«Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Снег тает, завтра уже апрель начнется. Так что выезжай немедленно. Конвоя, думаю, хватит, пока атаман Шубин за сто верст отсюда и ни про что не ведает.
– Хватит, товарищ Либерман, бойцы надежные! – Ермолаев кивнул головою. – Я с утра уйду, и в Тибельтях переночую, раз там одна наша караульная рота стоит. Время терять нельзя, мало ли что.
– Нельзя, – согласился чекист и хищно улыбнулся. – Сегодня посыльный из Иркутска был, приказы привез. Я его обратно с донесением отправил, и про офицеров этих отписал, и про их ядовитое оружие. Да, у меня для тебя приятная новость, а раз командир полка в Шимках, то я сам ее тебе скажу. Комбриг Грязнов приказ подписал – так что принимай свой взвод полностью, как командир – хватит тебе в помощниках ходить. И еще одна новость для тебя – списки представленных к ордену Боевого Красного Знамени от нашей дивизии Москва утвердила, отправив телеграфом согласие. Так что с тебя причитается, товарищ Ермолаев.
– Служу трудовому народу! – громким голосом отчеканил бывший помкомвзвода. Его лицо осветилось самой радостной улыбкой – много ли для счастья нужно бойцу Рабоче-Крестьянской Красной Армии…
Часть вторая. «Тункинский волк»
(апрель 1920 года)
Глава первая. Александр Пасюк
– Укладывай давай их благородие, да сена хорошо под бок подоткни! А то всего растрясет, а он ить раненый!
Знакомый голос уверенно распоряжался во дворе, пока Александра укладывали в кошевку. Он давно прекратил изображать из себя безвольное тело, ходил, правда, сильно прихрамывая, и время от времени притворно, но негромко постанывал – впрочем, снующие по двору красноармейцы не обращали на это ни малейшего внимания.
Его не стали связывать по рукам и ногам, но в кошевку, запряженную парой сытых коней, рядышком с ним завалились двое охранявших угрюмых мужиков, как он давно понял из подслушанных разговоров, особо проверенных вертухаев из комендантского взвода, еще один красноармеец сел на облучок, разобрав вожжи.
С таким же бдительным и сильным конвоем отправили на другой кошевке и Артемова, которого тоже не стали связывать. И вроде не арестантом повезли, а чуть ли не дорогим гостем. Вчера с допроса парня принесли никакого, вот только не избитого, а пьяного до омерзения, и сегодня Родион жалобно стонал с жуткого похмелья.
Пятеро отборных бойцов сели верхами, при шашках и винтовках. Следом за ними в авангарде отправились двое саней, набитых под завязку пожилыми солдатами в замызганных шинельках без цветных «разговоров» и куцых папахах, бородатых, степенных сибиряков, с грязными и усталыми от службы лицами. Эти мобилизованные крестьяне, служившие в местном караульном батальоне, явно тяготились выпавшей на их долю военной службой в казачьей долине.
«Крепко нас зауважали!»
Пасюк был ошеломлен тем, что их сопровождали две дюжины охранения. Но тут же отогнал эту мысль – он нисколечко не обольщался насчет своих воинских талантов, которых у него отродясь не было, за исключением стрельбы, понятное дело – все же полтора десятка лет работы егерем в заказнике чего-то стоили.
Но тут было совсем иное – не их опасались с Артемовым, а тех, кто мог встретиться по дороге, и, судя по ненавистным взглядам, что кидали бойцы комендантского взвода на лампасы и бекешу, и тем боязливо-уважительным взорам степенных бородачей караульщиков, дело могло идти только о шубинских казаках.
И еще одно понял Пасюк – сейчас на дворе стоит конец марта тысяча девятьсот двадцатого года, ибо отчетливо слышал, как пару раз судачили между собою красные бойцы о расстрелянном месяц назад в Иркутске адмирале Колчаке.
Но сильнее всего беспокоило Пасюка их с Артемовым будущее. Он понимал, что местный чекист принял их за каких-то важных шпионов да еще вооруженных неизвестным оружием – благо в Шимках эти идиоты вздумали проверить газовый револьвер в комнате, а с «черемухой» такие эксперименты проводить не рекомендуется.
«Отконвоируют меня с Артемовым в Иркутск, в местное ВЧК, тут все ясно. А там все, полный капец настанет. Запытают, как кулаки Павлика Морозова, наизнанку вывернут. Это местные чекисты в гуманизм играют, а те такой дуростью задаваться не будут!»
А потому остается для них двоих только один спасительный вариант – сбежать по дороге, что под такой охраной и с его повреждениями организма практически исключено.
«Вернее, есть еще один вариант, – мысленно усмехнулся Александр, – и на него стоит питать надежду. Если казаки нападут на конвой по дороге. Тогда мы будем спасены!»
