Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич

Председатель поглядел на газету со своей прищуркой, одобрил, но заметил:

— Что-то у тебя, Ванюш, наши больно розовые получились. Такие, знаешь, каждый день мясо, однако, едят…

Ваня помолчал, а потом сказал, что нарисовал все, как в жизни видит, а Гитлер, хотя и мясо трескает, все равно окочурится да и сдохнет.

— Это ты верно говоришь.

Газету вывесили в конторе, наклеив на нее исписанные листочки.

Этими красками на меду много чего понарисовал Ваня в своем толстом альбоме — по случаю ему купленном. И все у него выходило легким, красивым и смотрелось немножко получше, чем было на самом деле.

Вот стол, а на нем яблоки, груши, разрезанная дыня, и еще — виноград, которого ему самому пробовать не доводилось еще. И такие взаправдашние они у него получились, что младшие сестренки заспорили, выбирая, кто и чего из них есть станет.

В другой раз нарисовал Ваня елку — зеленую, с нарядными и веселыми игрушками, со свечами и блестками на концах веток. Такую он видел еще до войны, в Узловой, на празднике для железнодорожников. А свою школьную елку ребятишки наряжали самодельными игрушками — ленточками, домиками из спичечных коробков, бусами из фасолин или ягод шиповника, кедровыми шишками…

Посмотрев на Ванину елку, Нина Васильевна сказала, что до Нового года остается немного, и велела всем готовить игрушки. Ребятня сразу догадалась, что теперь уже скоро приедет из тайги старший Пронов, дядя Роман — отец Демки с Тарасом. Он охотился далеко от села, в бесконечных распадках и сопках, где у него зимовье и сарай для коня и подводы. К Новому году дядька Роман приезжал домой и всегда с елкой на санях, запутанной в старую холстину. За день-два до праздника елку заносили в класс, разворачивали. Она отогревалась, расправляя ветки, раздаривая лесной смолистый запах. И начиналось у елки торжество, стихи и песни, потом Дед-Мороз раздавал всем маленькие пакеты с подарками…

Ребята стали готовить дома игрушки, но тут заболела Нина Васильевна. От простуды, а еще, как говорили взрослые, от истощения и усталости. Она ведь одна все четыре класса вела. В первую смену — четвертый и второй, а первачки и третьеклассники ходили в школу после обеда: чтобы меньше им мерзнуть дорогой.

Зима заваривалась круто. Осенью враз навалило снегу, а с декабря ударили крепкие морозы. В безветрии печной дым поднимался прямыми столбами, и Ване все казалось, будто деревенские дома спущены на косогор по этим дымным столбам из глубины бледно-голубого и тоже холодного неба. А дома полустанка вжимались в снег от морозов, перед которыми только скрип не сдавался, а упрямо крепчал. Тягуче и тонко вырывался он из-под санных полозьев, из-под копыт коров и лошадей, с заиндевевшими мордами трусивших на водопой к проруби на озере.

Зима, когда одежонка плохая да харчи постные, — скучное время. На дворе долго не выдержать. Раз, другой с горки скатился — и домой, греться. В сарае поковырялся, к колодцу за водой сходил — опять охота к теплу.

Вечера зимой долгие, а лампу, экономя керосин, зажигали только с приходом отца, молчаливого после тяжелой работы на линии. Наскоро ужинали и ложились спать.

Ночи такие длинные, что Ваня и спать уставал. Подолгу лежал у прохладной стены с раскрытыми в темноте глазами, слушал, как тяжело пыхтят паровозы, ведущие составы на запад, к войне. А те, что шли на восток, бежали разгонисто, отбрасывая гриву из дыма; Много таких резвых паровозов нарисовал Ваня в своем альбоме.

Зимой одна радость у Вани и его погодков — школа. С полустанка в нее ходили чаще ватажками, подбираясь по одежке. Кто получше одет — шагал медленно, кто слабее — добирался вприпрыжку. Да и в школе не больно-то согреешься. Завалинку подправить некому было, и от пола тянет холодом. Если кто забывал на парте пузырек с чернилами, поутру надо было на печке оттаивать.

Но как ни холодно, как ни далеко ходить, а в школе всегда лучше, чем дома. Тут ребятня собиралась вместе, и всем находилось занятие. А главное, всегда что-то новое открывалось. Почему и расстроила ребят болезнь Нины Васильевны.

