На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2) - Александр Кононов

И действительно, скоро Гриша увидел, как доктор заботливо помог Вячеславу сойти с крыльца, сам усадил его в санки, сел рядом, застегнул меховую полость и крикнул что-то кучеру-солдату.

Солдат шевельнул вожжами, лошадки бойко взяли с места - рысью; широкие струи талой воды брызнули из-под полозьев, сверкнули на солнце.

Небо сияло, голые ветки каштанов казались вышитыми на голубом шелку. Вольно дышалось сейчас там, за стенами училища!

Счастливый Довгелло! Ей-богу, стоило малой потерей крови и легким обмороком заработать право прокатиться по всему городу на паре резвых военных коняг! Гриша, во всяком случае, охотно поменялся бы с Довгелло своей судьбой.

Нет, не поменяешься! Судьба ждала его неумолимо; Виктор Аполлонович уже появился возле коричневой двери и, обернувшись, устремил на Гришу нетерпеливый взгляд.

Со вздохом оторвался Гриша от окна и пошел вперед.

Вот и опять сутулый орел глядит на Григория Шумова желтыми неподвижными глазами; он как будто еще больше облысел за это время. Или это солнце сегодня светит ярче? Все изъяны в комнате Виктора Аполлоновича стали виднее.

За спиной Гриши что-то щелкнуло. Ого, Стрелецкий замкнул дверь. Значит, будет разговор!

Как ни странно, Гриша разговора этого ничуть не испугался. Главное, рубль у него был налицо. Сейчас он уплатит долг. И Гриша сунул руки в карманы.

- Эт-то что? - закричал Стрелецкий.

Еще не слышно было, чтобы он так кричал когда-нибудь.

- А это я достаю деньги.

И Гриша, вынув монету, положил ее на край конторки.

Надзиратель даже и не взглянул в ту сторону.

- Ну, голубчик, теперь мы поговорим!

- Разрешите вопрос, Виктор Аполлонович, - сказал Гриша и даже улыбнулся, радуясь своей смелости.

Помимо рубля, которым он расплатился сейчас, у него в дневнике круглые пятерки. И Стрелецкому он сегодня поклонился - свидетели найдутся. А что он хотел кинуться на Виктора Аполлоновича, так ведь не кинулся же! И никогда бы не кинулся, он в этом теперь был уверен.

- Разрешите вопрос.

- Какие еще там вопросы!

- Вот Витол сказал, что вы служили в сыскном отделении. А я даже и не знаю толком, что это такое - сыскное? Мне тут один объяснял, что там сыщики, или... как они называются... шпики...

- Молчать!!!

Виктор Аполлонович рывком сложил руки крест-накрест на груди с такой силой, что белые манжеты выскочили из рукавов.

Гриша с интересом поглядел на них: значит, оказывается, они не пришиты к рубашке? Должно быть, пристегиваются на пуговках, пуговки-то и отскочили...

- Ты что ж, негодный, так глуп?!

- Нет, я не глуп. А только я не знаю, что это такое - сыскное.

Шумов глядел спокойно. В этом спокойствии было что-то сверхвозмутительное. Глаза у надзирателя побелели, как у разозленного гусака.

- Ты что же, значит... интересуешься этим учреждением?

- Интересуюсь.

- Это учреждение, существующее по воле государя императора! Это страж порядка, если ты только можешь понять это безмозглой твоей головой... мужичьей твоей башкой, да!

- Страж - это все равно, что сторож? - спросил Гриша деревянным голосом.

- Т-ты смотри у меня, Шумов! Уж я за тебя примусь, голубчик! Как ты себя вел сегодня в коридоре?

- Когда?

- Полчаса тому назад! Думаешь, я ничего не заметил? Я все вижу, голубчик!

- Так мы ж там помогали Довгелло. И я, и Персиц, и Никаноркин. Мы хотели привести его в чувство.

- Как бы я тебя самого не привел в чувство!

Стрелецкий быстро зашагал по комнате.

- Вот время-то! - заговорил он с озлоблением, как бы про себя. - Вот время-то! За отцами-разбойниками растут и дети-звереныши. Но времена меняются! Скоро опять наступит строгое время! Да и пора, пора! Вот ведь каких, - он остановился перед Шумовым, - вот каких обра-зо-вы-вать вздумали! Как же, образуешь тебя! Стань по-человечески! Как стоишь?

Гриша с недоумением оглядел всего себя, стал ровнее.

А страха так и не было. Хорошо бы еще чем-нибудь подогреть надзирателя.

- Там мне с рубля полагается сдача, - сказал он, снова принявшись разглядывать манжеты Стрелецкого, - так вы ее возьмите себе, ничего.

- Вон!!! - заорал надзиратель таким голосом, какого и ожидать от него нельзя было.

Гриша с любопытством посмотрел в раскрытый рот Виктора Аполлоновича в глубине рта что-то поблескивало, - с преувеличенным старанием шаркнул ногой, сам повернул ключ в двери и вышел.

