Дверь - Радий Погодин

- А эти где?

- Эти на Рижском взморье. У них порядок. Она его похоронит, сама пойдет в монастырь.

Эразм, горячась, кинулся доказывать с точки зрения врача и умного человека, как полезны были женские монастыри, как они спасали общество от истеричек, нимфоманок, кликуш и просто-напросто страшненьких.

В помещении No3 стены были выкрашены бирюзовой эмалью.

- Рампа боролась.

Петров не понял.

- Замазала Рампа свою любовь нитровинилхлоридом... Петров, может быть, тебе интересно - дурында, с которой ты в кино бегал, укатила в отпуск к отцу.

Петров охрип.

- Откуда ты знаешь?

- Тетя дворник сказала. Это ты по артисткам - я по дворникам.

Петрову было хорошо. Красивая просторная квартира. Дорогие книги. Дорогая еда из похожего на храм холодильника. Предостережениями дочки Анны он пренебрег. Дорогая стереофоническая радиосистема, звучавшая, хочешь, как глас пророка, хочешь, как шепот эльфов. В придачу ко всему этому великолепию корзина зарубежной фантастики, детективов и умный, ласковый пудель.

Может быть, все карликовые пудели любители детективов, может, только голландские, но, когда Петров уселся за чтение, Гульден долго скоблил когтями его колено и, встав перед ним на задние лапы, поскуливал и вилял хвостом. И проделывал это неотступно, пока Петров не догадался читать вслух.

В особо захватывающих местах Гульден повизгивал или лаял, смотря по обстоятельствам. Иногда он рычал львом. И Петров говорил ему:

- Не подсказывай.

А как хорошо было гулять с Гульденом. Как спокойно. Гульден не стремился задрать ногу ни на сапог милиционера, ни на метлу дворника. Для своих целей он забегал в подворотни и в скверики, и делал все незаметно. Не то что карликовые пудели в Венеции, куда Петров ездил по турпутевке. Там пудели бегают по улицам без хозяев, как кошки. Правда, в красивых ошейниках, чего у нас нет. А когда гость Венеции бредет поздно вечером к себе в гостиницу, он , должен быть осторожен - Венеция по вечерам минирована пуделями.

И встречи с людьми бывали разнообразные.

Один молодой собаковод погладил Гульдена и весело так предложил своему псу-боксеру:

- Нельсон, сожри Гульдена. Не хочешь? Ты недомерков не ешь. - Голос у парня был добродушный и горделивый.

- Разве можно собаку называть таким знаменитым именем? Нельсон известный флотоводец, лорд.

- Знаем. - Владелец боксера кивнул охотно и радостно. Пахло от него металлом и смазочными материалами. - Тамерлан, что ли, не полководец? Царь! Хромой Тимур! Все знают. И все равно называют. Тут в микрорайоне три Тамерлана бегают. Один азиат. Один кавказец. Один дворянин. Все трое асфальтовые лбы. Их вон даже вот эта Ядзя презирает.

Ядзя была болонка. Чистенькая, с черным сердитым носиком. Ее хозяйку, крепко подвяленную даму в велюровой куртке, звали Валентина Олеговна. Голос у нее был от другой дамы, свежий и сдобный, как бы для чаепития.

- У меня до этого тоже были муж и собака, - говорила она, благоухая ванилью французских духов. - Муж тоже научный работник. Собака тоже кобель.

- Разве Ядзя кобель? - спрашивал Петров, чувствуя себя балбесом.

- Нет, Ядзя девочка. У вашей дочери Анечки муж научный работник.

Петров не решился ей возразить, может быть и научный.

Однажды на набережной Фонтанки присел перед Гульденом и приласкал его высокий мужчина в коже. И пошел через горбатый мост. И возникло у Петрова ощущение, что уходит в воду мачта затонувшего парохода. С тех пор при встрече они любезно раскланивались.

Валентина Олеговна разъяснила, что это Арнольд Николаевич, крупный инженер. Тридцать книг написал по своей специальности. А тут возьми жена да и разведись с ним, со всей решительностью усталой женщины. И любовница от него ушла к другому. "Хватит, - сказала, - неопределенного положения". А дочка - наоборот, пришла. С ребенком. Поссорилась с мужем и пришла. От этого его мама заболела. А гулять с собакой кто будет? Арнольд Николаевич даже из командировки прилетал, чтобы гулять с собакой. Старая была собака. Тоже сука. Он повел ее усыплять. Вернулся - плачет. "Тяжело, - говорит, терять друга". Вечером вышел гулять один. Так и гуляет ежевечерне. Снег ли, ветер - гуляет. Наденет коричневое кожаное пальто, кожаные перчатки, кожаную кепку - шевро-мароккан, все коричневое, и гуляет, прихрамывая. Очень хороший человек. Хочет завести таксу. Я его отговариваю. Но он упрям. "Такса, - говорит, - друг. У меня вертикальная схема, у таксы горизонтальная. Мы с ней подходим, как единство противоположностей". Я ему объясняю, что ему нужен близкий человек. Но он же осел. Не обижайтесь, но мужчины все ослы. Им близкий человек не нужен - только горизонтальная схема.

