За спичками - Майю Лассила

В избе было холодно. Майя-Лийса принесла в комнату несколько охапок соломы. И на соломе они проспали всю ночь.

Только не очень-то им спалось ночью. Грустные мысли не покидали Анну-Лийсу. Чтоб скоротать время, она спросила у Майи-Лийсы:

— Хорошо ли тебе спать?

— Хорошо.

Помолчав, Анна-Лийса опять спросила:

— Достаточно ли соломы ты положила для себя?

— Достаточно…

Много соломы осталось у нас. Еще перед овином у нас целый стог ячменной соломы.

— Значит, Ихалайнен в стогах держал солому?

— В стогах.

В таком духе они разговаривали, чтоб хоть немножко скоротать время.

Майе-Лийсе хотелось утешить Анну-Лийсу. Она попробовала своим разговором рассеять ее тяжелые думы. И для этого она спросила:

— Сколько раз телилась ваша красная корова?

— Уже четыре раза, — ответила Анна-Лийса.

— Ах, уже четыре! — Четыре…

Спустя некоторое время Майя-Лийса снова спросила ради утешения:

— У тебя детей не было?

— Не было. Только одна девочка родилась и вскоре умерла, еще года ей не исполнилось! — ответила Анна-Лийса. И, некоторое время помолчав, спросила в свою очередь:

— Кажется, и у тебя детей не было?

— Маленьких?

— Да… Вообще детей…

— На что мне они при моей бедной жизни? Ведь они только едят да кричат, да еще платья свои рвут, — сказала Майя-Лийса. И Анна-Лийса согласилась с ней:

— Только это они и делают. Это просто счастье, что Ихалайнен умер, не имея детей. Если б сейчас остались у меня щенята, что бы я тут с ними делала!

— Верно, это счастье, что он бездетным умер! — утешала жена кузнеца.

В таком духе беседовали они, и Анна-Лийса стала понемножку примиряться со своей судьбой.

Однако утром, когда они проснулись в холодной избе, жизнь им показалась мрачной и дикой. Они стали ждать — не зайдет ли кто-нибудь в дом со спичками, но, к их огорчению, никто мимо дома не проходил.

Несколько раз у Анны-Лийсы возникало желание сходить к Хювяринену за спичками, но она все еще надеялась, что кто-нибудь поедет мимо на мельницу. А кроме того, Анна-Лийса думала: «А что толку пойти просить спичек. Все равно забуду о них, как в прошлый раз».

То же самое думала про себя и Майя-Лийса. И по этой причине она тоже не решалась идти за спичками. Она думала: «Забуду о них, а потом Анна-Лийса станет меня упрекать и бранить, как я ее бранила».

В избе было так холодно, что Майя-Лийса надела на себя меховой полушубок Ихалайнена. И в таком наряде она села за пряжу. Однако почувствовала раздражение к Анне-Лийсе и сердито сказала ей:

— Куриная память у тебя… Пошла за спичками и забыла, для чего пошла!

Анна-Лийса не сразу ответила на это. Только намотав шерсть на катушку, она сказала как бы про себя:

— Если б у тебя было такое горе, так это и у тебя отбило бы память.

Майя-Лийса снова смягчилась, однако не настолько, чтобы сразу продолжить беседу. Уже кончили наматывать шерсть и принялись чесать лен. Только тогда Майя-Лийса сказала:

— А что тебе горевать о таком муже, который бросил тебя, а потом взял и утонул в море… Возьми себе кого-нибудь такого, чтобы он сидел на месте.

Анна-Лийса задумалась. Но потом она, как бы соглашаясь, сказала:

— Конечно, в этаком хозяйстве нелегко одинокой женщине. Ведь не знаешь, какая будет зима. Может, наметет столько снегу, что придется ползать в юбке по сугробам, когда из леса дрова повезешь… Этак и ноги можно себе отморозить…

Майя-Лийса вздохнула в знак согласия. Через минуту Анна-Лийса добавила:

— А то еще ворвутся в дом разбойники… Как от них защититься, если в доме нет ни одного мужчины?

Потом опять заговорили о смерти Ихалайнена и Ватанена. И опять немного всплакнули. Майя-Лийса стала бранить господ.

— Черт бы их взял, этих господ из Йоки! Они только и знают, что вино хлещут. Им наплевать, что наши липерские мужики тонут.

Анна-Лийса задумалась об этом. И с горечью сказала:

— Эти господа только и созданы для того, чтобы пить вино и бедноту топить… Иной заботы у них нет…

Вскоре Майя-Лийса снова стала весьма неприятно покашливать и посматривать на кофейник…

Грусть все сильнее охватывала Анну-Лийсу. И она стала тихонько напевать один церковный мотив. Когда Майя-Лийса опять закашлялась, жена Ихалайнена сказала ей:

— Давай хоть споем вместе церковные псалмы, чем думать о кофе.