- Ну, и чего ты этим добился? - сердито спросил Никаноркин, когда Гриша рассказал ему о своем разговоре со Стрелецким. - Выгонят тебя из училища, вот и все.

- За что?

- Вот за это самое! Не сейчас, так после... уж найдут случай! Таких, как ты, всегда выгоняют.

- Ты ж сказал: если я буду первым учеником - не тронут. А у меня теперь все пятерки.

- По поведению ты свободно получишь тройку. Думаешь, Стрелецкий простит тебя? Никогда! Вот увидишь.

И Гриша действительно увидел. И довольно скоро.

Однажды Виктор Аполлонович, возникший бесшумно, как всегда, на пороге класса, окликнул его:

- Шумов! К инспектору!

Гриша с упавшим сердцем - добра ждать было нечего - пошел за надзирателем в учительскую.

Народу там было на перемене много. Гриша не знал, кому поклониться первому. И на всякий случай поклонился Голотскому.

Голотский сидел у окна, дымил толстенной папиросой в янтарном мундштуке и, весело смеясь, разговаривал с учителем рисования Резоновым.

Виктор Аполлонович подвел Гришу к инспектору и сам остановился рядом.

Инспектор не сразу перестал смеяться, и у Гриши отлегло на сердце: ну, с Лаврентием Лаврентьевичем все обойдется. И какой веселый он сегодня! Гриша тоже улыбнулся - а на лице инспектора начала медленно проступать досада: сперва он нахмурился, потом покраснел слегка, и наконец сивые его глаза стали совсем грозными. Даже на большой перемене не дадут человеку отдохнуть, покурить как следует, отвлечься! Вот извольте, занимайтесь скучнейшим делом, распекайте этого пучеглазого.

- Ты чему радуешься? - спросил он строго.

- Я не радуюсь, - ответил Гриша; улыбка с его лица и в самом деле исчезла.

Подошел маленький Мухин, сказал равнодушно:

- Поймали соколика, - и снова отошел.

За это короткое время Гриша успел собраться с мыслями. Надо рассказать при всех, как было дело. И тогда Стрелецкого не похвалят!

Он уже открыл рот, но инспектор перебил:

- Молчи! Ишь, что придумал: мелом бросаться с лестницы.

Гриша растерянно замер с открытым ртом. Какой мел? Что-то речь зашла не о том... Ошибка?

- Бросался мелом?! - крикнул Голотский.

- Нет, не бросался.

- Значит, и врешь к тому ж! Ты в Виктора Аполлоновича попал куском мела и не извинился. Значит, дважды виноват. А соврал - трижды виноват.

- Я не вру.

- Выходит, Виктору Аполлоновичу почудилось, что ли? Нет, ты, братец, я вижу, лгать научился!

Стрелецкий осторожно кашлянул:

- Совершенно справедливо изволили заметить. Это за ним водится.

Гришу будто ударили с размаху. Не удержать мыслей, все плывет куда-то неуловимо... И слов не подобрать...

- Ты что молчишь! - закричал инспектор. - Извинись сейчас же перед Виктором Аполлоновичем. Ну, а за мел да за вранье придется отсидеть два часа без обеда.

- Нет!

- Что "нет"?

- Не извинюсь я перед ним.

Голотский даже встал со стула, разглядывая Шумова в упор.

- Да ты что, ополоумел?

Крита молчал.

- Не извинишься - запишем в кондуит.

Гриша поднял взгляд на Стрелецкого. У того лицо было, как лицо. Выпуклые глаза казались затянутыми легкой дымкой - задумчивые глаза.

Гриша повторил громко:

- Нет!

- Виктор Аполлонович, составьте кондуитную запись - построже - за скверное поведение. И пусть отсидит четыре часа без обеда. Разделите по два часа на день. Достаточное наказание?

Стрелецкий помедлил... Потом вздохнул:

- Что ж... пожалуй, пока что достаточное.

На лице Григория Шумова отразилось такое горестное смятение, что Голотский поглядел на него внимательно:

- Что, недоволен? Ну, братец, сама себя раба бьет, что нечисто жнет. Иди!

И он снова грузно уселся на стул, отвернулся. Ему уже не до Гриши - у инспектора таких, как Шумов, четыреста человек.

Гриша не мог двинуться с места. Тонкой трелью залился звонок. Это, значит, Донат шагает по коридору из конца в конец с колокольчиком; он обязательно задержится на лестничной площадке, чтобы подмигнуть своему приятелю - длиннобородому швейцару. Хорошо живется Донату!

Еще не замолк колокольчик, а ксендз Делюль первым схватил классный журнал и верткой своей походкой заспешил к выходу. "Все еще ставит на него Дерябин или нет?" Гриша сам удивился своей нелепой мысли. Разве об этом надо думать сейчас? Уже и Мухин пошел к дверям. А вот и Арямов, большой, добрый. Ему бы рассказать обо всем! Нет. Ушел Арямов. У Гриши перехватило горло. Держись, Шумов! Держись изо всех сил. Слезу у тебя не выбьют!

Вот кряхтя поднялся и Голотский, увидел упрямое, несчастное Гришино лицо и сказал удивленно: