Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

Никто не имел теперь права покинуть сад без ведома царя. Даже если начинался страшный проливной дождь. А по дорожкам уже двигался сержант, за которым два солдата тащили огромную деревянную бадью с вином. Каждый, без разбору женского или мужского полу, обязан был выпить большой черпак. Чтобы не прогневить царя. И так не единожды.

Свидетельствует Юст Юль: «Гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю: так как из взаимных укоров и упреков ему открывается их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказать виновных».

По утрам солдаты отыскивали в кустах измученных, упившихся придворных. Вряд ли в их памяти оставались морали Эзоповых басен и смысл мифологических фигур. Но все знали: через неделю-другую «урок» повторится. Вершки европейской культуры царь насаждал не убеждением и добром, а жестокостью и насилием, считая этот метод более действенным. Карамзин, завершая описание царствования Ивана Грозного, вынужден был заметить: «Страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования…»

По своему положению признанный царем строитель Летнего дворца — Доминико Трезини — обязан был присутствовать на подобных увеселениях. Это подтверждают и некоторые уцелевшие документы, речь о которых пойдет дальше. О впечатлениях итальянца мы так никогда и не узнаем. Дневники, записки вели иноземцы, поселившиеся в Петербурге на время, твердо знавшие, что через несколько лет они покинут Россию и больше никогда не вернутся. Для Доминико берега Невы стали второй родиной, и всякое писание заметок для себя он считал неразумным, никчемным.

VII

Крепость и дворец — два символа власти. Поначалу дворца не было. Крепость считали важнее. Ей постарались придать тяжелый, внушительный вид. Она определила центр города, которому суждено стать главным в государстве.

Потом под защиту ее пушек прямо через Неву поставили дворец — Зимний дом. Маленький, деревянный. Рядом с жильем любимого государева корабельного мастера Федосея Скляева. Мастер трудился на верфи и успевал еще присматривать за строением.

Скляев — Петру I, 1 февраля 1708 года: «Дом Ваш, что подле моего двора, так же, чаю, что в марте совершен будет».

Деревянный дворец в Летнем саду, который ставили одновременно, — одноэтажный с мезонином. Зимний дворец, по всей видимости, должен был быть больше. Двухэтажный. Конечно, не такой роскошный, как у князя Меншикова на Васильевском острове. Тот раскинулся покоем, захватив в глубину огромную площадь под сад и хозяйственные постройки. С фасада по главному корпусу и по боковым флигелям велел князь украсить его галереей на первом этаже. Для прогулок в дождь. Дом сверкал позолотой и белым немецким железом. Не жилище смертного, а обиталище бога.

Царь скуповат. И жилье его — для окружающих пример бережливости. Пусть видят и подражают: не о себе печется, о благе государства. (Много поколений спустя эта неприхотливость в быту станет нарочитой, показной. Как у Николая I, любившего с гордостью показывать свою аскетическую комнату, простую железную кровать и суконное солдатское одеяло.)

Сам Петр Алексеевич жил в маленьких низких покоях первого этажа. Любил в своих комнатах ходить чуть пригнувшись. На втором этаже в узких каморках спали бравые денщики. Когда государь гневался, то запирал их на ночь замками снаружи. Чтобы не баловали, по девкам не бегали. И уж, конечно, в таком доме не разгуляешься, не попируешь всласть.

Успехи кружат голову, заставляют глядеть на мир другими глазами. По-новому, уже как на столицу, взглянул Петр на Петербург после Полтавы. Взглянул и понял неотложную надобность в скорейшей регулярной застройке любимого города. Причем такой, чтобы гости, прибывающие из Западной Европы, почувствовали силу и богатство России. Чтобы дворцы, вставшие на берегах Невы, заслонили бы своими фасадами непролазную грязь родного бездорожья, глухую ненависть старого боярства ко всяким новациям, беспредельную нищету российского крестьянства.

Для таких замыслов деревянный дом, срубленный еще корабельному мастеру Петру Алексеевичу, был недостоин победителя шведов и правителя могущественного государства. Да и семейные дела и планы требовали нового поместительного и добротного жилья. Подрастали две дочери: Анна и родившаяся в декабре 1709 года Елизавета — возможные будущие невесты иноземных европейских государей (удобный случай для заключения важных политических союзов). Но дочери родились от жены невенчанной. И чтобы узаконить детей, следовало сперва освятить брак церковным обрядом.

Согласия на второй брак при живой жене, пусть даже постриженной в монахини, Церковь, конечно, не дала бы. Но жениться на Екатерине мог не царь, а контр-адмирал русского флота Петр Михайлов. В начале марта 1711 года в доме Меншикова состоялось скромное торжество: немногим приглашенным было объявлено о помолвке Петра Алексеевича с Екатериной. Но еще за два месяца до этого тайного события государь повелел Меншикову начать строение каменного Зимнего дома. Новый дом должен был быть готов к возвращению из Прутского похода. В нем предстояло отпраздновать свадьбу.

В феврале 1711 года на том же участке, но ближе к Неве, примерно в середине двора теперешнего Эрмитажного театра, начали бить сваи под новый дом. А деревянный, раскатав по бревнам, перевезли на Петровский остров, что протянулся по Малой Неве между Васильевским и Городовым. На всякий случай. Вдруг захочет государь отдохнуть в тиши или вдали от посторонних глаз перемочь свою болезнь.

Меншиков лично следил за качеством и быстротой исполнения всех работ. На стройке трудились солдаты, пленные шведы, даже лучшие мастера Адмиралтейства. А бедный Трезини проводил здесь все дни от зари до зари. К концу ноября наконец все было готово. Оставались только какие-то мелочи внутренней отделки. К сожалению, дом не дожил до наших дней, не сохранились его чертежи и модель, исполненные Трезини. Но уцелели документы о его строении и гравюра Алексея Зубова «Зимний дворец», по которой можно судить о требованиях царя и возможностях архитектора.

Обширное, на 13 окон в ряд трехэтажное здание — длиной около 40 метров, шириной 20 и высотой 19 метров. В нижнем, высоком цокольном этаже хранились припасы и жила прислуга. Два верхних занимала семья государя. Правая и левая стороны дома (шириной в два окна каждая) резко выдвинуты вперед. Это ризалиты. Выделен и центр строения шириной в три окна. Он выступает на длину кирпича. К парадной двери с двух сторон ведут широкие лестницы. Шесть фонарей — первых в Петербурге — освещают их по ночам. По обеим сторонам дома служебные постройки, протянувшиеся в глубину двора. Между ними и домом ворота с барочными фронтонами, на которых застыли кораблики с наполненными ветром парусами.

Деревянный дом своей задней стороной выходил еще к прихотливо изгибавшейся меж бочажин и болотного кустарника Немецкой улице. А перед домом протянулись