На это Майя-Лийса ничего не ответила. И тогда Анна-Лийса со скорбью в голосе стала напевать псалмы. Это подействовало на Майю-Лийсу. Сердце ее оттаяло, и она спросила:

— Нет ли у тебя духовного песенника?

— Есть такой…

Майя-Лийса совсем смягчилась и, достав свои очки, сказала:

— Давай споем «Прочь уходит сладкий мир».

Женщины сели за стол, положили перед собой песенник и запели. Майя-Лийса вела пальцем по строчкам, чтобы не сбиться. Однако в конце четвертого стиха Майя-Лийса снова закашлялась. Анна-Лийса начала было петь четвертый стих без нее, но Майя-Лийса прервала ее, сказав:

— Да не торопись ты, как оглашенная! Дай мне хоть глотку свою отхаркать.

Она встала из-за стола, подошла к печке, откашлялась и опять вернулась. И тогда они снова начали петь.

Спев эту духовную песню, они опять приумолкли. Но жизнь требовала своего. И Майя-Лийса стала перебирать знакомых, подыскивая такого человека, который был бы подходящим мужем для Анны-Лийсы. Она сказала:

— Вот кто годился бы для тебя — Хейкки Малинен! Только жаль, что у него баба еще жива. Но, думается мне, она помрет этой зимой. Что-то мне снился такой сон, будто из дома Малинена гроб вынесли и повезли через пролив.

Анна-Лийса, подумав, спросила:

— А сколько же лет этому Хейкки Малинену?

— А он в одних годах с моим Кананеном, — ответила жена кузнеца.

— Ах, вот он уже в каких годах!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Партанен убрал свою лошадь в надежное место и вместе со своим сватом Туртиайненом отправился к Кайсе делать предложение.

У самого дома Кайсы они остановились, и Партанен сказал:

— Лучше всего вести дело без всякой игры. Обо всем ей надо прямо сказать, и настолько прямо, чтобы это было как пробор в волосах, сделанный вязальной спицей. Именно так следует поступить, чтоб потом не каяться и не обвинять друг друга в обмане. Я говорю тебе об этом, чтоб ты хорошенько разузнал, как обстоят дела у Кайсы, и чтоб ты ей объяснил, что я за человек.

— Да, я понимаю, что это дело задушевное, — придется о твоем хозяйстве сказать. Впрочем, Кайса человек такого сорта, что она и сама об этом спросит, — ответил Туртиайнен. Но Партанен обстоятельно сказал:

— Слушай, Пекка. Первым делом ты скажи этой вдове Макконена, что в моем доме немало всякой работы и хозяйке там будет не слаще, чем остальным моим поденным рабочим… А насчет харчей опять-таки скажи ей, что дают достаточно, столько, сколько нужно для того, чтоб у человека хватало сил работать.

— Кайса умная баба, разберется… А едой что хвалиться — у нее у самой нет недостатка в еде, — ответил Пекка Туртиайнен.

Партанен, стряхнув дорожную пыль со своих брюк, сказал:

— Прежняя моя жена была хилая женщина. Это был нерабочий человек. Вот поэтому-то я и стал теперь подумывать о вдове Макконена, у нее ведь такое крепкое телосложение.

— Кайса работать может, — сказал Пекка.

Они вошли в дом. Партанен, внимательно осмотрев стены передней, сказал:

— В этом доме, кажется, нет даже гвоздя, чтоб повесить рукавицы!

Кайса, схватив с гвоздя свою юбку, затараторила:

— Господи помилуй… Ведь я совсем забыла снять с гвоздя эту свою юбку, чтоб гости могли повесить сюда свои рукавицы… Этот гвоздь еще вбил мой покойный Макконен для своей шляпы…

Партанен повесил на гвоздь свои рукавицы и, усевшись в кресло, развязно спросил, подтягивая вверх голенища своих сапог:

— Ну, что новенького, Кайса?

Кайса довольно подробно стала рассказывать о новостях. Тем временем Партанен чинил и поправлял какой-то ремешок на своих охотничьих сапогах. Когда Кайса смолкла, Партаиен сказал Туртиайнену:

— Тюленье сало — самая лучшая мазь для таких сапог. Вот я смазал голенища этим салом, и уж вода не проходит — внутрь.

— Ох, какие у вас длинные голенища! — воскликнула Кайса.

Партанен не без гордости сказал:

— В хорошем доме всегда хватит кожи, чтоб обернуть свои ноги, будь они хоть в сажень длиной. А погоним коров на убой, так будет и материал для дамских ботинок.

— Видали, сколько кожи в доме Партанена! — сказал сват.

Кайса не была полностью осведомлена о намерении своих гостей. Об этом они говорили раньше весьма отдаленно. Кроме того, в ее мыслях вертелся теперь Юсси Ватанен. Ведь она его ждала и ради него принарядилась. О решительных намерениях Партанена она еще не знала. Она хлопотала по хозяйству, а мужчины между тем неуклонно вели свою линию. Партанен спросил Кайсу: