Тени сна (сборник) - Виталий Забирко

Крон не смог сдержать улыбки.

На крыльцо из дома выскочил молодой парень, худой, как жердь, в одной тунике, и с недоумением уставился на бочку. В бочке бурлило и клокотало. Парень растерянно перевел взгляд на Крона.

— Гелюций! Честно говоря, я уже заждался. Приветствую тебя, сенатор! — радушно поздоровался он и снова недоуменно покосился на бочку.

— Здравствуй, Ниркон, — проговорил сенатор. — Познакомься: это мой новый раб, Шёкро.

Он кивнул головой назад, где с ноги на ногу переминался раб.

— Сегодня купил, — продолжал Крон. — А это, — он указал глазами на бочку, — Бортник.

Из бочки вынырнула голова Бортника.

— Губку бы… — страдальчески простонал он.

Ниркон растерянно посмотрел на сенатора. Крон улыбался.

— Вынеси ему губку, — разрешил он. Затем добавил: — И купальную простыню.

Ниркон, постоянно оглядываясь, исчез в доме и скоро вернулся.

Крон взял у него простыню, закинул ее на плечо, а губку бросил Бортнику в бочку.

— Чудненько… — блаженно простонал Бортник, растирая себе грудь. Затем постучал себя губкой по спине: — Потри!

Крон рассмеялся и взял губку.

— Кто это? — шепотом спросил Ниркон на линге.

— Свой… — сдавленно ответил Крон, сильно, до красноты растирая спину Бортника. Бортник кряхтел от удовольствия.

— Возьми раба, — сказал сенатор Ниркону, — и приготовьте что-нибудь перекусить. На всех.

— Хорошо, Гелюций. Кстати, ты принес мне то, что я просил?

— Потом поговорим, — отмахнулся от него Крон.

Ниркон кивнул и, подхватив под руку Шекро, оторопело таращившего глаза на сенатора, моющего спину своему рабу, увлек его в дом.

— Хватит, — наконец сказал Бортник, отбирая у Крона губку. — А то ты с меня шкуру сдерешь. Дорвался…

Он стащил с себя набедренную повязку, шлепнул ее на край бочки и стал домываться. Последний раз окунулся, вылез на бочку и прыгнул на крыльцо. Бочка зашаталась, расплескивая воду, и чуть не опрокинулась.

— Чудненько! — Бортник стащил с плеча сенатора купальную простыню и принялся растираться.

— Теперь побриться бы… — мечтательно протянул он.

Крон снял с руки браслет, заломил один сегмент и протянул Бортнику.

— Это ключ от бункера, — сказал он. — Вход в подвал позади дома. Замок — в левом углу от входа, пятый кирпич снизу. В бункере синтезатор и рация. Побреешься, оденешься и заодно переговоришь с Комитетом.

— Синтезатор — это хорошо… — причмокнул языком Бортник и вдруг с укоризной посмотрел на Крона. — А мог бы и мыло мне синтезировать. Тоже мне — гостеприимный хозяин!

— Но! — одернул его сенатор. — И ионный душ тебе, а заодно и всю коммунальную систему, и не здесь, а прямо на Сенатской площади?

— Ладно-ладно, — примиряюще махнул рукой Бортник. — Конспиратор…

— Он закутался в простыню, взял у Крона браслет и пошел вокруг дома. Крон проводил его взглядом и ступил на крыльцо.

В доме была всего одна комната. В углу у окна стоял топчан, рядом с ним на сундуке вразброс лежали книги, листы бумаги, стояли чернила. Одну из книг Крон узнал по корешку — «Астрофизику», зачитанную Нирконом до дыр. Посреди комнаты высился грубо сколоченный стол, больше похожий на строительного козла. Вокруг него уменьшенными уродливыми копиями «козлят» сгрудились табуретки. На столе беспорядочной грудой уже лежали скромные запасы Ниркона: сыр, черствые лепешки, вяленая рыба, зелень; в кувшине белело скисшее барунье молоко.

