Киммерийский закат - Богдан Сушинский

— Товарищ Президент! — еще более зычно прозвучал позади него резковатый командирский голос.

— Слушаю! — встрепенулся Русаков, по суховатому баску распознавший своего спасителя, полковника Бурова.

— Они уходят.

— Как… «уходят»?! — не поверил ему Русаков и только теперь, оглянувшись, увидел, что полковник стоит у лестницы, ведущей вниз, и — что сразу же бросилось ему в глаза — кобура его пистолета расстегнута.

— Уходят. Совсем. Отбывают.

— Почему отбывают? И куда? — Русаков вдруг открыл для себя, что ему было бы спокойнее, если бы вся эта «группа товарищей» по-прежнему оставалась в Доросе. Ибо все то время, которое путчисты пребывают здесь, их московские покровители остаются в состоянии неизвестности и неопределенности. Неопределенность — вот чего они там, в Кремле, сейчас больше всего боятся! Потому что неопределенность — это потеря времени, а значит, инициативы.

— Следует предполагать — в Москву.

— Не в Киев, случайно? — Русаков задал этот вопрос как-то механически, поскольку все еще пребывал под властью одной из версий спасения страны, режима, и своего собственного… Но полковник о его помыслах и версиях не ведал. И, как всякий контрразведчик, привыкший к тому, что случайных фраз у начальства не случается, насторожился; мысленно и физически напрягся, а посему запнулся на полуслове…

— В Киев?! Почему… в Киев? Я об этом не слышал. Нет, название Киева в разговорах не возникало. А ведь и в самом деле… Возможен и такой вариант. Они действительно могут использовать войска, политические силы и амбиции Украины.

— То есть названия украинской столицы не возникало… — Русаков вдруг понял, что, если он сам не выведет полковника из водоворота своей версии, тот может черти что нафантазировать, и еще неизвестно, как поведет себя.

— Но ведь Киев поддерживает… нас, простите, вас.

— Почему же «вас»? Нас, полковник Буров, нас.

— Поэтому-то в Киев они не поедут, — справился со своей растерянностью полковник.

— Если только вы действительно уверены, что Киев поддерживает нас, а не их…

— Разве до сих пор Киев…

— Ни в чем вы не уверены, — вдруг холодно взорвался Русаков. — В этой связи у вас не появилось никаких сведений. Вы не обладаете никакой информацией. Всю эту вашу «контору» давно надо разогнать. Разве до сих пор вы не знали, что происходит за спиной у Президента? Не ведали, что целая плеяда чиновников готовит заговор, путч?..

— Мы многое знали, господин Президент.

— Да ни хрена вы не знали, — вдруг ослабевшим, совершенно обессилевшим голосом проворчал Президент, понимая, что накалять обстановку нет смысла, ибо из всех, кому он может предъявить свои претензии и на ком стоит возместить злость, — полковник Буров наименее подходящая кандидатура.

Умолкнув, генсек-президент какое-то время смотрел себе под ноги: «всякая война завершается миром, а всякая ссора извинениями и примирением» — древняя, как мир, аксиома. Так что нельзя было допустить, чтобы Буров вышел отсюда союзником этой приснопамятной «группы товарищей».

А выручил его сам полковник.

— Я, собственно, потревожил вас только ради того, чтобы доложить: они отбывают, товарищ Президент, — повторил Буров так, словно ничего не произошло, никакой вспышки гнева, никакого надрыва нервов не возникало.

— Это хорошо, что они наконец отбывают, — согласился Русаков, а про себя проворчал: «Вот так! Уже “товарищ”. А только что был “господином президентом”. Впрочем, какое, к дьяволу, это имеет сейчас значение?!»

— В связи с этим будут какие-то указания?

— Попытайтесь все же выяснить, куда эти люди отправляются, а заодно проверьте состояние охраны. Но главное, выясните: бойцы, которые охраняют сейчас мою резиденцию, — это все еще президентская охрана, или уже?..

«…Тюремный конвой», — завершил его мысль полковник.

24

…Наконец-то купание свое Елагин завершил. Он доволен и беспечен, как всякий подвыпивший русский. Удивительное это зрелище — Президент России, бесшабашно купающийся в ледяной воде горной речки. Горной… казахской речки.

