Территория памяти - Марсель Гафуров

— Забери, пусть у тебя стоит, видеть его не могу!

Коров с потомством продали, оставили себе только овец и коз, да и за ними приглядывали кое-как. Тем не менее козы бешено размножались. Слегка одичав, эти бестии стали грозой для окрестных садов и огородов, люди возненавидели их не менее, чем колорадских жуков.

Следующим летом, увидев Венкиных овец, я ужаснулся. Весной их не остригли, с бедняг безобразными ошметками свисала забитая колючками шерсть. Лариса как раз выгоняла их со двора, и я упрекнул ее:

— Что ж вы так, почему не остригли?

— А не нужна нам шерсть, — ответила она.

— Тогда зарезали бы, что ли…

— Мы баранину не любим.

— Зачем же их держите? Грех мучить животных.

— Отдадим башкирам или татарам на Курбан-байрам. Раньше просили продать…

Мне горько было смотреть в погасшие глаза Ларисы, а самой-то ей каково?..

К счастью, даже самое горькое горе со временем теряет свою остроту. Время, говорят, лечит, и это — правда. Тем же летом, ближе к осени, на Венкином дворе опять появилась корова. Оправился, стало быть, хозяин от душевного потрясения, ожил. Но тут жизнь снова подкинула ему неприятность. Пошел к Терехе за «Тянитолкаем»: понадобилось сена подвезти.

— Что ж, подвези, — сказал Тереха. — Только теперь ты будешь мне платить за эксплуатацию машины.

— Как это — платить за свою же машину?

— А вот так! Нынче экономика у нас рыночная. Я на запчасти потратил столько денег, что уже впятеро, наверно, перекрыл цену твоего трактора. Так что считай — все теперь мое, и бесплатно пользоваться грузовиком ты не будешь.

Венка спорить не стал.

— Ладно, черт с тобой!

Лариса немного пошумела, жаловалась прохожим:

— Что же это такое на свете творится? Тереха нас средь бела дня ограбил! Разбойник не хуже Чубайса!

Время от времени я справлялся у Венки, не восстановил ли он свое право на «Тянитолкая». Он, досадливо махнув рукой, отвечал:

— Драться мне с ним, что ли? Буду платить, пусть подавится!

После смерти Толяна прошло четыре года. Летом по утрам, еще затемно, я иду к реке посидеть с удочкой и вижу: во дворе у Венки горит лампочка. У него опять полон двор скота. Сам он доит коров, Лариса — коз. Скоро присоединят их к стаду, которое здешние скотовладельцы пасут поочередно. Потом Венка сходит в город и до захода солнца будет колотаться в своем разросшемся хозяйстве. Я задумываюсь: зачем ему это нужно? Толяна нет, старший сын в поддержке не нуждается, сами в еде не роскошествуют, одеты, прости господи, не лучше иного бомжа, — ради чего он приговорил себя к каторжной жизни?..

Наш разговор, начавшийся с суждений о кошке, против обыкновения затянулся, Венка разговорился, и я задал ему вопрос насчет целесообразности такой жизни.

— Как тебе сказать… — Он в раздумье прикусил губу. — Выписывая меня из больницы, лечащий врач предупредил: не напрягаться, самая большая тяжесть, какую мне позволяется поднять, — ковш воды. Когда мы перебрались сюда, в хлеву стояла навозная жижа, по щиколотку примерно. Я решил — была не была и принялся вычерпывать ее ведром, таскать на огород. И, как видишь, жив. А остальные, кто лежал со мной в одной палате, уже умерли. По-моему, люди от безделья умирают чаще, чем от работы. Надо больше двигаться, а для этого нужен стимул, без хозяйства я обленился бы…

— Но ведь в народе говорят: от работы кони дохнут…

— Глупая поговорка! Не верю я ей… С другой стороны, черт знает, что нас завтра ждет. Случись опять какая-нибудь заваруха — с голоду не помрем. Как ни странно, мне еще пожить охота, посмотреть, что дальше будет.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал я.

— Будем, — согласился Венка.

Савва и Машаня

Впервые я увидел Савву зимой, кажется в январе. Жил я тогда на своем садовом участке возле деревни Дудкино круглый год, надеясь поправить подорванное инфарктом здоровье в стороне от городской суеты, загазованности и стрессов. Бреду однажды по занесенной снегом тропке, возвращаюсь к себе из деревни с банкой молока и вижу: какой-то человек, похоже, горбатый, неподалеку от наших садовых ворот распиливает ножовкой жердину, оторванную от ограды, которой кто-то из садоводов прошлой весной обнес на пустыре сотки две земли под картошку.