Крон сел на табурет и облокотился о стол. Стол пошатнулся.

— Бастурнак! — выругался сенатор, убирая локти. Он нагнулся, нашел под столом чурбак и подложил под ножку.

Ниркон поставил кувшин с водой, чаши и тоже сел. Шекро стоял в стороне, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и голодными глазами смотрел на стол.

— Садись, — сказал Крон. — И не стесняйся. Ешь вволю, пока не насытишься.

Он сочувственно посмотрел, как раб жадно рвет зубами черствую лепешку, запивая ее кислым молоком, отвел взгляд и, отломив небольшой кусочек сыру, стал вяло жевать. На Ниркона он старался не обращать внимания, хотя чувствовал, что тот не сводит с него внимательного ожидающего взгляда.

Честно говоря, сенатор немного побаивался этого человека, гения по своей природе в истинном смысле слова. Сын вольноотпущенников, выросший в портовых кварталах, с детства не знавший своих родителей, то ли умерших, то ли бросивших его, рахитичный, с крайне выраженной дистрофией, Ниркон сумел не только в одиночку, без чьей-либо помощи, расшифровать и прочитать написанный на незнакомом ему языке том «Астрофизики», найденный им где-то, но и усвоить и понять все теории и научные данные, изложенные в нем. Крон обнаружил его случайно, возвращаясь из порта, где провожал отбывшего в Таберию купца Эрату. Ниркон сидел на корточках в тени старой, заброшенной, отслужившей свой век галеры, с разбитой морем кормой, и вслух с упоением читал на линге «Астрофизику».

Сообщение Крона о Нирконе поначалу восприняли как чистую мистификацию — с явным недоверием. Крону пообещали разобраться и, якобы для обследования феномена, выслали в Пат психолога (на самом деле подразумевалось обследование психического здоровья коммуникатора). Но когда психолог подтвердил сообщение Крона, этот факт произвел ошеломляющее действие. Растерянное руководство почему-то в первый момент бросилось выяснять, каким образом в руки аборигена попал том «Астрофизики» (Ниркон объяснил, что нашел его на помойке), грозя всем коммуникаторам немыслимыми санкциями за потерю бдительности и преступную халатность, которые привели к недопустимой утечке земной информации. Но затем этот вопрос, как и положено было с самого начала, отошел на второй план, взамен него встал феномен личности Ниркона. В Комитете создавались различные комиссии и подкомиссии, что-то решавшие, обсуждавшие и непременно желающие изучить Ниркона на месте, но, к счастью, в Пат их не пускали, и Ниркон, до окончательного решения вопроса, что с ним делать, был оставлен на попечение Крона.

— Поговорим? — не выдержал Ниркон.

Сенатор вздохнул и отложил недоеденный кусок сыру.

— Поговорим.

Для Ниркона их разговоры стали насущной потребностью. С разрешения Комитета Крон давал ему книги по различным наукам, и Ниркон запоем читал их. Точные науки он впитывал, как губка, принимал их безоговорочно, зато по общественным у него возникало огромное количество вопросов — зачастую наивных, а иногда просто-таки дремуче-невежественных. Впрочем, это могло быть объяснено молодостью мира, его истории, незнанием будущих общественно-экономических формаций и отсутствием даже понятия о производственных отношениях. Здесь гений Ниркона оказался бессилен: беспрекословно воспринимая статичные законы точных наук, зависящих только от свойств среды, он не мог осмыслить динамики законов общественных отношений, вытекающих из человеческой истории и ее развития, которых Пат еще не прошел. Осознав свою беспомощность в этом вопросе, Ниркон в последнее время ограничился только философией. Но здесь его интерес вдруг принял странную и уродливую форму. Стихийный атеист, Ниркон, получив неожиданно доступ к сокровищнице знаний, поверил в возможность существования бога, наивно полагая, что человек, достигший вершин знаний, станет богом.