– Мало ли что, – тихо прошептал Пасюк и прикрыл глаза…
Родион Артемов
«Господи, это что ж такое деется!»
По лицу Родиона текли слезы – только сейчас он понял, куда их с Пасюком занесло. Те же горы, знакомые ему по приезде в Аршан, совсем не изменились, все так же вытянувшись цепью. Для них и столетия как минуты, имя им – вечность.
Тунку, старинную казачью станицу, он узнал сразу – еще каких-то несколько дней назад, в той жизни… И в церковь, мимо которой сейчас проезжали сани, заходил. Вот только это была в этой реальности действительно станица, а не то село, которое он видел тогда, раньше, вернее, намного позже, отдаленный сейчас от нее чуть ли не целым прошедшим веком.
Солнышко пригревало, с крыш капала вода, весело щебетали птички и мычали коровы. Весна пришла в горы, пусть только днем, но пришла, хотя все в округе было пока заткано снежным покрывалом.
Пустынные прежде улицы сейчас были полны народа, одетого в старую одежду, вот только не было это маскарадом или съемками фильма про Гражданскую войну.
Старики, сидевшие на завалинках, с окладистыми бородами, в каких-то армяках (Родион не знал, как эта одежда называется), но в шароварах с желтыми лампасами, провожали его внимательным и вроде как одобрительным взглядом.
Статные казачки смотрели с сочувствием, отложив какие-то свои непонятные дела и теребя чуть дрожащими пальцами концы накинутых на плечи платков. Так же цветасто были одеты и пригожие девицы, вот только ему казалось, что у них в глазах стояли слезы.
Даже ребятня, смешная, стояла притихшая, и, как у взрослых, желтели у них полоски на шароварах.
«Жалеют нас, понимают, что на казнь увозят!»
Мысль промелькнула настолько горестная, что в горле моментально встал комок, и Родиону захотелось взвыть по-волчьи. Но он сдержался, продолжая глотать соленые слезы.
Те, кого он принял за ряженых психопатов, оказались самыми натуральными красноармейцами. И чекист, напоивший его вчера водкой до жуткого похмельного страдания, тоже самый настоящий, но за двух бойцов, что он случайно убил, почему-то карать не стал. Вроде даже жалел, а ведь в ЧК, как писали, одни только звери и душегубы служили.
«Мать моя женщина! Это ж что ж получается – те люди, которых мы убили, должны были жить, растить детей, сделать много полезного. А теперь что, история измениться может?!»
Мысль пришла, поразила его, и тут же исчезла. Он совсем другими глазами посмотрел на казачат – казалось, что с каждого дома их высыпало по доброму вороху.
Большой четырехэтажной кирпичной школы, что высилась над усадьбами в той современной Тунке, здесь не стояло, ее построят в последние годы СССР – на семь сотен учеников.
Правда, когда они были в школьном музее на экскурсии, куда его потащил зачем-то Пасюк, то выяснилось, что детей в нее ходят едва две сотни. А тут только тех, что он увидел, на небольшом отрезке улицы, едва ли не вдвое больше.
«А ведь их всех расказачат, и будут бежать они отсюда, сломя голову и бросая хозяйства…»
Он вспомнил рассказы стариков, что иногда приходили на праздники в станичную управу, маленькую комнату в воскресной школе при церкви, и тут же себя одернул:
«Ты чего их жалеешь, их судьба предопределена! Ты себя лучше пожалей – через пару дней привезут в Иркутск, а там чекисты могут и настоящими кровопийцами оказаться. И будут резать тебя по мелким кусочкам. И хотя ты наизнанку вывернешься, все равно не поверят, что из будущего! А потом расстреляют как Колчака, и в прорубь скинут. Бедная моя мама, что с тобою будет?!»
Теперь он плакал по-настоящему – ему стало действительно страшно. Он проклинал тот день и час, когда решил поверстаться в казаки. И на хрена его понесло к этим ряженым клоунам – так он о них впервые подумал. Вот они – настоящие казаки, на улицах везде стоят – в лампасах от мала до велика, все вместе живут, жизнь сообща вершат.
А те раз в месяц форму наденут, на заутреню придут – и все, многие даже на установку креста не приедут, на общее дело добрым калачом не заманишь, за копейку на детские книжки готовы удавиться. У немногих сыновья форму надевают, или стыдятся, или отцы жлобятся. Как сычи живут, сами по себе!
«Ишь крутизна какая прет из клоунов наших. Подопьют, так начинают балакать, что крутые, что они бы красных одним махом всех побивахом. Их бы сюда, да по сопатке!» – Родион мстительно скривил губы – на душе было пакостно до жути.
