Смрт (рассказы) - Эдуард Лимонов

— Она спрашивает, что мы празднуем, — сказал Славко.

— Ничего не празднуем. Просто пьем вино и получаем от этого удовольствие, — ответил я.

— Поскольку других удовольствий мы лишены, — добавил Славко.

— Каких лишены? — спросила девушка. Разговаривая со Славко, она должна была смотреть на меня, так как солдат сидел за мной. Спрашивающая об удовольствиях выглядела лукаво.

— Ну, например, женщин.

— Вокруг много солдат-девушек.

— Все равно вас много меньше, чем добровольцев-мужчин. На всех не хватает.

— Вы можете смотреть на нас сколько угодно. — Солдатка явно подсмеивалась над нами.

— У тебя есть парень? — спросил Славко.

— Не скажу, — сказала она.

— А Петру? Петру что, не твой парень?

— Был, — сказала она. — Уже нет… — Яркие губы, светло-серые глаза, чуть-чуть вздернутый нос. Лицо у нее было задорным, я бы сказал, насмешливо-вызывающим, хотя и простым.

— Ты непостоянная девушка, — отметил Славко. — Раз ты свободна, давай гулять со мной?

— У нас не получится, — сказала она. — Я знаю тебя с того времени, как ты под столом не сгибаясь проходил. Ха-ха, какой смысл с тобой встречаться…

— Скажите, дядя Эдуард, — начал Йокич (он называл меня «дядя Эдуард», и никто меня больше так не называл долгое время, пока через десять лет я не попал в лагерь, где меня вдруг стал так же называть молодой парень-таджик), — дядя Эдуард, как называется такой строй, когда у одной женщины много мужей? Когда у одного мужчины много жен, я знаю, что это называется «полигамия», а когда у женщины много мужей?

— Также «полигамия».

— Йокич мечтает стать одним из твоих нескольких мужей, — засмеялся Славко.

— Молодой еще, — Славица улыбнулась. — «Полигамия»… А что, много мужчин, все работают, а женщина себе сидит, ручки на груди скрестила.

Мы все расхохотались.

— Но зато детей сколько придется нарожать от нескольких мужей, — заметил я.

— Я бы не хотела, — сказала она неожиданно. — Рожать надо от одного, от самого любимого.

Все были согласны. Все против полигамии. Что там можно было добавить. Однако молодым солдатам было тяжело без женщин. В гарнизоне был случай группового изнасилования. Правда, девушка, подвергшаяся насилию, не принадлежала к гарнизону. У нескольких девушек была репутация легкодоступных. Солдаты имели их где могли. Однажды мы, неразлучная троица — Славко, Йокич и я, шли вечером в казарму. Мы возвращались от буфетчика, тот угостил нас вином. Были сумерки, но еще не темно. За госпиталем, у складов, подальше от чужих глаз, солдат со спущенными штанами стоя употреблял девку. В сумерках светился девичий зад и ноги. Пара тихо постанывала. Мы прошли от них в нескольких шагах, пожелав им горячей случки. Они оба захихикали. Мы прошли уже несколько десятков шагов, когда услышали стон солдата, возвещающий о том, что он закончил свою работу. Простонав, солдат затем проявил себя джентльменом.

— Кто-нибудь хочет меня сменить? — предложил он из темноты. — Она не против.

Девушка засмеялась.

— Идите! — сказал я солдатам. Они не пошли. Йокич был наверняка девственником, а Славко не пошел из солидарности со мной.

Мы разлили остатки вина. Замолчали.

— Можно вас, капитан, на минуту? — Славко вывел меня за дверь и зашептал: — Я с ней договорился. Она вам даст, капитан, она добрая девочка. Всем дает, если ей нравится.

— А может, я ей не нравлюсь.

— Нравитесь. Она сказала: «Я боюсь, он страшный, как хорват. Но дам». Сейчас она выйдет с нами, потом вернется к вам одна.

Солдаты и солдатка быстро заторопились и ушли. Я убрал стаканы, выключил свет и, не раздеваясь, в ботинках лег на свою железную койку. На спину. Вспомнил свою неверную жену в Париже.

Она вошла не стучась. Дверь я оставил незапертой. Встала у двери. Я встал с кровати, взял ее за руку и погладил ее ладонь. Ладонь была горячая. Это была единственная ласка, которой мы обменялись. Она подошла к столу. Встала ко мне спиной и нагнулась. Таким образом давая понять, откуда я должен ее брать. Сзади. Сама расстегнула пояс на армейских брюках. Брюки упали на пол. Обнажился полный девичий зад. Тут я понял, как давно не имел женщины. У меня дрожали руки. Я схватил ее за оказавшиеся прохладными половинки попы, вставил ей сзади в щель и попал сразу, потому что щель была разработанная. Подумав «разработанная», я сразу стал спокоен. Потому что она была добрая девочка и давала всем, а раз всем, значит, и мне. Славко договаривался с ней, мне ничего не нужно было ей говорить, да она бы ничего и не поняла.

Потому мы тихо рычали и постанывали. Я щупал время от времени ее крупные сиськи и ляжки. То, чем мы занимались, было не стыдно, не порочно и очень необходимо нам двоим. Она переминалась на ногах, подрагивая на них, как бы находясь в ознобе.

