Как живете, дети? - Шалва Амонашвили

Подросток становится юношей (девушкой), а ему (ей) нужен папа, отец, родитель. Говорю об этом в том смысле, что родитель со своим прошлым и настоящим должен олицетворять высокие качества человечности, труженика страны. Для юноши (девушки) очень важно, чтобы о его отце говорили как о человеке, заслуживающем всеобщее уважение и авторитет. Он чуток и заботлив к жене, к своим родителям. Он понимает современную молодежь, верит в нее. верит в своего сына, в свою дочь. Поощряет и подбадривает их на большие дела, на романтику труда, на творение добра, на бескорыстную дружбу, на возвышенную любовь. Внушает им преданность Родине, чувство хозяина страны, долг интернационалиста.

Ребенку, подростку, юноше нужен папа, но папы бывают разные.

Бывают папы, которые берут своих повзрослевших сыновей на свою работу, учат своему мастерству и завещают не порочить на этом заводе доброе имя отца.

Но бывают и такие, которые заставляют своих несовершеннолетних детей сбегать в магазин за пачкой сигарет и бутылкой водки, а затем даже приучают их глотнуть ее. «Ну что тут такого, надо же стать мужчиной!» — будут оправдываться потом.

Есть папы, которые завещают своим детям такое неделимое и богатое наследство, каким является честность, простота, отзывчивость, гордость за свой труд, славные семейные традиции. Они приучают детей к труду, скромности, воспитывают в них высокие духовные запросы.

Но есть и такие папы, которые стремятся на всю жизнь обеспечить своих детей всеми благами беззаботной жизни, лишая их тем самым радости труда, борьбы и достижений.

Мне рассказывали о папе, который без раздумья бросился в бушующую речку и, рискуя собственной жизнью, спас жизнь троим ребятишкам, попавшим в беду. Легко представить, как гордятся дети этого папы и как укрепились в них самоотверженность, человеколюбие!

Мне рассказывали о папе, который дал своему сынишке-подростку поиграть с оружием, и гот, не зная, как с ним обращаться, сотворил непоправимое несчастье.

Гордость за своих родителей — это моральный фундамент для взлета личности ребенка.

Стыд за своих родителей — это тяжесть на сердце, не разрешающая ребенку взлететь до полной высоты.

Вот о чем я буду говорить на родительском собрании. Там не будет прений. Пусть каждый в душе поразмыслит о том, какой он есть как родитель — воспитатель своих детей, какой он дает им пример, как он творит себя как настоящего отца своих детей.

Потом я попрошу остаться некоторых пап и поговорю с каждым наедине.

Папе Важи я покажу последнее сочинение мальчика. Вот что он пишет: «Я люблю поговорить с мамой перед сном, рассказываю обо всем, что происходит в школе. И мама тоже рассказывает мне о своих делах на работе. Но, когда я спрашиваю маму, почему но возвращается папа, она говорит: „Наверное, я обидела его!“ Но она говорит неправду. Это папа обидел маму. Он, говорят, влюбился в другую женщину, потом поссорился с мамой и ушел. Я спросил маму: „А если ты влюбишься в другого мужчину, значит, уйдешь, как папа, и оставишь меня одного?“ А мама сказала: „Дурачок, без тебя нет моей жизни, как я могу оставить тебя!“ Но почему же тогда оставил меня папа? Мне нужен он сам, а он посылает подарки. Любил я его очень, а вот сейчас не знаю, люблю еще или нет».

Прочитает папа Важи эти грустные размышления сына и попытается мне что-то объяснить. Но к чему мне его оправдания? Я же не судья его совести, его морали! Пусть решает сам, как быть, только пусть не забудет, что он теряет добрую власть воспитателя сына и еще — любовь сына. Я скажу ему прямо, уверенно требовательно, строго (так как хорошо знаю сложившуюся ситуацию, характеры членов семьи): «Может быть, хватит Вам развлекаться и Вы вернетесь в семью с этим сочинением Вашего сына и извинитесь перед ним и женой, действительно любящей и верной Вам женщиной, за причиненную боль?..» А что, если этот папа не придет на собрание? Ну что же, тогда я пойду к нему на работу с этим сочинением, дам почитать ему и его подружке. А калечить душу ребенка — не дам!..

Папе Резо я расскажу о недавнем случае, который произошел у нас на уроке. Я сказал детям: «В понедельник у нас будет урок рисования. Скажите вашим папам (я оговорился — надо было сказать „родителям“, „старшим“, а не только „папам“), чтобы они купили вам акварельные краски!» Резо тут же захлопал в ладоши. «Как хорошо, — произнес он весело, — у меня два папы. Скажу и тому, и другому, и оба купят мне краски!» А дети засмеялись: «Человек не имеет двух пап!» Начали подшучивать над ним: «Сынок двух пап! На какого папу ты больше похож?» Резо обиделся, и я с трудом успокоил мальчика, незаметно от него жестикуляцией, взглядами корил детей.

