Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков

Свидание Бориса Петровича с прекрасной пани Кристиной состоялось в тот же день.

В удобной венской коляске, предоставленной все тем же неугомонным фон Витцумом, Шереметев подкатил к особняку на Арсенальной и велел вышедшему дворецкому доложить о себе пани. Однако вместо Кристиночки вышел толстый и важный пан с седыми усами, сам гетман Замойский.

— Я все уже знаю о вас от своей жены, пан воевода. Какое безобразие! Эти проклятые саксы ведут себя в Речи Посполитой словно они у себя дома в Саксонии!

По словам Замойского Борис Петрович сразу заключил, что все симпатии гетмана на стороне французской партии, и решил вести себя осторожно с этим старым лисом.

— Как жаль, что царь Петр поддержал дебошана Августа. Поверьте моему опыту, этот круль принесет еще много горя Польше и России. Ведь и он, и его советник, попрыгун Витцум, оба они без царя в голове! — болтал старый пан.

— Ну, зачем же ты так резко, Ян, говоришь об этом весельчаке фон Витцуме. Ведь он, в конце концов, сразу освободил по моей просьбе нашего московского гостя. — Пани Кристина появилась в дверях во всем парижском блеске: в цветном шелковом платье, высоком парике, с кокетливой мушкой на щедро нарумяненном лице.

«Да, это совсем не та Кристиночка, которую десять лет назад я навещал по ночам…» — подумал Борис Петрович, склоняясь и целуя белоснежную руку знатной пани. Только вот глаза, карие, смеющиеся глаза блестели по-прежнему весело и озорно.

За столом, накрытым в зальчике, отделанном по самой последней моде (пани Кристина через принца Конти была принята ко двору самого Людовика XIV и нагляделась на версальские покои и обычаи), речь шла о войне с турком. Борис Петрович в какой раз повторял свой рассказ о взятии Кази-Керменя, а старый пан вспоминал, как он бился в рядах золотых гусар Собесского под Веной.

— Да, король Ян был великий полководец! После виктории под Веной турки уже не страшны Европе! — заключил Замойский свои воспоминания.

— К тому же он был и великим государственным мужем. Я ведь вел с ним переговоры о вечном мире между Россией и Польшей и ведаю мудрость этого государя, — поддержал Шереметев.

— Но, поверьте, панство никогда не согласится с передачей Киева московитам, — вспыхнул вдруг Замойский, по всему видно хорошо осведомленный о тех переговорах и о роли Шереметева при ратификации вечного мира.

— Московия нынче именуется Россия, и Россия никогда не возвернет вам Киев, — спокойно ответил Борис Петрович горячему пану. А про себя подумал, как хорошо, что ныне на троне сидит круль Август, а не французский принц, который сразу окружил бы себя такими горячими панами, как Замойский, а через год-другой, заключив мир с султаном, всенепременно начал бы войну с Россией за Киев.

Словно догадавшись о мыслях гостя, пани Кристина снисходительно улыбнулась:

— Не обращайте внимания на шумные слова моего мужа, пан воевода. Он, как и все панство, только шумит, а не воюет. Скажите лучше, вы ведь едете сейчас в Краков к королю Августу, а оттуда в Вену к императору и дале в Рим к самому Папе? — И когда Шереметев согласно склонил голову, добавила: — Мне не надо от вас никакой благодарности, боярин, за ваше вызволение, расскажите только королю Августу, что мы, Замойские, теперь с ним.

А прощаясь, туманно молвила:

— Что поделаешь, мой рыцарь, король Август — пока наше настоящее, но надолго ли продлится это пока?!

«А шейка-то у Кристиночки ныне полновата…» — отметил Борис Петрович, когда, подарив таки хозяйке королевского горностая, набросил ей на плечи дорогой мех.

Снова этот мех пани Кристина примеряла уже в своем будуаре и усмехалась: «У моего рыцаря хороший вкус — ведь горностай — знак власти. И, по правде, власть ныне для меня дороже всех амуров. Хотя, признаться, боярин и сейчас мужчина в полном соку!»

С тем они и расстались, чтобы не видеться еще десять лет.

По дороге в Краков Шереметев и Голицын сидели в королевской многоместной карете вместе с фон Витцумом, который был сама любезность, стараясь, чтобы знатные московиты забыли о злосчастном происшествии в Подзамче. Впрочем, русские о том и не напоминали, да и забавно им было слушать трескотню легковесного камергера, мысли которого так и порхали с одного предмета на другой. Но с особливой охотой камергер повествовал о своем государе.

— О! Король Август недаром слывет в народе силачом. Он легко сгибает и разгибает серебряное блюдо.

— Говорят, он может одолеть за один присест целый бочонок ренского? — не без ехидства спросил князь Дмитрий.

