Пентаграмма - Ю Несбё

— То есть он тут неплохо ориентируется?

— Нет, говорит, что здесь впервые.

— Хм… Значит, он — последний, кто видел ее перед смертью?

— Угу.

Харри отметил, что рука Волера осталась там, где и была.

— Выходит, убийство произошло в промежутке от четырех пятидесяти пяти до пяти одиннадцати.

— На ощупь — именно так, — сказал Волер.

Харри уткнулся в блокнот.

— Это обязательно? — тихо спросил он.

— Что именно?

— Щупать ее.

— А тебе не нравится?

Харри не ответил. Волер наклонился ближе:

— То есть, Харри, ты утверждаешь, что никогда их не щупал?

Харри попробовал сделать запись в блокноте, но ручка не писала.

Волер усмехнулся:

— Не отвечай, по тебе и так видно. Харри, любопытство не порок, а одна из причин, по которой мы пошли в полицию. Разве нет? Любопытство и тяга к острым ощущениям. Например, любопытно узнать, каков на ощупь свежий труп, еще не холодный, но уже и не теплый.

— Я…

Том Волер схватил его за руку, и Харри выронил авторучку.

— Потрогай! — Волер прижал его ладонь к бедру убитой.

Харри тяжело засопел. Сначала ему захотелось отдернуть руку, но он не стал этого делать. Ладонь Волера на запястье была горячей и сухой. Кожа убитой казалась какой-то резиновой и чуть теплой.

— Чувствуешь? Вот они, острые ощущения, Харри. Где ты их будешь искать, когда закончится служба? Как другие бедолаги — на видео или на дне бутылки? Или все же в настоящей жизни? Настоящая жизнь — вот что я тебе предлагаю. Чувствуешь, Харри? Ну, да или нет?

Харри откашлялся:

— Я только хотел сказать, что до приезда криминалистов лучше ничего не трогать.

Волер пристально посмотрел на него и, весело подмигнув, отпустил руку со словами:

— Ты прав. Я ошибся. — И, встав, он вышел.

Харри продолжало мутить, он старался дышать глубоко и спокойно. Беата не простит, если его вывернет прямо на месте преступления.

Он прислонился щекой к холодной плитке и, приподняв край пиджака Барбары, заглянул под него. Между коленями и дугой туловища лежал белый пластиковый стаканчик, но внимание привлек не он, а ее рука.

— Черт, — прошептал Харри. — Черт…

В шесть двадцать на этаже адвокатской конторы появилась Беата. У женского туалета она нашла Харри. Тот сидел на ковре, прислонившись к стене, и пил из белого пластикового стаканчика.

Остановившись перед ним, Беата поставила на пол железные чемоданы и провела тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся потному лбу.

— Прошу прощения, — сказала она. — Загорала на пляже. Сначала заскочила домой переодеться, потом — на Кьёльберг-гате за оборудованием. А тут еще какой-то идиот заблокировал лифт — пришлось по лестнице тащить.

— Хм… И правильно сделал: надо подойти к этому делу со всей осторожностью. Журналисты уже что-нибудь пронюхали?

— Там на солнышке греется стайка. Небольшая. Все ж в отпусках.

— Боюсь, отпуск закончился.

Беата скривилась:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Идем. — Харри провел ее в туалет и сел на корточки. — Загляни под тело и увидишь. Безымянный палец отрезан.

Она ойкнула.

— Крови не так много, — продолжал Харри. — Значит, отрезали после смерти. А еще — вот. — Он убрал волосы с левого уха Барбары.

Беата наморщила носик:

— Сережка?

— В виде сердца. В правом ухе — совсем другая, серебряная. Вторую серебряную сережку я нашел на полу в одной из кабинок. Значит, эту вдел убийца. Забавно, что она еще и открывается. Вот так. Необычное содержимое, тебе не кажется?

Беата кивнула:

— Красная пятиконечная бриллиантовая звезда.

— И что мы имеем?

Она посмотрела на него и спросила:

— Теперь это слово можно произнести вслух?

— Маньяк? — Бьярне Мёллер прошептал это так тихо, что Харри непроизвольно сильнее прижал трубку к уху.

— Мы на месте преступления, почерк тот же самый, — сказал он. — Шеф, самое время выдергивать людей из отпусков. Нам понадобятся все, кто в состоянии ходить и ползать.

— Возможно, кто-нибудь копирует?

— Исключено. Об отрезанных пальцах и бриллиантах знаем только мы.

— Как все нехорошо-то, Харри.

— Хорошие серийные убийцы вообще редкость.

Мёллер некоторое время молчал, потом окликнул:

— Харри?

— Я здесь, шеф.

— Мне придется попросить тебя в последние недели твоей службы помочь Волеру разобраться с этим делом. Кроме тебя в отделе ни у кого нет особого опыта раскрытия серийных убийств. Знаю, ты откажешься, но все равно прошу тебя. Иначе нам не справиться, Харри.

