Без шума и пыли (сборник) - Светлана Алешина

Сначала я подумала, что это прислуга, но мужчина был в домашнем халате и тапочках на босу ногу, и я отвергла это предположение. Он делал какие-то мелкие, суетливые движения, отчего создавалось впечатление, что он растерян или подавлен. Повращавшись на одном месте, он засеменил в соседнюю комнату и вскоре появился с бутылкой коньяка. Во рту у него шевелилась сигарета – Рудольф перебирал губами, отчего сигарета ходила туда-сюда.

– Спасибо, Руди, – снисходительно поблагодарила его Муза Григорьевна, когда он неловко поставил перед нами пару рюмок и тарелочку с нарезанным лимоном. – Предпочитаю пить этот благородный напиток именно таким образом.

Муза Григорьевна произнесла последнюю фразу тоном, не терпящим возражений.

– Вы ничего не имеете против «Реми Мартена»?

– Ничего, – улыбнулась я, поднося пузатую рюмку ко рту.

– Рудольф, мне нужно поговорить с этой милой девушкой с глазу на глаз, ты меня понимаешь, дорогой?

Рудольф, все это время стоявший в замешательстве посреди гостиной, моргнув, как-то торопливо взглянул на супругу и, сутуля спину, пошел прочь. По пути он положил окурок в пепельницу с такой осторожностью, точно одно неловкое или резкое движение могло повлечь за собой глобальную катастрофу. Его опущенные плечи, поспешность, с которой он направился к выходу, и общий загнанный вид навели меня на размышления о его тягостном житье под каблуком своей блистательной супруги. Мне было жаль его. Муза Григорьевна, будучи проницательной особой, угадала мои мысли.

– Рудольфу нелегко приходится со мной, – несколько жеманно улыбнулась она, – но мы нужны друг другу… несомненно… Мы живем в некоем симбиозе. Знаете, что это такое?

Я кивнула.

– И это несмотря на то, что Рудольф серьезно болен, болен душой, – многозначительно посмотрела она на меня. – Так о чем вы хотели со мной поговорить? – Киселева-старшая подняла на меня свои пронзительные зеленые глаза и затеребила коралловые бусы, плотными рядами охватившие ее стройную шею.

– Об Алексее Замуруеве, – прямо сказала я, не сводя с моей собеседницы глаз.

Я ожидала увидеть, как дрогнут ее губы, как по лицу пробежит тень воспоминания, как она отведет взгляд или опустит глаза. Ничего подобного – на меня невозмутимо смотрели два холодных зеленых изумруда.

– Не понимаю, – произнесла она бесстрастным голосом, – какое он имеет ко мне отношение?

– Он работал с вашей дочерью, – начала я, но она резко прервала меня:

– Вы знакомы с ней?

– Разговаривала пару раз… Она производит впечатление человека решительного, – добавила я с иронией, которая мигом была понята моей умной собеседницей.

– Не завидую ее будущему супругу… – понимающе усмехнулась она. – Марине очень часто не хватает женственности. Я имею в виду не внешность, она красива и одевается со вкусом, но в ее отношениях с мужчинами присутствует какая-то неприятная резкость. Мужчин нужно покорять лаской…

Я поглядела на ее красивые холеные руки, унизанные кольцами и перстнями, на тонкие запястья в экстравагантных плоских браслетах. Я почему-то подумала о мягких кошачьих лапках, в розовых подушечках которых таятся коварные острые коготки.

– Я столько раз говорила ей об этом, – продолжала Муза Григорьевна. – Она либо напрочь отвергает, либо принимает все слишком близко к сердцу. Она не знает, что такое ни к чему не обязывающий флирт… Она думает, что любовь – это беспроигрышная лотерея, в то время как любовь не что иное как рулетка. Отсюда все ее сердечные беды…

На лице Музы Григорьевны появилась самодовольная улыбка, тон голоса стал высокомерно-пренебрежительным. Как-то странно было слушать подобные суждения о собственной дочери, да еще произносимые с такой пренебрежительной интонацией. Нет, это говорит не мать, это вещает умная и удачливая соперница. Что же здесь удивительного, ведь Замуруев крутил любовь и с мамой, и с дочкой. Причем от дочки переметнулся к маме. Во всех фильмах, где поднималась проблема такого вот женского соперничества матери и дочери, любовник обычно начинал с мамочки и переходил к дочери. Понятное дело: молодость, свежесть, очаровательная неопытность и непосредственность последней пленяли его, и он очертя голову кидался в опасную любовную авантюру. Опасную, потому что зачастую покинутая мамочка его новой пассии беспощадно мстила ему, вплоть до физического устранения.

В случае с Замуруевым картина была совершенно другая: любовник от дочери переметнулся к матери.