«Как Вы думаете строить ваши отношения с сыном? — спрошу и его. — Намерены ли Вы участвовать в его воспитании или будете посылать ему подарки, устраивать веселые прогулки, доставлять удовольствия? Не получается ли так, что Вы хотите унизить нового папу, показывая сыну свою „щедрость?“»

Два отца, каждый из которых старается в соперничестве друг с другом внушить ребенку больше любви к себе с помощью доставления множества легких, отнюдь не воспитательных удовольствий, не могут вдвое лучше воспитать ребенка, чем это делает обычный, полный чувства отцовского долга папа. Избалованный двумя отцами ребенок скорее всего станет вымогателем, скептиком, «трудновоспитуемым», и дорога от этого папы к другому будет для него скользкой и в буквальном, и в переносном смысле. По этой дороге от одного дома к другому он может потеряться как Новый Человек, а папы будут утверждать, что они ничего не жалели для него.

Ну, конечно, и этот папа может не прийти на собрание. Тогда я добьюсь того, чтобы посадить обоих пап за один стол и попросить поговорить при мне о воспитании Резо, о согласованности между двумя папами в способах воспитания мальчика.

Но папе Теи и Лери — любимому всеми ребятишками «дяде Автандилу» — я пожму руку: «Спасибо Вам за отличное отцовство!» И передам в подарок сочинение его детей. Прочтет их папа и, может быть, впервые увидит себя глазами собственных детей, еще сильнее ощутит свой долг перед ними.

Имею ли я право так говорить и обращаться с родителями, да еще с папами? Могут же они сказать мне: «Дорогой учитель, чего Вы вмешиваетесь в наши личные, семейные дела? Нам и без ваших упреков и нравоучений нелегко! Займитесь лучше Вашим прямым делом в школе!»

Нет, они не имеют права так мне говорить!

Я не просто учитель, не просто воспитатель, я доверенное и уполномоченное Лицо детей и государства. Мне поручено воспитать новых людей, людей будущего, и помешать осуществить эту задачу я не дам никому, тем более родителям. Защита детей, кование их неповторимых судеб — это моя высочайшая забота, мой профессиональный долг, а самое главное — мое призвание.

Вот на чем основывается мое право!

Процесс взросления моих второклассников я обнаруживаю по нескольким приметам.

Вот, к примеру: ребята начали шушукаться, что Майя влюблена в Гочу, Георгию нравится Лела, Тамрико поглядывает на Вахтанга.

Как я узнал об этом? Не донес ли мне кто-либо из ребятишек?

Нет, у меня нет доносчиков, я их не признаю, не покровительствую им и, вообще, не воспитываю.

Знаю, некоторые учителя любят иметь своих доносчиков в классе. Ну, разумеется, они не называют их доносчиками. Для них такими становятся некоторые активисты — классные организаторы или кто-либо еще. Они выбираются на такие посты не без участия самих учителей. Не будь учительской власти, детский коллектив не выбирал бы своими вожаками любимцев учителей. Дети не любят доносчиков. И, как бы ни старался педагог скрыть, кто из ребятишек его информирует, все равно от них этого не утаить. И тогда ему — этому информатору — «крышка», никогда в жизни его одноклассники, будучи взрослыми и самостоятельными людьми, не простят ему поступки, совершенные им в детстве, не будут его любить, не будут поддерживать с ним дружеские связи.

А что может быть противнее того зрелища, когда педагог, укрывшись вместе со своим доносчиком от глаз ребят, выслушивает свежую информацию: кто в чем провинился, кто кого обидел, кто говорил грубые слова, кто поломал что-то и т. д. и т. п. Я бы выгнал такого воспитателя из школы, лишил бы права быть воспитателем детей, а этому доносчику помог бы образумиться, помог бы доказать своим товарищам, как он предан им.

В начальных классах вовсе не трудно превратить любую девочку, любого мальчика в своего информатора. Они же не понимают, что делают, не понимают, что за этим может последовать презрение товарищей к нему. Но это произойдет потом — спустя несколько лет, когда коллектив детей поймет, что значит иметь в своей среде товарища, который, оказывается, может их выдать. Тогда в них всплывет неосознанная неприязнь к нему, возникшая еще в начальных классах. «Шпион» — вот как могут обзывать его, все будут отгораживаться от него. Нелегкая, нерадостная жизнь будет у этого «шпиона» среди радостных и озорных ребятишек, не сможет он наслаждаться такой же радостью.