— Пожалуй! — согласился фон Витцум. — Но наш король отважен не только за столом и в постели, но и на поле битвы. Еще кюрфюрстом, когда он командовал саксонскими гренадерами в имперских войсках, то славно побил турок в Семиградье.

— Даже в Москве ведомо, что саксонская пехота лучшая в Европе, кроме шведской… — любезно согласился Борте Петрович.

— Ха, шведы! Дай срок, и они побегут перед нашим королем и его храбрыми саксонцами! — вырвалось вдруг у фон Витцума.

Князь Дмитрий внимательно посмотрел на камергера, и тот завертел головой, понимая, что проговорился о чем-то важном.

— Наслышаны мы в Москве и об амурных подвигах саксонского героя! — выручил фон Витцума Борис Петрович.

— О, в любовных баталиях мой государь превзошел самого Геркулеса! Уж кто-кто, а я об этом лучше всех знаю, — развеселился фон Витцум, — при всех дворах ведомо, что у короля было уже пятьсот метресок, и с каждой он приказывал писать портрет. В Цвингере у него настоящая галерея красавиц. Будете в Дрездене, я сам покажу вам этот тайник.

— А по дорогам Европы шляются уже пятьсот бастардов, незаконных сыновей Августа! — на ухо шепнул Голицину Борис Петрович.

— Что ж, польский трон надолго обеспечен претендентами! — рассмеялся князь Дмитрий.

Король Август принял Бориса Петровича на другой же день после приезда последнего в Краков. На аудиенцию к королю в Вавель боярин взял и Голицына, и князь Дмитрий убедился, что Август и впрямь столь статен и представителен, как описывал его фон Витцум. Король был почти на голову выше Шереметева, хотя и того Бог не обидел ростом.

После первых же приветствий Август увлек Бориса Петровича в свой кабинет для приватной беседы, оставив фон Витцума занимать Голицына.

— Вы не поверите, как я рад видеть посланца великого царя! — Август начал разговор самым дружеским образом. — Взятие Азова — великая виктория царя Петра, а штурм Кази-Керменя — ваша личная виктория, пан воевода! — Август легко перескакивал с немецкого на польский. Вообще, как отметил Борис Петрович, король так же перескакивал и с одной мысли на другую.

— И благодаря викториям союзников война с турками затухает, мой друг, — трещал Август. — Имперцы ныне овладели всей Венгрией и перешли Дунай, поляки вернули Подолию, а вы твердой ногой стали у Азовского моря. Однако что это дает Москве? Ведь чтобы пробиться дале к Черному морю, надобно занять Керчь или Очаков, а чтобы выйти в Средиземноморье — взять Константинополь и проливы Босфор и Дарданеллы. Сие вряд ли возможно даже великому Петру. Турок еще очень силен, не так ли?

Борис Петрович согласно наклонил голову. Кто-кто, а уж он-то хорошо помнил, как отчаянно защищаются турецкие янычары, а меж тем московское дворянское ополчение не смогло справиться даже с легкоконными татарами.

Король обрадовался согласному кивку и продолжал разговор с возрастающим напором, подведя Бориса Петровича к висевшей на стене карте Европы.

— Взгляните, мой друг, вот Ингрия и Корела[14], ваши старинные владения. Возвернув их от шведов, царь сразу получает выход на Балтику, выход в Европу, к чему он так стремится.

— Но шведы, чаю, никогда по доброй воле не вернут нам эти земли, утвержденные за ними Столбовским миром.

— Э, пан воевода, ведь вам ведомо, что Столбовский мир был навязан России после великой смуты еще королем Густавом Адольфом. Теперь же в Швеции нет такого великого воина, как Густав Адольф, король Карл XI тяжело болен, а его сын совсем мальчонка. Поверьте, если сейчас потрясти «шведское дерево», целые наворованные провинции посыплются с него, как опавшие листья. Вы будете трясти с востока, а я со своими саксонцами и поляками и король Дании примемся трясти это дерево с запада! Так и передайте об этом своему государю. Впрочем, я думаю, царь Петр на обратном пути из Голландии и сам посетит Польшу.

После сей приватной беседы Борис Петрович понял, что напрасно будет уговаривать короля Августа и его министров и дале крепко воевать с турками. Времена Яна Собесского для Речи Посполитой миновали.

Оставалось посмотреть, не затихает ли война с турками и в имперской Вене.

Из Кракова до Вены ехали по знакомой для Бориса Петровича по прежнему посольству, 1687 года, наезженной дороге, переложив дорогие меха в тяжелые немецкие фуры. Если для Шереметева путь был уже известен, то князь Дмитрий после деревянных российских избушек взирал на все с большим любопытством. Начиналась Европа, хотя вокруг по-прежнему звучала славянская — польская и чешская — речь, многие слова в которой были понятны и без переводчика.