. Мы бросились было вытаскивать имущество из машины, кое-что выхватили, но продолжать это — значило пообжигать людей, так как вся внутренность будки наполнилась пламенем, хлеставшим через переднее открытое окно. Достали у соседей-саперов лопаты и стали засыпать машину песком, но и это я вынужден был на время отставить, так как начали рваться имевшиеся в машине патроны, а я знал, что там есть еще и гранаты, поэтому приказал людям укрыться. Через минуту гранаты действительно взорвались. Тогда мы вновь принялись тушить, хотя патроны продолжали еще рваться. Кое-что удалось отвоевать у огня, но большая часть сгорела. У машины сгорел кузов, задняя резина, электрооборудование и обгорела кабина. Ходовая часть, мотор и коробка остались целы. В машине сгорели почти все наши личные вещи и часть инструмента и оборудования. Отчего она загорелась — можно только гадать. Признаков умышленного поджога не обнаружено. Что попал осколок или пуля (немец ночью стрелял) — тоже следов нет. Некоторые, даже солидные, технические люди говорят, что известны случаи самовоспламенения проводки из-за какой-либо неисправности ее. А машина чертовски старая, везде у нее подпаяно да подмотано, бензинчик, наверно, свои пары дает, да плюс к тому — все это промаслено, особой чистотой похвалиться нельзя. При такой ситуации достаточно малейшей искры, и вспыхнет огонь.

У нас же в полку третьего дня был случай, когда ночью у машины вдруг вспыхнули фары, а в машине никого не было. Раз такое дело бывает, так и искра может получиться. Есть и еще у меня предположительный вариант… но все это только предположения.

По окончании происшествия я отправился на НП докладывать начальству. Предполагал, что дело может повернуться для меня очень плохо. Ведь все зависит от начальства, а виновность почти всегда можно приписать. Готовлюсь всегда к самому плохому. А самое плохое по этому случаю может быть разжалование и направление в штрафной батальон. Чувствовал я себя, между прочим, совершенно спокойно, — никак не боюсь я штрафбата. Неприятен мне этот факт с машиной чрезвычайно, но не вследствие могущего быть наказания, а сам по себе.

К моему удивлению, никто из начальников, то есть командир полка и два его главных заместителя, не сказали мне ни одного грубого слова, а, наоборот, даже немного ободрили меня. Спасибо им. Приписываю такое дело их искреннему уважению ко мне и моим общим заслугам перед нашим полком.

Я сказал командиру полка, что вместе с этой машиной сгорел и мой авторитет перед ним, а я дорожу только его мнением. Он заверил меня, что ничего, дескать, подобного, и обещал содействие в восстановлении машины. Я со своей стороны обещал ему достать и сделать все, что нужно, силами своего коллектива и больше всего моими собственными.

Характерная прифронтовая ночь. Луны нет. Абсолютно темно. Только передняя линия фронта ясно обозначается беспрестанной трескотней автоматно-ружейного огня, и вспыхивают разноцветными дугами осветительные и сигнальные ракеты. Опять разговаривает немецкое радио на русском языке, а со стороны нашего тыла ветер доносит музыку и отрывки слов какой-то нашей кинопередвижки. У немцев что-то горит: большое зарево.

2 октября 1944 года

Деятельно занимаемся восстановлением своей погоревшей машины. Послезавтра думаю закончить.

Живу со своими ребятами в продувном сарае. Ночью спать довольно холодно. На фронтах хотя и есть продвижения, но, в общем, сравнительное затишье. Союзники, то есть мы, Англия и США, уже разделили послевоенную Германию на три зоны влияния, причем Берлин отходит в нашу зону, хотя с тройственной комендатурой. Слухи о нашем большом переезде, кажется, не оправдаются. Вероятно, скоро будем действовать где-либо на этом фронте, хотя особых приготовлений к наступлению я не вижу.