Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - Франсина Доминик Лиштенан

Елизавета не жаловала Бестужева и антипатии к нему не скрывала. Тем не менее она признавала в нем одного из самых способных своих приближенных, сверх того имеющего немалый опыт в общении с иностранцами. Сей министр владел несколькими европейскими языками и, когда хотел того, умел быть безукоризненно учтивым. Большой труженик, он руководствовался лишь одним — «государственными соображениями», в его понимании это попросту значило, что Россия превыше всего. Отец Бестужева некогда в Митаве воспользовался благосклонностью Анны Иоанновны, но к концу 1720-х годов впал в немилость. Алексей в ту пору уже положил начало своей дипломатической карьере: он поселился в Ганновере и поступил на службу к английскому королю. Пренебрегая овладением всех тонкостей церемониального протокола, он погрузился в занятия химией и вместе с ученым Лембке предложил состав, названный эфирной тинктурой хлорного железа, или «каплями Бестужева» («tincture inervi Bestuchevi»; нечто подобное позже войдет в обиход под названием «эликсира Ламотта», или «золотого эликсира»). В годы царствования Анны он вернулся в Россию и стал членом дипломатического корпуса своей страны, войдя в штат русского посольства в Дании. В 1740 году Бирон вызвал его в Петербург, где он был назначен частным советником первого министра. Падение этого фаворита после прихода к власти Анны Леопольдовны вынудило Бестужева удалиться в свои поместья, где он и отсиживался вплоть до государственного переворота Елизаветы. Он был женат на Анне Ивановне Беттигер, дочери бывшего российского представителя в Саксонии. Эта женщина, разнузданная и беспутная, циничная в поступках и речах, часто ставила своего супруга в неловкое положение{181}.

Став вице-канцлером и первым лицом российской дипломатии, Бестужев и сам приводил окружающих, в том числе императрицу, в замешательство своим поведением. Задавал ли ему кто-нибудь неприятные вопросы? Напрасный труд! Он напивался так, что насилу ворочал языком, от него нельзя было добиться ни одной вразумительной фразы. Иногда он доходил до столь прискорбного состояния, что назавтра не помнил вчерашнего. Чужеземным представителям приходилось подавать Бестужеву свои ходатайства в письменном виде, тем самым давая ему возможность подсобрать материал против них. Память у вице-канцлера на самом деле была бесподобная, когда он считал нужным пустить ее в ход, и природа наделила его отменной находчивостью. Он к тому же овладел искусством составлять абсолютно непонятные или по крайней мере неудобочитаемые доклады и памятные записки, что позволяло ему при надобности выиграть время, оставив за собой возможность изменить их содержание. Интриган, лжец, он был горазд на великое множество подлых уловок, славился этим мелочным даром и никогда не принимал скоропалительных деловых решений — в этом смысле его стиль вполне отвечал наклонностям чрезвычайно осмотрительной императрицы{182}. Однако с течением лет Бестужев приближал свое неминуемое падение, предаваясь двум главным порокам: привычке взбадривать свою самоуверенность, «сбрызгивая» оную токайским вином, и проводить ночи напролет за игорным столом. Оказавшись по уши в долгах, он волей-неволей стал принимать денежные суммы от представителей чужеземных правительств: Англии и Саксонии, чьи замыслы теперь поддерживал. Таким образом, вице-канцлер Елизаветы, хоть и являлся русским, уже и шагу не мог ступить, не столковавшись предварительно с саксонцем Иоганном фон Функом, который осведомлялся у него обо всех демаршах иностранных государств в их отношениях с Россией. Этот секретарь миссии, субъект довольно рептильный, не слишком-то и понятно, кому служивший, выглядел одновременно изысканным, тонким, деликатным и скрытным. Второй сообщник вице-канцлера, англичанин Джекоб Вольф, улаживал денежные дела четы Бестужевых; этот человек, слывший «до крайности ограниченным из финансовых гениев», умудрился с течением лет завлечь вице-канцлера в капкан безысходной денежной зависимости, чем обеспечил себе контроль над торговыми взаимоотношениями Великобритании и России{183}.