Подготовка казахской стороны к визиту Елагина включала в себя не только переговорные документы, но и знакомство с характером, поведением, привычками, манерой поведения нового русского лидера. Среди прочих материалов на стол Кузгумбаеву легла пачка фотографий, на которых Елагин был снят пританцовывающим у какого-то самолета; выбивающим ложками, в кругу своих земляков, какую-то мелодию; обнимающим за талию официантку, обслуживавшую элитную публику в какой-то полулегальной сауне…

«С Русаковым все значительно проще, — утверждали референты Отца Казахов. — Тот во всех ситуациях предстает типичным партаппаратчиком — вышколенным, умеющим соблюдать внешнее приличие, заключенным в рамки страха “персоналки” и “аморалки”. Но главное отличие в том, что и политиком, и вообще человеком Русаков предстает вполне прогнозируемым, а это очень важно». Из всех человеческих добродетелей руководителя любого ранга — объясняли референты — японские промышленники и кадровики прежде всего ценят прогнозируемость. Пусть в послужном списке сотрудника будут десятки всяческих недостатков, главное, чтобы он не изменял этим недостаткам в угоду другим, еще неведомым ни его шефам, ни подчиненным. Тогда можно прогнозировать свои личные отношения с ним, его реакцию, ход его размышлений…

Так вот в отличие от Русакова «федерал» Елагин японцам явно не подошел бы. Всю их науку по работе с кадрами этот русский распотрошил бы в пух и прах.

Тем временем Президент «единой и неделимой» — рослый, крепко сбитый и вальяжно неповоротливый, все еще оставался в воде. Он уже не плавал и вообще не двигался, а… буквально блаженствовал в небольшой колдобине с проточной горной водой, словно сидел не в предгорной ледяной речушке, а млел под теплыми струями джакузи. Елагин словно бы призывал казахских чиновников и журналистов: «Вот он я — весь перед вами; такой, каким являюсь на самом деле! Познайте же, глядя на меня, что такое истинно русский характер, русская бесшабашность и конечно же непостижимая загадочность русской души!».

Понятно, что это — для прессы. Пока Президент России сохраняет почти полную неподвижность и явно позирует, фотографы отщелкают сотни кадров, а телеоператоры отснимут сотни метров пленки.

Кузгумбаев прекрасно понимал: именно таким манером, без каких-либо восточных церемониалов, создается имидж нового Отца Народов России. Как понимал и то, что он умышленно создается таким вот — далеко не дипломатическим, неэлитарным образом. Что, впрочем, не мешает Елагину не только утверждаться в кресле главы Федерации, но и нацеливаться на титул очередного кремлевского «вождя всех времен и народов».

Казахский лидер внимательно отслеживал поведение Елагина, поскольку понимал: ему как руководителю республики тоже пора создавать имидж отца казахского народа, всех национальных меньшинств Казахстана. Теперь это позволительно. Раньше мог быть только один Отец народов — восседавший в Кремле. Всем остальным руководителям-националам отводилась роль вассалов. В европейских республиках подобный статус может быть и приемлем, но только не в Казахстане, стране, размерам которой мог бы позавидовать любой средневековый «правитель мира».

— Давай сюда, Оралхан! — доносится до него бодряцкий голос русского.

Казах-Ата вежливо ухмыляется. Это улыбка сатрапа, решающего, что уместнее будет пустить в ход — кинжал слуги или яд наложницы? Он не может вести себя так, как ведет себя русский. Его столица — посреди мусульманского мира. Он, понятное дело, никогда не позволит прийти к власти в Казахстане религиозным фанатикам: фанатизм Оралхан всегда презирал. А вот обычаи, в которых тоже имелось немало фанатизма, чтил, поскольку это были обычаи предков. Кто осмелится выступить против обычая предков? А главное — зачем это делать?

— Такое впечатление, что купаешься в русской проруби, где-нибудь на Енисее.

«А почему ты считаешь, что енисейская прорубь, прорубь в великой реке Сибирского ханства, — это прорубь “русская”? — снисходительно, сквозь восточную ухмылку парирует Оралхан. Правда, пока еще мысленно. — “Русское” — это то, что между Доном и Волгой, если только восточный мир окончательно смирится с тем, что оно действительно “русское”.

Кузгумбаев сурово взглянул на своих нуреков. Те мгновенно прочли бессловесный приказ хозяина: “Русского из воды извлечь, обтереть и влить в него как можно больше водки. В пределах допустимого для имиджа “русского правителя”».

Что ему еще нужно, этому?.. Ах, сфотографироваться вместе с ним у енисейской проруби? Как же он осточертел со своими прихотями. Кузгумбаев никогда не ощущал особого русского гостеприимства, о котором русские так любят распространяться. В сравнении с восточным оно всегда казалось ему пиром в подворотне. Что ж, он сфотографируется. Но при этом позаботится, чтобы снимок не остался в семейном альбоме, а попал в газеты. Пусть казахи видят своего русского гостя на краю «казахской проруби».