Неделю целую просидел Ваня и заскучал было, но тут прибежал Петька Варнаков и сообщил, что из Узловой приехала новая учительница и завтра велено всем приходить в школу.

Собравшись пораньше, ребятишки расселись по партам, притихли в настороженном нетерпении.

Когда вошла учительница, Ваня подивился на нее — молодую и нарядно-красивую. Таких нарядных он видел только на цветных картинках в журналах. Лицо у учительницы светлое, глаза большие, а волосы завиты и вроде высокой шапки надо лбом поднимаются; темная юбка, толстый свитер под синим костюмом, легкий шерстяной платок на Плечах и белые чесанки по ноге, с союзками из желтой кожи.

Она поздоровалась негромко, сказала, что зовут ее Светланой Яновной и что сегодня она будет знакомиться с учениками. Тут же и стала вызывать первачков по списку. Разглядывала каждого, проверяла оценки в журнале, тетрадки просматривала…

Пока учительница занималась первачками, Ваня достал свой альбом с карандашиком и легкими движениями стал рисовать ее. Рисовал быстро, лишь украдкой поглядывая. И особенно выразительные получились на портрете глаза. Они смотрели задумчиво, с едва уловимою добротой, которую Ваня всегда чувствовал в глазах Нины Васильевны. Только Нина Васильевна была старенькая, даже вроде бы строгая, а новая учительница улыбалась, отчего ребятишки повеселели.

Ваня еще рисовал, когда дошел черед на знакомство до его соседа по парте — Митяя Будыкина. Тот встал и нехотя распрямился над сидящей вокруг мелюзгой.

— Ого! — подивилась Светлана Яновна. — Кой тебе годик, жених?

Малышня запорскала смехом, засветилась глазенками, ожидая еще чего веселого от учительницы. А она посмотрела в журнал, перелистала тетрадку Митяя, заметила:

— Вот уж точно про тебя сказано: «Не хочу учиться, хочу жениться». Оценочки!.. Ну-у, удалец, садись. Продолжай в том же духе.

Митяй, устроясь за партой, хмуро помолчал, потом прошептал с обидой:

— Насмешничает, язва такая…

Подняла учительница и Ваню Колесина. Он встал, малый росточком, опустив лицо и держась за крышку парты. Светлана Яновна просматривала оценки по грамматике, по родной речи, по арифметике.

— Оказывается, в школе есть и отличники, — усмехнувшись, подивилась она. — Только чего же ты прячешь лицо, будто девица? Ну-ка, посмотри на меня!

Ваня поднял голову, глянул на учительницу и почему-то тревожно екнуло у него сердце. Светлана Яновна улыбалась, но Ваня видел, что улыбается она только лицом, а большие глаза неподвижны, будто льдинки…

Расстроенный, сел Ваня за парту. Украдкой взглянул на свой рисунок. С листа на него смотрит вроде бы та же учительница, но только так, сверху похожа. Глаза совсем не такие… Он захлопнул альбом и спрятал его в сумку с книжками.

На другой день Ваня ожидал, что Светлана Яновна войдет в класс с улыбкой, легко заговорит и все тревожное развеется. Но она вошла хмурая, как после угара. Заговорила негромко, выталкивая слова по отдельности, как на диктанте. Заскрипели перья. Услышав частое пошмыгивание простуженных ребятишек, учительница крикнула:

— Перестаньте сопеть!

От неожиданности Ваня дернулся, а Митяй посадил в тетрадке кляксу. Ребята подняли головы, но, не увидев виноватого, стали переглядываться. Как же не сопеть, если от мороза носы у всех слабые?

Петька Варнаков мазанул блестящим рукавом над верхней губой и спросил с серьезным недоумением:

— А ета… Чем же держать ее? Она вот бегит и бегит!

Учительница передернулась от Петькиных слов, назвала его бескультурщиной и поставила в угол у печки. Строя всем рожи, Петька там и проторчал до конца урока.

Потом Светлана Яновна обидела ребят Проновых. Сначала подняла Демку, а следом и Тараску, сидевшего в ряду первачков. Оглядывая братьев, покачала красивой головой, усмехнулась:

— Какие… дикообразы! В попы записались или форму двадцать разводить собираетесь?

Проновы и вправду крепко подзаросли, но ходили чистые, одежка у них стирана в срок, залатана матерью или бабкой.