Семья Эглетьер - Анри Труайя

Уже дома Жан-Марк пришел к заключению, что такие вечера больше развлекают Кароль, нежели его. Ему же с ней не по себе, только без толку теряет время. Сейчас же вспомнилась Валерия де Шарнере, которую он почти не видел последнее время. Жан-Марк позвонил ей, она была очень занята, но все же назначила свидание на следующее воскресенье около одиннадцати утра в манеже Легуве в Нейи, пообещав не слишком опаздывать…

Наездники вернулись около одиннадцати, запыхавшиеся, слегка подпрыгивая на рослых смирных лошадях. Валерия ловко спрыгнула на землю, потрепала своего коня по холке и отвела его в конюшню. Затем подошла к Жан-Марку, который ждал ее, опершись о барьер. В костюме для верховой езды Валерия казалась ниже ростом. Жокейская шапочка из черного бархата шла к ее светлым волосам, но бриджи ее толстили. Хлыстиком она хлопала себя по ноге, щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

— Здорово! Тебе тоже следовало бы ездить верхом! Отец обещал купить мне молодую кобылу, когда мне исполнится двадцать один год. Но я постараюсь его уломать, чтобы он подарил мне ее к девятнадцати! Все-таки это вернее, правда?

Они вошли в бревенчатый домик, оборудованный под бар для клиентов манежа. Валерия развалилась в кожаном кресле, широко расставив ноги. «И почему это, едва девушка натянет брюки, ее так и подмывает принимать мальчишеские позы?» — с досадой подумал Жан-Марк. Валерия сняла шапочку, тряхнула волосами и стала обмахивать лицо. Они заказали по рюмке виски.

— Со льдом! — уточнила Валерия и повернулась к Жан-Марку. — Где ты пропадаешь? Отец говорил, что на прошлой неделе видел тебя, кажется, в театре с очень красивой женщиной!

Жан-Марк пожал плечами:

— Подумаешь! Это была моя мачеха!

— Ах, вот оно что!

— Что ты имеешь в виду?

— Да так… ничего…

Многозначительная мина Валерии разозлила Жан-Марка. Хватит, больше он с Кароль никуда не пойдет.

— И тебе не стыдно: как сквозь землю провалился!

— Я много занимался.

— И все же мог выбрать минуту и хотя бы позвонить. Несколько раз я хотела сама тебе звонить, позвать на интересную вечеринку, но потом решила: нет уж, пусть ему хуже будет. Я теперь часто вижусь с Мишелем Гатиньи!

— С этим теленком!

— Хорош теленочек! Ласковый, с нежной шерсткой!

Жан-Марк вспомнил толстого, угрюмого черноволосого парня, его грубые манеры и рассмеялся.

— Ты скажешь…

— Зато танцует как бог!

Валерия явно старалась вызвать в нем ревность, и Жан-Марк охотно шел ей навстречу, радуясь задору этой молодой игры.

— Словом, я тебе больше не нужен!

— Дурак!

Валерия показала ему кончик розового языка. Ее лицо сияло здоровьем, на ослепительно белой коже не было и намека на косметику. Разве что губы были чуть-чуть тронуты помадой, да и то Жан-Марк не был уверен в этом. Он подсел к ней поближе и вдохнул аромат ее духов, к которому примешивался чуть заметный запах конского пота. Когда губы их почти сблизились, девушка вскочила:

— Ты меня проводишь?

По ее собственному выражению, она мастерски умела «выключать ток». Такси вызвали по телефону. Валерия жила на улице Спонтини, она оставила Жан-Марка в гостиной с роскошными гобеленами на стенах и унылой мебелью, а сама ушла переодеться. Вернувшись, Валерия оказалась на четыре сантиметра выше — каблуки! — с замысловатой прической и в английском костюме горчичного цвета из грубой материи, который немного ее полнил. Они поставили джазовую пластинку, потанцевали без особого увлечения и наконец расположились в креслах один против другого.

— Ты свободен в будущую субботу? — спросила Валерия. — У Аллегра будет сногсшибательная вечеринка.

Жан-Марк сначала заявил, что подобное времяпрепровождение не в его вкусе, и это была правда. С тех пор как его стали интересовать сложные проблемы танцы утратили для него всю свою прелесть. И все же он согласился сопровождать Валерию, отчасти уступая ей, отчасти привлеченный перспективой повеселиться на прежний лад. Желая заранее ввести его в курс, Валерия стала перечислять наиболее примечательных людей, приглашенных на вечеринку. И ни одного из них не пощадил ее язычок. Остроты она сопровождала смехом и гримасами злого ребенка. Жан-Марку все меньше нравились она и ее горчичный костюм. Потом появилась госпожа де Шарнере, сухопарая, чрезмерно говорливая женщина, при одном виде которой Жан-Марка бросало в дрожь — настолько Валерия походила на мать. Стоя рядом, они казались двумя фотографиями одного и того же человека, взятыми из научного труда о старении организма. Целуя руку матери, Жан-Марк со сжавшимся сердцем мысленно склонился перед будущим дочери. К счастью, проговорив несколько светских фраз, госпожа де Шарнере удалилась. Было уже около часа. Валерия проводила Жан-Марка до дверей и на пороге спросила:

— Хочешь меня поцеловать?