Она согласилась удовлетворить мою нужду в женщине. Она приняла в себя меня, иностранца. И оттого, что у нее доброе сердце, и оттого, что ей было любопытно принять в свое лоно иностранного мужика в таких нерискованных обстоятельствах. Совершенно безопасно. Я оставил в ней мое семя. Один раз. И второй. Уже лежа на ней.

Больше она не приходила. А я не просил. Я видел ее после несколько раз. Каждый раз мы хитро улыбались друг другу. Мы-то знали, в чем дело.

В шкуре Че

Однажды мне пришлось почувствовать себя Че Геварой. Целый день я пробыл в его шкуре.

Дело было так. С разведотрядом я отправился в сторону Петрова моря, так назывался один из глубоких заливов Адриатики, врезавшийся таким себе фьордом в земли Далмации. Стояла весна 93-го. Шли мы из Республики Книнская Краiна, с ее западных рубежей. А там у Петрова моря у республики находился передовой форпост. Где-то у меня были фотографии того похода: цветные, яркие. Но во-первых, на фотографиях меня нет, есть только солдаты, с которыми я делил тяготы этого перехода. Во-вторых, я эти фотографии затерял. При такой неспокойной жизни, как моя, не потерять бы голову до срока, не то что фотографии или тексты. Догадываюсь, что фотографии сгинули в «cave», т. е. в подвале флигеля моего друга Мишеля Бидо в Париже. Когда Мишель уехал в Таиланд и после трех месяцев не объявился, его сын сдал флигель бывшему сержанту Иностранного легиона. Эта тупая военщина, сержант, стал растапливать камин книгами и рукописями. В первую очередь в огонь полетели мои тексты, так как были на незнакомом языке. За ними последовали книги и, видимо, фотографии… Мишель — ярый путешественник. Он объездил всю Индию на мотоцикле. На Мишеля я не сержусь. Что взять с лунатика, а вот эта сука из Легиона… Короче, канули мои фотографии того похода.

Мы не только шли через горы, мы еще несли им боеприпасы. Бойцы сидели там, в укреплении из камней. Говорят, оттуда видна Италия, что не так уж и удивительно, если учесть, что Адриатика в этом месте узкая — километров двести. Мы несли им боеприпасы, и если на мою долю пришелся символический рюкзак с несколькими минами для миномета («мино-басач» по-сербски), то сербские бойцы были нагружены, как крестьянские волы при уборке урожая. Тоже минами и патронами. Мы останавливались пару раз перекусить в пути, но на самом деле спешили, потому что должны были попасть на форпост до наступления темноты. Ночью мы не смогли бы передвигаться. В путь мы отправились с рассветом.

С нами шел проводник — тощий высокий пацаненок четырнадцати лет. У него был, как у взрослого, автомат, одет он был в короткие ему камуфляжные брюки. На голове — черная шапочка. Проводник был строгий, неразговорчивый и шел быстро. Еще с нами шла девушка.

Горы в тех местах очень красивые в это время года. Цвел орешник и другие, неизвестные мне плодовые деревья. Цвели и все неплодовые, потому что весна. Восхитительно пахла вся эта зеленая масса. И чем больше мы удалялись от наших позиций, тем меньше оставалось признаков войны. Дело в том, что фронта как такового в этих безлюдных горах не было. Территорию контролировала Республика Сербская, никаких городов и даже городков там не имелось. Хорваты имели там, ближе к побережью, гарнизоны в нескольких селах, но сидели они тихо и не высовывались.

Когда удушье началось, я даже не понял, что началось. Я только понял, что мне тяжело идти, тяжелее, чем ранним утром. Но так как приступов у меня не было с 1990 года, я отнес свой сбой энергии на счет усталости. Все-таки рюкзак с минами — это не рюкзак с одеждой и продовольствием. Хотя мне дали самый небольшой. Горная тропа то взбиралась вверх, обходя непроходимую пропасть, то шла вниз. Я смотрел на носки своих испанских ботинок (продавец обуви в Paris сказал мне, что это ботинки испанского Иностранного легиона, оказывается, есть и такой), разглядывал камни вдоль тропы, наблюдал, чтобы отвлечься от тяжести рюкзака, за штанинами впереди идущего солдата. Внезапно я понял, что впереди идет наша девушка. Одновременно до меня дошло, что я тащусь последним и что у меня возобновилась астма. Трудно было сказать, от чего она возобновилась. Вчера я допоздна пил холодное вино с сербами. Из такой себе с виду кастрюльки с ушами. Кастрюля вмещала в себя литра два. Ее пускают по кругу стоя, пока не исчерпается вино. Тогда ее наполняют заново, если есть чем наполнять. Ну как индейцы курят свои трубки мира, пуская их по кругу, или хиппи курят свои джойнты марихуаны, так сербы празднуют дружбу групповым поглощением вина из кастрюльки. Может быть, вино было слишком холодным? С астмой никогда не знаешь, что спровоцирует приступ. Ибо астма — заболевание психосоматическое. То, что женские светлые носки мелькали впереди меня на тропе, выбиваясь из камуфляжных брючин, меня расстроило. Получалось, я иду за женщиной. Я решил, что после привала обгоню ее.