Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков

Из Кракова до Вены ехали по знакомой для Бориса Петровича по прежнему посольству, 1687 года, наезженной дороге, переложив дорогие меха в тяжелые немецкие фуры. Если для Шереметева путь был уже известен, то князь Дмитрий после деревянных российских избушек взирал на все с большим любопытством. Начиналась Европа, хотя вокруг по-прежнему звучала славянская — польская и чешская — речь, многие слова в которой были понятны и без переводчика.

Внешне в Вене царского посланца приняли с той же предупредительностью, что и в Кракове, хотя имперский двор отличался куда большей церемонностью, чем веселое окружение короля Августа. Поскольку посольство Шереметева было приватным, в большой аудиенции боярину отказали, и император принял его частным образом.

За десять лет, прошедших со времени прошлого посольства, император Леопольд I показался Борису Петровичу постаревшим и изрядно одряхлевшим: тяжелая габсбургская губа отвисала еще больше, левая рука заметно тряслась: сейчас император Леопольд ничем не напоминал того бравого воина, который вместе с Яном Собесским разбил когда-то под Веной двухсоттысячную турецкую орду.

Но речь императора стала теперь спесивой и гордой: но всему чувствовалось, что он уже не нуждается в русской помощи, как десять лет назад. Благодаря славным викториям принца Евгения Савойского, имперские войска заняли уже всю Венгрию, Трансильванию и перешли за Дунай, в Сербию. Теперь можно было заключать выгодный мир с турком, о чем уже велись тайные переговоры через английского посла в Стамбуле. Но московитам до поры до времени можно было об этом не говорить. В интересах Габсбургов было, чтобы Москва и дале продолжала войну с турками, отвлекая внимание султана от европейских дел. Ведь вот-вот мог умереть испанский король, бездетный Карл Габсбург, а Леопольду очень хотелось усадить на испанский трон своего младшего брата и захватить владения в Италии и Фландрии. Но того же хотел и французский король Людовик XIV, мечтавший видеть на троне в Мадриде Филиппа Бурбона. И хотя с Францией только что был заключен мир в Рисвике, все европейские политики понимали, что этот мир был всего лишь кратким перемирием, за которым могла начаться великая война за Испанское наследство. А московиты пусть и дале воюют с турками!

Поэтому император Леопольд охотно говорил с Шереметевым о покорении Азова и днепровских городков, об усилении русского флота на Азовском море и скором завоевании царем Петром и его отважными генералами Керчи и всего Крыма.

Не без внимания осталися и слова Шереметева о его желании поклониться христианским святыням в Риме, и вскоре после императорской аудиенции к боярской свите был приставлен отец иезуит, доктор Вольф, который мог лечить не только тело, но и душу.

Переход московского боярина из православия в лоно Католической церкви был первой целью отца иезуита, о чем он получил строгое предписание и от главы ордена святого Игнация Лойолы[15] из Рима. На первый взгляд доктору Вольфу сие показалось вполне возможным. Боярин охотно причислил доктора к своей свите, а в разговорах неоднократно говорил о своем желании посмотреть святые мощи в италианских городах и получить аудиенцию у самого святейшества. С тем они и отправились из Вены в Италию, где боярин намеревался посетить сначала еще одного союзника по антитурецкой Священной лиге, Венецианскую республику.

Путь в Венецию шел через заснеженные альпийские горы, и у Бориса Петровича неоднократно замирало сердце, когда легкие санки скользили по хрупким мостикам, переброшенным через глубокие пропасти. Сорваться туда — и конец всем честолюбивым помыслам! Боярин закрывал глаза, хотя не раз бывал в сражениях и стоял рядом со смертью, но такого ужаса николи не испытывал. Сопутник его, князь Дмитрий, и тут поражал боярина своим хладнокровием! Голицын словно и не ведал опасности и заглядывал в альпийские бездны с видимым любопытством. Другой сопутник, доктор Вольф, понятное дело, все время шептал молитвы. Молился и боярин — и вся-то разница, что один молился по-латыни, а другой по-славянски.

И то ли молитвы помогли, то ли добрые кони вынесли, но, слава Богу, крутые Альпы остались позади, и настоящий земной рай открылся в весенней Италии. Был еще Март, а все уже стояло в цвету, и теплый ветерок с Адриатики овевал Венецию, поднимая белые барашки на узких венецианских каналах.

Венецианский сенат встретил Бориса Петровича с непомерной щедростью. Ему не только предоставили палацио на набережной Ривадельи-Скьявони, но и презентовали боярина и его свиту сахарами и конфетами на ста восьмидесяти блюдах, выставили за счет сената шестьдесят пузатых бутылей кипрского и сицилийского вина, щедро поставили цитроны в сахаре, свежую рыбу и мясо.

