Фантастика-1968 - Алексей Адмиральский

Вот как сейчас.

Я бреду дном узкой каменистой ложбины, в руке у меня геологический молоток. Синеватые в отливе пластинки сланца хрустят под ногами. Звук как будто приглушен ватой. Первые дни хотелось трясти головой, чтобы из ушей выскочила несуществующая пробка. Теперь я свыкся. Солнце палит нещадно, по откосам курится зной, но внимание мое занято другим.

Впереди меня идет Таня. Ее тень танцует на искрошенных глыбах, на поблескивающих слюдой осколках сланца — так легки и непринужденны движения девушки. Глядя на нее, я слепну от нежности.

У поворота она останавливается, машет мне. Я подхожу.

— Дайка.

Ее палец указывает на ровную жилу серого камня, косо секущую напластования сланцев.

— Сиенитовая дайка, — соглашаюсь я.

Она кивает. Ее плечо рядом с моим.

Словно поглощенный делом, я смотрю на дайку, но украдкой весь в боковом зрении — вижу я не изломы камня, а бисеринки пота над ее бровью, оспинную метку на смуглом плече, успокаивающееся дыхание груди. Даже тупое рыльце маски не портит Таню. Мне немножко совестно рассматривать ее вот так, что-то есть в этом воровское. И стыдно, что я забываю о своем долге исследователя.

Кое-как я заставляю себя сосредоточиться на дайке. Я отбиваю образцы, замеряю угол падения жилы, определяю минеральный состав, диктую записи в наручный магнитофон. Таня помогает мне, все это делается быстро, профессионально, но свободы мне нет. Мгновения, когда я передаю Тане образцы и наши пальцы соприкасаются, почти невыносимы. Нельзя сжать ее пальцы, но и убежать от них тоже нельзя и надо, чтобы голос не дрогнул и чтобы мои пальцы, касаясь, ничего не сказали ее пальцам, а хочется, чтобы они сказали ей все. Ответственность за общее дело стоит между нами, как стеклянная стена. И еще мне кажется, что это противоестественно — здесь, в настороженном молчании Марса думать о девушке, о своей любви к ней.

А ей? В поведении Тани нет и намека на то, что она догадывается о моем чувстве. Она непосредственна, бесхитростна, и я не могу понять, действительно ли она ничего не замечает или замечает все, но скрывает из ей одной ведомых побуждений. Это тоже как стена. Раз она так хочет — значит ей так лучше, и неосторожное движение может огорчить ее. А огорчить ее я боюсь не меньше, чем узнать о ее равнодушии ко мне.

Описание дайки закончено. Мы движемся дальше. Теперь я иду впереди. Так легче, но ненамного. Теперь она глядит мне в затылок, и я все время хочу обернуться.

Склоны становятся положе, понемногу наши головы начинают возвышаться над бровкой, и нас со всех сторон обступает каменистая равнина. Она черна от лавовых полей, стелющихся к горизонту, и редкие жилы кварца на ней как брызги исполинской малярной кисти. Плиты лав дышат сухим жаром. Сланцы кончились, под ногами песок, он вьется извилистой лентой в неглубоком русле. Русле пересохшего ручья, сказал бы я на Земле, но здесь ручьи сказочная редкость. Вообще следовало бы поразмыслить, откуда взялась ложбина, которой мы шли. Попросту я обязан это сделать. Я и пытаюсь.

Неожиданное видение изумляет меня. Это невероятно, но это так: впереди озеро.

— Вода… — говорю я растерянно.

Таня подходит ко мне, и у нее, когда она идет, лицо ребенка, осчастливленного подарком. Мы долго и потрясенно молчим.

Крохотное мелкое озерко с прозрачной, чуть зеленоватой водой окаймлено полоской белого искрящегося ила. Редкими грядами его прокалывает карминно-красная трава. И над всем этим — невозмутимое фиолетовое небо. И тишина вокруг, как во сне, и мы слышим дыхание друг друга.

Осторожно, боясь вспугнуть тишину, мы подходим ближе, на плотном иле отпечатываются наши г. шаги, мы сами не замечаем, как беремся за руки.

На желтом дне лежит прозрачная тень узорных водорослей.

Таня, потупясь, опускает взгляд.

— Можно?… Можно Таня искупается?

Носком ботинка она ковыряет ил, в голосе ее смирение, но я знаю, что не смогу ей запретить, хотя запретить обязан.

Все же я делаю усилие.

— Но ты же знаешь, что нельзя…

Она вскидывает голову так, что разлетаются волосы, ее подбородок упрямо задран, и теперь она вся — вызов.

Но голос ласковый-ласковый.

— Ну, миленький, ну, разреши, я буду осторожной, как рыбка…

Она смотрит на меня так. что все инструкции летят к черту. Мне и самому хочется их туда отправить. Это озеро — наше. Оно и награда и праздник, и мы не роботы же в конце концов. Да и Марс почти обжит, на нем уже нет призраков неведомого.

— Хорошо, — бурчу я, отводя взгляд. — Только со всеми предосторожностями…

Она уже не слышит. Она раздевается. Я придерживаю баллоны, достаю из рюкзака капроновую веревку, прилаживаю петлю. Таня смеется и показывает мне язык.

Она знает, конечно, знает, что может делать со мной что угодно!

Она осторожно идет к воде. Ее босые пятки оттискивают крохотные ямки, загорелые ноги кажутся в сверкании белоснежного ила почти черными. Кончиками пальцев она трогает воду и входит в нее, пробуя дно.

Дно держит прочно, это и я вижу. Миг — и меня ослепляет фонтан брызг. Я глупо улыбаюсь; кто бы мог подумать, что таким безумием закончится наш сегодняшний маршрут! Нельзя было посылать на Марс девушек. Но ведь когда-то они все равно должны были появиться! Появиться и принести сюда это волнующее, дерзкое веселье, этот смех, опрокидывающий все суровое, регламентированное, чуждое Земле и людям. Я люблю ее за это, я без нее не могу больше, ни здесь, на Марсе, ни там, на Земле, не могу без ее непосредственности, без ее улыбки, преображающей все.

Она плавает, хоть колени и скребут по дну, она вся — наслаждение, я же нелепой статуей стою на берегу, держу веревку и чувствую, как тяготит меня пропыленная, пропотевшая одежда, как хочется мне ее скинуть.

Наконец Таня вылезает. Капли, сверкая, бегут по ее телу и темными пятнами осыпают ил. Она пытается развязать веревку; я спешу помочь и наклоняюсь над затянувшимся узлом.

— Запутал ты меня…

Что это? Голос ее слегка дрожит.

Я вскидываю голову, вижу ее глаза — ничего, кроме глаз, и Марс вдруг начинает кружиться подо мной. И сразу — как удар: взгляд Тани суживается, прыгает в сторону, на лице страх. Я стремительно оборачиваюсь и тоже застываю.

Близко-близко от нас я вижу прижавшееся к траве тело зверя, злобный просверк его глаз, напружинившиеся лапы с кривыми грязными когтями.

Я понимаю, что он сейчас кинется на нас, знаю, что этот хищник — чара — уже нападал на человека, знаю, что его прыжок молниеносен, знаю это и не могу пошевельнуться.

— Чара! — крик глухо отдается В моих ушах. — Чара!