Появление незнакомого человека близ наших владений не могло не насторожить меня. Балуются в садах, особенно зимой, пацаны из города и бомжи, взламывают двери садовых строений, и мало им оставленного там скарба — по присущей детям Адамовым склонности к вандализму непременно все переломают, перебьют, изгадят. Поэтому я остановился, окликнул горбуна, стоявшего спиной ко мне:

— Эй, приятель, что ж ты делаешь?! Кто-то старался, огораживал, а ты ломаешь!

Он обернулся, и мне стало не по себе: лицо у него было ужасное. Ну, одна сторона лица вроде нормальная, разве лишь чересчур бледная, изможденная, а на другой под круглым, как у совы, глазом — багровое пятно во всю щеку. Такие лица я видел в детстве, когда возвращались домой с фронта танкисты, обгоревшие в подбитых врагом танках.

— Мне растопка нужна, дрова у меня сырые, — сказал этот человек невозмутимо и добавил: — Весной принесу жердину, привяжу тут… — Голос у него был глухой, надтреснутый.

— Кто ты, откуда взялся? — спросил я растерянно.

— Меня Саввой звать, живу с Машаней вон в той избе, председатель разрешил, — ответил он, указав на сторожку соседнего с нашим товарищества «Дубки».

В свое время этой сторожкой пользовался охранник Гриша, дудкинский житель, умерший, отравившись паленой водкой, затем — его жена Васена, пока не свалил ее инсульт, затем их сын Костя. После того, как Косте дали квартиру в городе и он переселился туда, сторожка пустовала, руководству «Дубков» не удавалось подобрать подходящего охранника. Но, видать, подобрали все же, то-то я замечал, что из трубы сторожки вьется дымок.

— Сторожем, что ли, тебя наняли? — продолжил я допрос.

— Нет, просто пожить тут попросился.

— А Машаня — это кто? Жена твоя?

— Нет, теленок. Телочка…

— Гм… Ты уж, Савва, не озоруй тут, а то садоводы озлятся, наживешь неприятности, — предупредил я и пошел своей дорогой, а Савва снова принялся ширкать ножовкой.

Той зимой еще несколько раз мимоходом видел я Савву возле сторожки, но не заговаривал с ним, только от нашего охранника, Сани, услышал, что заглянул он к этому странному человеку. Неприхотлив Саня в житье-бытье, но и он поразился, увидев, в каких условиях обитает приблудный бомж. Спит Савва, рассказывал наш охранник, в одном углу на куче тряпья, в другом — теленок; там он, теленок, и мочится, пол уже подопрел, ладно еще печку можно топить, она вытягивает из избы вонь. Чем Савва питается? Получает, оказывается, пенсию по инвалидности, ходит изредка в город за продуктами. Там у него сестра старшая живет, но он к ней заходит не часто, зять его не любит, и Савва отвечает ему тем же…

А весной прошел слух, что какой-то калека каждый день купается в Уфимке, хотя по ней еще плывут льдины. Вот сумасшедший!..

Уже летом, идя с удочкой вдоль по берегу, я набрел на Савву, купавшегося поодаль от людских глаз, в укромном месте, прикрытом зарослями ивняка. Заметив меня, он торопливо выбрался из воды, натянул брюки, и опять мне стало не по себе, когда я увидел его обнаженное тело. На руках, на груди багровели страшные следы от ожогов, ямки на правой ноге наводили на мысль о сквозной ране, причиненной то ли осколком, то ли пулей.

— Привет, Савва! — сказал я, стараясь не выдать голосом свое смущение. — Я слышал, ты в любую погоду купаешься. Не боишься простуды?

— А что ее бояться? Потому и не простужаюсь, не болею, что купаюсь. Только вот рана в ноге покоя не дает.

— Извини мое любопытство, где это тебя так разделали?

— В Афгане…

— М-да…

Помолчали. Мне захотелось продолжить разговор, спросил:

— Что-то я тебя в последнее время не видел, ты все еще в этой сторожке живешь?

— Не-е, вытурили. Машаня пол там подпортила.

— И где ж ты теперь?..

— В «Рассвете» пристроился. Избенку там брошенную с сараюшкой купил, почти даром отдали.

«Рассвет» — товарищество у другого конца деревни.

— Так ведь «Рассвет» эвон где, а ты сюда ходишь купаться…

— Там кругом сады, Машане негде пастись, сюда ее пригоняю. Тут вон сколько лугов, и сена на зиму тут накошу. Только таскаться с косой, граблями, вилами далековато, тяжело будет.

— А ты принеси все что нужно ко мне, будешь налегке ходить, — предложил я.

Объяснил, как мой участок найти, он предложение принял, и мы стали как бы приятелями.

Стал Савва захаживать ко мне, хозяйка моя встречала его приветливо, усаживала за стол выпить чаю, а если была готова какая-нибудь еда, то и поесть, и приятельство наше крепло.