Правда, венецианского дожа Борис Петрович не застал: Франческо Морозини находился со всем боевым флотом в Морве, где осаждал турок в Афинах.

— О, наш дож Морозили великий воин и флотоводец. Еще три года назад Морозини наголову разбил турецкий флот в Эгейском море, затем высадил десант и захватил полуостров Пелопоннес. За эту неслыханную викторию наш сенат даровал ему звание Франческо Пелопоннесский… — важно разъяснял Борису Петровичу сенатор Вентури, приставленный к нему правительством республики. Переводчиком служил маленький и юркий купчишка Гваскони, коего Борис Петрович знавал еще по Москве. В Россию Гваскони доставлял итальянские шелка, фряжские вина и венецианское стекло, а в Венецию, Флоренцию и Рим вез на своих кораблях московские товары: икру паюсную красную и икру черную, мачтовый лес и сибирские меха. Торговля была выгодной, и по своим торговым делам купец многократно бывал в Архангельске и Москве, где выучился свободно болтать по-русски. Родную Венецию Джузеппе Гваскони знал как свои пять пальцев и охотно показывал боярину и Голицыну все ее достопримечательности: Дворец дожей и площадь Святого Марка, главный городской театр Сан Бенедетто, бесчисленные церкви и монастыри в шести районах, на которые была поделена Венеция. Четыреста мостов были перекинуты через ее каналы, вода в которых в лунные ночи словно переливалась серебром. Через сенатора Вентури неутомимый Гваскони получил для боярина разрешение на осмотр городского арсенала с его бесчисленными верфями, на которых работало шестнадцать тысяч мастеров-корабельщиков. Именно здесь строились грозные венецианские галеры.

— Здесь куется мощь Венеции! У республики более трех тысяч боевых кораблей и тридцать шесть тысяч матросов! — горделиво разъяснял Гваскони. — Было время, когда венецианский дож владел четвертью Византийской империи! Теперь, увы, не то! Проклятые турки захватили Сирию и Ливан, Палестину и Египет и перерезали великий шелковый путь, шедший из Китая и Индии в Европу! Торговля в Средиземноморье сейчас упала, большие торговые пути ныне лежат в Атлантике. А там полные господа англичане и голландцы! Вот отчего нам так нужна победа над турком. Можете быть спокойны, синьор боярин, Венецианская республика — верный союзник Москвы в войне с османами.

На другой вечер, словно подтверждая слова Гваскони, грянул салют со стен Арсенала и крепости Кьоджа — в Венецию пришло известие, что Морозини Пелопоннесский вступил в Афины. Турки попытались было укрыться в Парфеноне, но безжалостный венецианский воитель обстрелял из пушек и это чудо древнегреческого искусства и взорвал укрытый там пороховой склад, после чего турецкий гарнизон сдался.

По сему случаю и прогремел салют в Венеции, а на другой день был объявлен праздничный карнавал на целую неделю в честь новой виктории.

Борис Петрович и князь Дмитрий попали в суматошную толпу в масках, выряженную в пурпурные рясы кардиналов и золотые ризы епископов, персидские халаты с разводами и польские кунтуши с рукавами наотлет. На головах ряженых красовались пышные тюрбаны и султаны из страусовых перьев, у белокурых венецианок были лихо сдвинуты на ухо маленькие треуголки.

Вся эта разномастная, переливающаяся золотом и разноцветными красками толпа шумно катила к Большому каналу, на котором должна была состояться праздничная регата — гонка гондол на добрых шесть верст. С балконов дворцов, стоящих вдоль канала, свисали цветные ковры, гремела музыка оркестров, и глаз было не оторвать от быстрых гондол, летящих наперегонки по зеркальной глади канала. В толпе мельтешили и деловые людишки — принимали ставки на ту или иную гондолу! Судя по всему, игра здесь была азартней, чем в сотнях игорных домов Венеции.

— Похоже, даже война для венециан оборачивается развлечением и праздником! А ведь на войне льется немалая кровь! — сердито пробурчал Борис Петрович.

— О, разве это карнавал, всего на одну неделю! — пренебрежительно заметил Гваскони. — Жаль, что вы не приехали, мой господин, осенью, когда с первого воскресенья октября и до самого Рождества шумит большой карнавал. Три месяца можно носить и менять маски, и для многих сие очень и очень удобно! — улыбнулся хитрый купец. — Здесь не поймешь, где знать, а где простой торговец — все в масках. И, пока идет карнавал, в Венеции никаких дел вершить нельзя!