Необыкновенные приключения юных кубанцев - Ольга Репьева

Со второго захода, не языком, а губой явственно ощутил нечто острое. Присмотрелся — крохотная светлая песчинка.

— Вот она, твоя мучительница, полюбуйся.

Но та и смотреть не стала, вытерла слёзы, поморгала, села.

— Вроде полегчало. Большое тебе спасибо, Андрик! Хочешь, поцелую за это.

— Чево-о? — отверг он предложение. — Иди вон с Лёхой целуйся!

— На гада он мне сдался! — с раздражением, какого он за нею и не подозревал, отмежевалась она. — Я его презираю и ненавижу!

— А он хвалился, что ты с ним свиданировала.

— Брешет, как собака, гад одноглазый.

— Что-то ж было, раз такая на него злая, — добивался он.

— Токо не то, о чём он трепится.

— Что же, ежли не секрет?

Она помедлила, затем решительно подняла глаза:

— А было то, что пристал он ко мне в балке, затащил в вербы, повалил… Думал, осилит, но я как сцапала за…. за одно больное место, он аж взвыл. Теперь и десятому закажет!

— Почему ж ты мне не сказала об этом сразу?

— Ничего б ты ему не сделал, он знаешь, какой сильный!..

— Зато Ванько за тебя голову б ему открутил!

— Ваня? — пристально посмотрела соседу в глаза. — Думаешь, стал бы из-за меня?.

— А то нет? Ты ж ему здорово нравишься!

— Так я тебе и поверила! Он и разговаривать-то со мной избегает.

— Заячьей крови много, токо и всего.

— Это у него-то? Брешешь ты всё!..

— Честное благородное, раз уж на то пошло. Я давно хотел сказать тебе об этом, но считал, что у вас с Лёхой и правда что-то есть. Да и он не разрешал: я, говорит, должен сам всё выяснить. И всё не решался, для него услышать «нет» — так и жить не стоит.

Андрей не ожидал, что его сообщение так преобразит соседку: щёки её стали вдруг пунцовыми, лицо расцвело в счастливой улыбке; желая скрыть охватившую её радость, она в смущении отвернулась, затем вскочила, чтобы убежать, но прежде призналась:

— Скажи ему, что он дурачок — я уже год, как его лю… как он мне нравится больше всех на свете! — И вдруг испуганно: — Ой, Андрик, Свинью прозевали!

Схватив киёк, вскочил и он. Свинья, нагнув голову, малой рысью бежала в сторону хутора.

— Ты куд-да, зараза?! — крикнул он и помахал «угощением»; беглянка остановилась, повернула морду, тряхнула рогами — с досады, а может, вспомнила, чем это кончается — и потрусила к стаду, всё ещё отдыхавшему…

Этот недавний эпизод был ещё так памятен! И Андрей не мог смириться с жестоким фактом, что сегодня соседки уже нет в живых…

Покойников, всех троих, положили рядом во дворе осиротевшего дома. Перед этим старухи совершили обряд, как того требует обычай: обмыли, одели в чистое, попричитали. Сейчас — а дело близилось уже к полуночи — они сидели на лавке рядом, о чём-то вполголоса переговариваясь; продежурят так всю ночь.

Женщины помоложе гурьбой стояли поодаль. Делились новостями, которых было немало. Менее четырёх часов пробыли на хуторе супостаты, а сколько всего натворили!.. Перестреляли половину кур, выпили «яйки» и «млеко», подгребли всё, что нашли из съестного, бесчинствовали.

Молодухи вздыхали, охали, горевали: что-то дальше будет!..

Андрей попросил разрешения взглянуть на подругу детства в последний раз. Поднёс керосиновую лампу, откинул покрывало — и отшатнулся: серый лоб, тёмные подглазья, расцарапанная щека, почерневшие, искусанные губы; полурасплетённая коса на груди, сложенные ладошка на ладошку руки… Как всё это непохоже на всегда улыбчивую, излучающую веселье Варьку! У него сжалось сердце от боли и жалости. Поспешно опустил покрывало, поставил на стульчик лампу, но не в силах был подняться с колен, потрясённый жуткой действительностью.

Была Варя — и вот, уже нет среди живых. Ещё вчера видел её вечером весёлой и жизнерадостной, не сводившей глаз с Ванечки, как, не стесняясь, называла она при нём своего ненаглядного. Узнав, что и она ему «здорово ндравится», попросила Андрея ничего не сообщать, а набралась храбрости — и сама, сгорая от волнения и страха, объяснилась в своих чувствах. Встретила, понятно, полную взаимность. Вот только счастье их первой любви длилось недолго…

А тёть Шура — была ведь замечательнейший человек! Добрая, незлобивая, с соседями уживчивая. Жили небогато, но ежли случалось разжиться пряников или конфет — угостит обязательно, специально позовет и угостит, один ли, с Федей или даже с кем втроём попались на глаза. Или вот комиссара — ни за что ведь убил. Ладно бы отстреливался, тогда понятно… Изверги, уроды фашистские, подлые людишки!

Подходили взглянуть и проститься Федя, Миша, Борис. Лишь Ванько почему-то посмотреть сблизка не решился — угрюмо, удрученно, молчаливо смотрел издали; это было, может, самое большое горе в его жизни…

Утром, едва проснувшись, Андрей глянул на часы: без двадцати семь. Вскочил с лежанки, потянулся; заметил на полу листок бумажки. Карандашом, корявым материным почерком было нацарапано: «сынок когда прыдёш згробков низабуть напоить марту ис дому ниотлучайса посли обеда смениш миня пасти коров». Вчера ложились уже после двенадцати, и мать — Андрей засыпал, но помнит — сказала:

— Завтра хоронить, хочется пойтить на гробки — и боюсь, сердце не выдержит. Сёдни так было схватило — думала уже конец мне. Мабуть, сынок, я сама погоню череду на пашу.

Пока управился по хозяйству, во дворе Сломовых уже никого не оказалось. Выскочил на улицу — процессия приближалась к крайнему подворью. Припустился и догнал, когда бричка, запряжённая Слепухой, поворачивала в проезд. Одна из женщин вела клячу под уздцы, остальные, около трёх десятков человек, плелись сзади нестройной колонной на сколько позволяла ширина дороги. Андрей — он из ребят оказался один — шёл сзади на почтительном расстоянии.

Когда телега свернула к кладбищу, женщины сгрудились в плотную толпу. Он обратил внимание, что гомон заметно оживился. Приблизившись, разглядел бумажку с изображением красноармейца, вонзившего винтовку штыком в землю; одна из женщин читала что-то вслух, другие с интересом прислушивались, то и дело подавая реплики. Бумажки были у двоих или троих, в том числе у крёстной. Она осмотрела её с обеих сторон (читать, Андрей знал, почти не умела), удивилась:

— Ты гля, дажеть напечатано! На какой даве с араплану кидали. На, почитай услух, — передала листовку соседке, — а то я погано бачу.

Андрей навострил было уши, но расслышать толком не удавалось из-за галдежа. Догадывался, в чём дело, но не верилось, что напечатали ночью да к тому же успели оставить на видном месте. Приурочить к похоронам — это надо додуматься! Хотелось и самому прочесть, но получил отказ:

— Тоби низзя, це для взрослых. И никому не болтай про тэ, шо чув та бачив, пойняв?