— Хорошо, шеф.

— Пойми: это важнее ваших с Томом разногласий и… Постой, что ты сказал?

— Я сказал «хорошо».

— То есть согласен?

— Да, но мне пора бежать. Мы здесь задержимся, так что завтра с утра соберите следственную группу. Том предлагает часов в восемь.

— Том? — удивился Мёллер.

— Том Волер.

— Нет, я знаю, кто это, просто ты никогда не называл его по имени.

— Меня ждут, шеф.

— Ну давай.

Харри сунул телефон в карман и, швырнув стаканчик в мусорное ведро, заперся в кабинке — теперь уже мужского туалета, — наклонился к унитазу и больше не сдерживал тошноту.

Позже он стоял перед раковиной и, открыв воду, смотрел на свое отражение, слушал гул голосов в коридоре. Помощник Беаты просил людей держаться за заграждениями, Волер распоряжался выяснить, кто находится у здания, а Магнус Скарре кричал коллеге, чтобы тот купил ему чизбургер без — без! — картофеля фри.

Когда вода стала холодной, Харри нагнулся и начал жадно пить, позволяя струйкам течь по щекам, затекать в ухо, за шиворот, под рубашку, в рукав. Он пил и не слушал внутреннего врага. А потом снова забежал в кабинку, чтобы его вырвало.

Когда он вышел на улицу, был ранний вечер, площадь Карла Бернера опустела. Харри закурил и отмахнулся от подошедшего журналиста. Тот остановился. Харри узнал его. Кажется, Йендем? С ним он разговаривал после сиднейского дела. Журналистом Йендем был не хуже остальных, даже чуточку лучше.

Телемагазин еще не закрылся, и Харри зашел. Внутри никого не было, если не считать толстяка в грязной фланелевой рубашке. Он сидел за столом и читал журнал. Вентилятор на столе трепал его прическу и разносил по помещению запах пота.

Харри показал удостоверение и спросил, не было ли кого-нибудь странного в магазине или рядом.

Толстяк фыркнул:

— Они все тут немного странные. Скоро у всей округи крыша съедет.

— А кого-нибудь, кто был бы похож на убийцу? — сухо уточнил Харри.

Толстяк сощурил один глаз:

— Не из-за этого ли столько полицейских машин понаехало?

Харри кивнул.

Толстяк пожал плечами и вернулся к журналу.

— А кто из нас не похож на убийцу, инспектор?

Харри уже собирался уйти, но вдруг увидел на одном из телеэкранов свой автомобиль. Камера скользнула по площади Карла Бернера и остановилась на красном кирпичном здании, потом картинка сменилась на диктора ТВ-2, а еще через мгновение — на показ мод. Харри глубоко затянулся сигаретой и закрыл глаза.

Ему навстречу по подиуму — нет, по двенадцати подиумам — шла Ракель. Она вышла из стены экранов и встала перед ним, держа руки на бедрах, бросила на него взгляд, резко мотнула головой, развернулась и ушла.

Харри снова открыл глаза.

Было восемь вечера. Он старался не думать, что совсем недалеко, на Тронхеймсвейен, есть бар и там наливают крепкие спиртные напитки.

Оставалась самая сложная часть вечера. А потом — еще и ночь.

Десять вечера. Термометр милостиво сбросил пару градусов, но было все еще жарко. Он лениво лежал и ждал, когда подует береговой бриз. Или морской. Хоть какой-нибудь. В службе криминалистической экспертизы было пусто, только в кабинете Беаты еще горел свет. Убийство весь день поставило с ног на голову. С площади Карла Бернера Беата примчалась сюда после звонка Бьёрна Холма, коллеги, который сообщил, что к ним приехала какая-то женщина из «Де Бирс» и толкует о каких-то бриллиантах.

Теперь она внимательно слушала невысокую женщину, которая говорила на таком потрясающем английском, какой только можно ожидать от голландки, обосновавшейся в Лондоне.

— На алмазах природа оставляет свои геологические отпечатки, — сообщала сотрудница «Де Бирс». — Каждый уникален, к тому же существуют сертификаты, отображающие происхождение камня и переходящие при покупке от хозяина к хозяину, почему можно проследить, кто был их владельцем. Боюсь, правда, не в данном случае.

— Почему? — спросила Беата.

— Потому что те два камня, которые вы мне показали, относятся к «кровавым» алмазам.

— Это из-за цвета?

— Нет, из-за того, что они по большей части добываются в Киуву, в Сьерра-Леоне. Алмазы из этой страны бойкотируются по всему миру, поскольку месторождения находятся под контролем повстанцев, а те на вырученные деньги финансируют войну — единственно с целью наживы. Потому и «кровавые». Думаю, эти камни — новые. Из Сьерра-Леоне их, скорее всего, контрабандой перевезли в другую страну, где изготовили поддельные сертификаты, по которым они добыты, скажем, на известном месторождении в ЮАР.