Смрт (рассказы) - Эдуард Лимонов

Несколько фотографий отсутствовали. На стенах остались четкие темные прямоугольники, на тех местах, где они висели.

— Светозар, ты не снимал фотографий со стены?

— Нет, — сказал Светозар. Он нашел в одном из ящиков чай и теперь искал, как его приготовить. — Там какие-то стекла в камине, капитан, поглядите в камине.

Около камина действительно были стекла и распавшиеся металлические рамки. Кто-то хряпнул обрамленными фото о чугунных львов. В самом камине среди недогоревших бревен покоились, я увидел, недогоревшие, частично сгоревшие фотографии. Я вытащил самые крупные фрагменты. И все сразу стало ясно. На фотографии, улыбаясь, рядом с отцом стояли четверо сыновей, облаченные в новенькие формы армии Хорватии.

— Видимо, хутор защищали отец и его сыновья, — сказал я и положил на стол фрагменты фотографий. — Такое может быть, Светозар?

— Сплошь и рядом, капитан. Сербы поступают также. Стараются сберечь родные дома.

В это время сосульки на люстре отчетливо зашелестели. По потолку пробежали скрипы. На втором этаже кто-то прошел. Я и Светозар схватились за оружие и передвинулись к лестнице, ведущей на второй этаж. Стали подыматься по ней, стараясь не скрипеть ступенями. Но какой-то шум мы, конечно, создавали.

На втором двери во все комнаты были открыты. Из одной двери вырывался поток сквозняка, и мы безошибочно направились туда. Окно было настежь открыто. На полу валялись предметы военной формы хорватской армии, брюки, ботинки, даже кепи. Мы подбежали к окну. Через сад в горы бежал седой человек в гражданской одежде. Правда, в руке у него был автомат. Человек обернулся и посмотрел на свой дом. Старый хорват с глубокими продольными морщинами.

Мы не стали в него стрелять.

Солдатка

Я тогда еще бороды и усов не носил, волосы у меня были в своей основной массе темные, в некоторых местах от силы salt and pepper, т. е. соль и перец, как говорят американцы. Поседел я уже в первые годы XXI века, когда сидел в тюрьмах, а тогда был такой привлекательный себе «капитэн». Кличка приклеилась ко мне от комнаты, которую я занимал (я уже об этом упоминал), где раньше жил капитан, да погиб. Так вот я, поскольку брился начисто и был коротко острижен, и носил темные очки в массивной оправе, не был похож на серба катастрофически! Зато был аутентично похож на хорвата, их врага, или немца, тоже проходящего в сербском сознании как враг. Бундесвер-офицер.

По утрам в мою суровую келью (железная кровать, железный шкаф, печка-буржуйка с трубой и стол — подарок начштаба полковника Шкорича) входил первым около шести утра солдат-крестьянин Милан и растапливал мне печку дровами, стоя на коленях. Я писал о моей келье и о солдате, будившем меня стуком в дверь и вопросом «Хладно, капитан?», в моих репортажах, поэтому промчусь коротко по солдату и перейду к солдаткам.

Если не ошибаюсь, завтрак назывался «доручек». Офицеры имели право, если хотели, не идти в столовую, а иметь завтрак в комнате. Они все хотели, и вот почему. Завтраки разносили рослые красотки, девки-солдатки. Затянутые в различные военные штаны. Хоть штаны и были различными, на девках все они выглядели как бриджи. Ибо female в возрасте 25–30 лет, а все они были именно в этом прекрасном возрасте, имеют развитые попы, грушевидные и яблоко-видные, и они натягивают им штаны в бриджи. Пока я ходил в туалет и брился (там несколько полковников в подтяжках поверх военных рубах брились, как в 45 году, опасными лезвиями, наводя лезвия на ремнях, лица в мыльной пене. О, постмодерн!), крестьянин топил печку и уходил. Я возвращался, в комнате уже было тепло, и в дверях появлялась улыбающаяся солдатка. «Доручек, капитан?!»

— Ну конечно, — говорил я. — До ручек, до ручек! И до ножек!

Девки хихикали, но ничего не понимали. На пластмассовом подносе обычно было содержимое банки консервов на тарелке, чай в огромной кружке и ломти местного ароматного хлеба.

Солдатки были лучше всего, что находилось на подносе. Сербки вообще красивые исчадья. Они, работая с офицерами, еще и выпендривались, конечно. Подкрашенные губы, сладкие и едкие духи, туго затянутые ремешками талии и эти неотразимые задницы. Которые хотелось схватить руками, но было нельзя.

После каждого «доручка», если я немедленно не уезжал на фронт, меня посещали сексуальные фантазии, а проще говоря, похоть. Солдатки потом исчезали куда-то на весь день, и только ночью, если я ночевал в казарме, я слышал сквозь сон девичьи смешки, они о чем-то беседовали с часовыми, охраняющими наш офицерский второй этаж. Бывало это уже очень поздно.