– А вы всегда знали это, поэтому и вышли победительницей… – прозрачно намекнула я на ее связь с Замуруевым.

Я приготовилась, что Муза Григорьевна резко парирует или молча укажет мне на дверь. Но мадам и бровью не повела.

На губах Музы Григорьевны заиграла насмешливая улыбка.

– Не пойму, о чем вы?

– О вашем общем с дочерью увлечении, – спокойно ответила я, решив подражать Киселевой-старшей и делать вид, что я отношусь к нашему с ней разговору как к невинной светской беседе на общие темы.

– Вы хотите сказать, что мы обе пали жертвами страсти к Замуруеву? – рассмеялась она. – Забавно. Но спешу вас разочаровать: я тут ни при чем. Марина, конечно, увлеклась, но не настолько серьезно, как вы думаете, а я…

– …вышли победительницей, – подхватила я, воспользовавшись ничтожно короткой паузой, возникшей в реплике моей собеседницы.

– Я всегда выхожу победительницей, но это не тот случай, когда уместно обсуждать мое чемпионство, – сухо сказала Киселева. – И не забывайте, – осадила она меня, – я делаю вам одолжение, обсуждая с вами сердечные дела моей дочери.

«И ваши тоже», – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя опомнилась.

– Давайте лучше пить коньяк, – более миролюбиво сказала она, очевидно, решив сгладить впечатление, произведенное на меня ее холодным, резким тоном.

Она собственноручно плеснула в мою рюмку граммов пятьдесят «Реми Мартена» и откинулась на спинку глубокого мягкого кресла.

– Муза Григорьевна, я обсуждаю с вами, как вы выразились, сердечные дела вашей дочери только для того, чтобы хоть немного продвинуться в расследовании обстоятельств смерти Алексея Замуруева. Я далека от того, чтобы выносить какие бы то ни было моральные суждения и оценки. Моя задача – установить истину. Ваша дочь любила Замуруева, и он ее тоже любил, по крайней мере в течение какого-то времени. Он изменил ей с одной манекенщицей, работавшей в агентстве вашей дочери. Марина, узнав об этом, уволила эту манекенщицу…

– Дура, – неожиданно крикнула Муза Григорьевна, – вместо того, чтобы дать мальчишке натешиться, начала выслеживать его! О, господи! Я же вам говорила, – уже более спокойно произнесла она, – что вместо того, чтобы маневрировать и ловчить, моя дочь выходит на ристалище. Мужикам никогда не стоит показывать своих слабых мест, они все превратно толкуют, ими нужно управлять как марионетками.

– И вы управляли Алексеем?

– Пока мне это не надоело, – открылась наконец она. – Вернее, пока я не поняла, что этот мерзкий мальчишка вознамерился управлять мной.

Глаза Музы Григорьевны потемнели, в них закипало негодование. Она раздувала ноздри, что, признаться, ей очень шло. По-мужски, как водку, опрокинув рюмку коньяка, она успокоилась и подозрительно затихла. У меня мелькнула мысль, что сидящая передо мной женщина вполне сгодилась бы на роль расчетливой убийцы. А как же Терещенко? Она могла отомстить и Терещенко. Но ведь она, если верить ее словам, не вчера рассталась с Замуруевым… Несмотря на наличие у Киселевой-старшей мотива для свершения преступления, мне почему-то не верилось, что она может опуститься… до убийства? – вот именно. Когда речь заходит о такой женщине, пусть немного забавной в своем спесивом и призрачном желании крутить мужиками, отравление, нож или стрельба выглядят не то чтобы смехотворно и унизительно, но как-то абсурдно. Такая, как Муза Григорьевна, по прошествии месяца скорее всего забыла бы обо всем. Кем для нее был Замуруев? Я почему-то не могла поверить в то, что она питала к Алексею по-настоящему глубокие чувства.

– Вы знаете, что ваша дочь закатила скандал в квартире у Терещенко?

– Это она всегда умела, – пренебрежительно отозвалась Муза Григорьевна. – Но это ничего не значит, – насторожилась она, поняв, к чему я клоню. – Марина не способна на… на преступление. Она для этого слишком… Она выплескивается, понимаете, дает волю словам, эмоциям, но потом раскисает.

– Марина сказала мне, что в момент убийства находилась с Максимом Назаровым. – Я внимательно посмотрела на Музу Григорьевну. – Но он, как вы понимаете, не может являться свидетелем в полном смысле этого слова.

– Не знаю, что она в нем нашла? Я склоняюсь к мнению, что Марина затеяла с ним роман только для того, чтобы досадить мне. Я столько раз знакомила ее с замечательными молодыми людьми…

Я вспомнила о Лазаре и еле подавила улыбку, готовую растянуть мой рот до ушей.