Все было интеллигентно, чудесно, если бы...

Почти каждый день вламывались к нему Эразм Полувякин и Кочегар. Втискивались в бархатные кресла. Учили Гульдена сквернословить. И требовали закусок из холодильника. Бар Петров на замок запер и ключ потерял.

Не верили.

- Заграничные коньяки один лакаешь, - возмущался Эразм. - Однако стыдно. Впрочем, лакай. Порти себе организм. Заграничные коньяки теперь на чистой химии заверчивают. На ацетилене. Доставай закусить.

После непродолжительной борьбы у холодильника вытаскивались паштеты, исландская селедочка в винном соусе, салями и сервелат. Петров в который раз объяснял Эразму, что тот мародер. Обвинение это Эразм Полувякин решительно отметал.

- Ты им отец. Тебя они должны чтить, а твоих дорогих друзей уважать. Ибо нет у человека ничего выше, чем его дорогие друзья.

Кочегар улыбался и хмыкал. И от его хмыканья исландская селедочка, а также сервелат опускались на шкале ценностей до своего достойного, но, истинного значения.

Уже втроем, дружно, ставили они на проигрыватель пластинку - оркестр под управлением Мориа - и пели под нее военные песни. И пудель Гульден им подпевал.

Эразм Полувякин рассказывал о своем будущем. Мол, однажды он снимется с места и пойдет пешком искать Беловодье. Еще Рерих его искал вместе со своей женой. А в Беловодье с бабами не пускают. Там живут одни мужики. И хоть водки там столько, сколько желательно, отсюда и название - Беловодье, она там из фонтанов бьет, - никто из беловодских мужиков ее на потребляет. Причина для потребления ликвидирована - ни одной Феклы на тысячу верст. А все мужики. Исключительно занимаются наукой. Все, как один, махатмы и долгожители. Все владеют иностранными языками, телепатией, и телекинезом. И прилетают в мир грешный, где баба правит бал, на летающих тарелках и сублимируют души отчаявшихся местных мужиков в своих трансцендентальных опытах.

Однажды на Петрова с Гульденом набежал мужичок. Веселый такой, крепенький. Выпивший пива. Схватил Гульдена, прижал к груди крепко.

- Здравствуй, Гульденчик. Я тебя отловлю на шапку, отловлю, ты так и знай. - Поняв, что Петров принял это заявление буквально, успокоил его словами: - Не хнычь, борода. Какая из Гульдена шапка? Смушка. Сорок рублей. За такую стоимость душу ранить себе никто не будет. На шапку хорошо идут лаечки, овчарки, ньюфаундленды, чао-чао, кое-кто из дворняжек. А самый шик - колли. Одна клиентка, каблуки, не поверишь, - во! сама, не поверишь, - в обтяжку, аж скрипит, заказала мне набор на шубку. Из колли. Понял, борода?.. А вот и Ядзенька. Здравствуйте, Валентина Олеговна, когда будем Ядзеньку на шапку?

- Он всегда шутит, этот мужчина. Он многодетный, - объяснила Петрову Валентина Олеговна. - Правда, шутки у него жутковатые. Черный юмор.

Но Петров понял - мужичок не шутит. Мужичку не до шуток.

Его оскорбила пошлость ситуации - сам-то он заказал себе собачью шапку. И голову дал обмерить.

Он вырезал из газеты выкройку по зятьевой бобровой ушанке получилось, что придется ему носить на голове рослого спаниеля.

"Откажусь! - бесповоротно решил Петров. - Придет Эразм, я и его отговорю".

Но пришла Софья, принесла парной телятины и парной говядины и кусок свинины. Наварила щей, приготовила гуляш и телятину в сметане с молодой картошкой.

По квартире благоухания заходили.

Разбой в холодильнике Софья не то чтобы одобрила, но и не осудила.

- Не убудет, - сказала. - Рано Анна к холодильнику приросла. В ее возрасте нужно жить шире. А шапка? Ты прав, собака - друг, но своя. А чужая собака - собака. Может быть злая и очень кусачая... Ты, Петров, не меняешься. Потому Анна и попросила пожить с Гульденом не меня, а тебя - ты с ним, наверно, дурацкие речи ведешь и, наверно, на вы.

С Гульденом Петров уже давно перешел на ты. Но вот спрашивается изменился ли у Петрова характер? Разумеется, нет. Просто поступки, которые он раньше совершал лишь в своем воображении, теперь научился совершать в натуре. Если раньше он воображал, что обедает в ресторане, то теперь он, когда захочет, идет в ресторан и обедает. И за женщинами привлекательными ухаживает в натуре. И сослуживцам говорит то, что о них думает, не стесняясь. Правда, без резкостей.