Не ожидая ответа, она протянула губы. Было бы невежливо не откликнуться на этот жест. Пока Жан-Марк целовал ее, она, тесно прижавшись к нему, медленно поводила бедрами. Он знал, что ничего большего не дождется, и злился, потому что все равно испытывал бессмысленное, хотя и приятное волнение. Дверь за ними была полуоткрыта, и каждую минуту кто-нибудь мог появиться из квартиры или на лестнице. Но этот риск еще больше раззадоривал Валерию. Скоро Жан-Марку наскучил ее неумелый рот. И почему чаще всего именно девушки делают первый шаг? Видно, уж очень боятся, что их обойдут, если не дают мужчинам хотя бы иллюзорного наслаждения победой! Они так нетерпеливы, не успеваешь даже почувствовать к ним влечения! Жан-Марк оторвал от себя Валерию и держал ее в вытянутых руках. Она дышала тяжело, точно проплыла большую дистанцию. А может быть, эти поцелуи и были дня нее только спортом?

— До свидания, — сказал Жан-Марк.

И бросился вниз по лестнице.

Подходя к дому в двадцать минут второго, он был уверен, что семья еще за столом, и собирался извиниться за опоздание, но, к его большому удивлению, завтрак уже кончился. Отец, Кароль, брат и сестра сидели в гостиной, словно пассажиры на перроне вокзала. Все были одеты для загородной прогулки.

— Между прочим, мы ждем тебя! — сердито сказал отец.

— Зачем? — удивился Жан-Марк.

Кароль объяснила своим обычным ровным голосом:

— Погода как будто налаживается, и я подумала, что неплохо бы поехать на дачу. Мы можем переночевать там и вернуться завтра утром пораньше. Франсуаза и Даниэль едут с нами. Если ты не возражаешь…

— Но ведь он не завтракал, — вступилась Франсуаза.

— Подумаешь! — сказал Филипп. — Может перехватить чего-нибудь на ходу.

— В холодильнике есть ветчина! — добавил Даниэль. — Только поживее!

У Жан-Марка не было никаких планов на воскресенье, но перспектива семейного выезда ничуть его не соблазняла. Он хотел отказаться, но, встретив взгляд отца, прочитал в нем такую настойчивую просьбу, что сдался. «Если я не поеду, отец будет скучать. Только со мной он может говорить как мужчина с мужчиной», — не без гордости подумал Жан-Марк.

— Подождите меня, — сказал он. — Через пять минут я буду готов!

Он побежал к себе в комнату, разделся, натянул старые брюки, свитер и спортивную куртку. Пока он переодевался, Франсуаза принесла огромный сандвич с ветчиной и стакан вина.

— Спасибо, сестренка, — сказал Жан-Марк, надкусывая сандвич.

Франсуаза смотрела на него с нежной готовностью. По-прежнему незавитые волосы, туфли без каблуков. «И когда только она начнет следить за собой? Ничего в ней нет привлекательного, даже зло берет! Или все сестры такие?»

В машине, как обычно, Жан-Марк уселся на заднем сиденье — между Даниэлем и Франсуазой. Снова перед ним знакомое зрелище: головы отца и мачехи, такие непохожие и в то же время хорошо сочетающиеся, точно две японские вазы. Жан-Марку невольно вспомнились два затылка, которые он случайно увидел в кино. Стоит заменить одну голову другой, и вместо супружеской пары возникнут любовники. Уставившись как зачарованный перед собой, Жан-Марк не обращал внимания на кокетливый пейзаж по обе стороны дороги. И все же, когда проезжали место недавней катастрофы, сердце Жан-Марка сжалось. Нигде ни малейших следов. У природы нет памяти. Никто из сидящих в машине и словом не обмолвился о происшествии. «Те двое, наверное, уже умерли», — подумал Жан-Марк. Из приемника лились звуки аккордеона. Даниэль щелкал пальцами в такт и покачивался. «Как он меня раздражает, вечно он всем доволен! Должно быть, это возрастное! Впрочем, я в шестнадцать лет был не такой. Он не задает себе никаких вопросов, никого не судит. Он любит Франсуазу, потому что она Франсуаза, Кароль, потому что она Кароль, мать, потому что она мать, отца, потому что он отец, отчима, потому что он отчим, собак, потому что они собаки, кошек за то, что они кошки, негров за то, что они негры, меня, потому что я — это я. Отчего это — от глупости или от ума?»