В противоположность Бестужеву Петр Шувалов принадлежал к кругу доверенных сторонников Елизаветы; он и в государственном перевороте принимал участие. Императрица поручила ему ведать торговыми и хозяйственными вопросами. Своим возвышением он был обязан тем, что женился на наперснице царевны Мавре Шепелевой. Делами он ворочал исходя из соображений собственной выгоды и сумел скопить громадное состояние. Этот человек, склонный к роскоши и любивший во всем размах, смекнул, что страна нуждается в реформах: итак, он предпринял пересмотр кодекса законов и перепись населения, упразднил внутренние таможни, ввел ряд новшеств в области коммерции. Будучи мастером на все руки, он даже изобрел гаубицу, которая благодаря своей конусообразной форме могла стрелять снарядами различного размера на расстояния достаточно большие, чтобы поражать не только первые ряды вражеского войска{184}. Шувалов являл собой тип придворного ловкого и гибкого, по части лицемерия ему не было равных. Но так или иначе, он умел производить впечатление, задавая пышные приемы, на которых хозяин красовался в костюмах по французской моде, украшенных огромными бриллиантовыми пуговицами, а гостей потчевали самыми изысканными блюдами.

Четвертым по значимости сановником этого правительства был Никита Трубецкой. Сержант Преображенского гвардейского полка, он принимал в государственном перевороте весьма деятельное участие. Бестужева он терпеть не мог, не упускал малейшего повода восстановить против него еще кого-нибудь, «возводил напраслину» на него даже перед самой государыней. Будучи тонким знатоком российских проблем, он присматривал за деятельностью Сената. В высшей степени трудолюбивый, он быстро и толково исполнял любое дело, за которое брался, и превосходно разбирался в законах империи. Шетарди приписывал ему глубоко затаенную злобность характера и непомерное честолюбие. Однако перед лицом императрицы он не демонстрировал своего самомнения и величавости{185}. В империи его очень боялись, он слыл самым страшным человеком страны, если не считать начальника Канцелярии тайных розыскных дел Андрея Ушакова.

Еще со времен царствования Петра Великого занятый выслеживанием преступников, повинных в оскорблении величества, Андрей Ушаков умудрился удержаться на своем посту на протяжении 1730-х годов. Во времена правления брауншвейгского клана сей великий инквизитор империи встал на сторону заговорщиков, объявив себя сторонником Елизаветы. В благодарность за это она предоставила ему возможность продолжать свои труды в той же должности. В помощники к нему она приставила Александра Шувалова, достигшего самых высоких воинских званий, и он, исполняя свои обязанности с прямотой, честно и справедливо, в конце концов стал преемником Ушакова{186}. Эти персоны, даром что довольно разные, составили оппозицию политике Бестужева. Они нашли действенную поддержку у Александра Румянцева, бывшего денщика Петра I. Хотя сей воин был уже в преклонных летах, его назначили генерал-аншефом и поручили вести переговоры со Швецией. Среди доживших до этой поры современников великого царя надобно вспомнить также Ивана Антоновича Черкасова, действительного тайного советника и тайного кабинет-секретаря императрицы. Он представлял ей на подпись приказы, изволения и письма, говорил только по-русски и не общался с чужеземцами, которые со своей стороны тоже не жаловали его, считая человеком грубым и неотесанным{187}.

Яков Петрович Шаховской ранее делал карьеру в тени Бирона; в глазах Елизаветы он себя ничем не скомпрометировал. Но прежде чем определить его на должность, новая царица подвергла Шаховского испытанию: он должен был руководить исполнением приговоров, вынесенных бывшим министрам Анны Леопольдовны. Когда он справился с этой задачей и глазом не моргнув, императрица поставила его во главе Святейшего Синода. Как обер-прокурор этого учреждения он показал себя умелым администратором, к немалой печали духовных иерархов, по большей части коррумпированных. Осмелившись действовать наперекор крайне богомольной императрице, склонной покровительствовать преподобным отцам, он учредил над ними неумолимый финансовый контроль{188}.

Михаил Воронцов, несмотря на юный возраст и неопытность, стал серым кардиналом империи. У своего окружения этот робкий, мягкий, с виду честный молодой человек вызывал самые лестные оценки. Однако в глазах недоброжелателей все его демарши выглядели несколько двусмысленными, поговаривали также, что он нарочно говорит медленно — такая манера помогает скрыть, какой он тугодум{189}. Будучи женат на кузине царицы, он обосновался в императорском дворце и в кризисные моменты охотно брал на себя роль посредника. В прошлом фаворит, ставший затем камергером, он пользовался полным доверием государыни, из-за чего, по-видимому, ни перед кем в столице так не лебезили, как перед ним. Под его смиренным обличьем скрывался холодный расчет честолюбца{190}. К концу правления Елизаветы ему удалось оттеснить Бестужева и занять его место.