Однажды вечером Славко и Йокич раздобыли где-то бутыль вина и поднялись ко мне в комнату. Запрета на распитие алкоголя в казарме для офицеров не существовало, а в солдатской запрет был. Потому мы решили выпить вино и разойтись. Получили мы бутыль поздно, а то бы выпили ее раньше, в другом месте, мало ли где. Это был первый и единственный раз, когда мы распивали алкоголь у меня в комнате, и вот к чему он привел.

У меня оказался только один стакан. Аскетический набор предметов первой необходимости австро-венгерского офицера, видимо, никогда не подразумевал хранение в келье более одного стакана. Там даже вешалка имела всего два крючка, и если ты повесил автомат, то на еще один крючок можешь повесить либо штаны, либо пиджак, либо пальто. Что до кормления, то было ясно: австро-венгерский офицер питался либо в военной кантине, либо в ресторанах под грохот канкана и оперетты «Марица».

(О мои милые Балканы! Как я вас люблю, и что я делаю в этой пресной, тонкогубой и ханжеской России?!) Славко поинтересовался у меня, где берут стаканы в офицерской казарме, если следует выпить. Я сказал, что, может быть, в туалете есть какие-то свободные стаканы, я их днем видел. Я попросил его только постараться избегнуть начальника полиции, не ходить в дальний конец коридора. Он ушел, было слышно его «бу-бу-бу-бу» и ответное «бу-бу-бу-бу» часового на лестничной площадке, затем женский низкий смех. Через некоторое время Славко вернулся с пустыми руками.

Мы не успели изругать его. Он сказал:

— Я встретил сестричку. Сейчас она все сделает.

Сестричка появилась немедля. С красным круглым подносом явилась солдатка. Я ее знал. Утром я видел их без головных уборов, порой даже с распущенными волосами. Сейчас дымчатые светлые волосы были подвернуты под сербскую пилотку с двумя хребтами… Я опознал ее как одну из утренних солдаток, приносивших мне «доручек».

— Славица! — представил солдатку Славко, пока она ставила поднос на стол.

На подносе было три стакана, открытая большая банка рыбных консервов, большая стопка белого хлеба и три груши старого урожая. Она скромно наклонила голову. И повернулась уходить. Славко удержал ее за руку.

— Вы, капитан, знакомы с ней, — сказал Славко. — А мы с ней как брат и сестра. Имена одинаковые, да и из одной местности мы. Сёла наши рядом.

— Садитесь, — сказал я, — Славица. Присаживайтесь.

Она что-то стала говорить быстро-быстро, обращаясь к Славко.

— Она ненадолго, — сказал Славко. — У нее кончается дежурство.

— Ненадолго, — согласился я. — Присаживайтесь.

Она села и сняла пилотку. Волосы хлынули вниз. Без пилотки это была здоровая полная девушка, которая раскраснелась и стеснялась. Совсем простая. В пилотке лицо выглядело тоньше.

Пытаясь представить эту ситуацию через 15 лет, я думаю, я на нее производил впечатление. Иностранный дьявол такой, хорват или немец по виду. Коротко стриженный, темные очки. Местные военные власти относились к иностранному дьяволу с большим пиететом. Особо относились. Шпион? Разведчик? Девушки и девочки — существа с огромным любопытством. Чужие, может, и не нравятся им, но волнуют. Девушек всегда волнуют чужие. И вот я был чужой. И она приходила раз через несколько дней по утрам приносить мне «доручек». Улыбалась как горничная. Чужие друг другу, мы улыбались. И так бы улыбались и улыбались, но вот случай послал человека, который знал ее и знал меня. Образовалась ситуация.

Когда среди мужчин присутствует девушка, они ведут себя иначе. Даже Йокич забыл о необходимости политкорректно поругивать хрватов и, застеснявшись, стал тем, кем он был, — молоденьким светлокожим солдатом, для солидности время от времени пытавшимся отращивать бороду, цветом ударяющую в рыжину. (Полковник Шкорич как-то поймал его в коридоре штаба. И отчитал за бороду, хотя в добровольческой армии Книнской Краiны ношение бород не запрещали. «Ты что, четник, солдат?» «Никак нет, полковник!» — испугался Йокич. «Тогда иди в подразделение к четникам со своей бородой!» — бросил Шкорич и удалился. Через час Йокич сбрил тогда бороду.) Теперь у него опять борода. Так вот, Йокич встал, уступая свое место на моей кровати солдатке, а сам сел на единственный мой табурет. Этой рокировкой он невольно посадил девушку рядом со мной, потому что я и Славко сидели на кровати. От девушки пахнуло мягкими и сладкими духами. Или это был запах шампуня? Горячей воды в казарме не было, но у солдаток всегда были чистые волосы.