Труженики моря - Виктор Гюго

— Мы держим курс прямо на подводные скалы Гануа.

— Ошибаетесь, — сказал хладнокровно Клубен.

Гернсеец стоял на своем:

— Я в этом уверен.

— Невозможно.

— Я сейчас видел эту скалу на горизонте.

— Где?

— Там.

— Там открытое море. Невозможно.

И Клубен продолжал держать курс на пункт, указанный пассажиром.

Гернсеец схватил опять свою подзорную трубу. Минуту спустя он опять прибежал назад.

— Капитан!

— Чего?

— Поворотите.

— Зачем?

— Я видел своими глазами скалу, торчавшую очень высоко и вблизи. Это большой Гануа.

— Вы, верно, видели туман погуще.

— Это Большой Гануа. Поворотите, ради Бога!

Клубен полез на руль.

V

Послышался треск. Разрыв корпуса корабля на мели среди открытого моря есть один из самых печальных звуков, какие можно себе представить. «Дюранда» стала как вкопанная.

От сотрясения многие пассажиры попадали и покатились по палубе.

Гернсеец поднял руки к небу.

— На Гануа! Ведь я же говорил!

На судне раздался протяжный вопль.

— Мы погибли!

Голос Клубена, сухой и отрывистый, пересилил этот крик.

— Никто не погиб! Молчите!

Черный торс Эмбранкама, обнаженный по пояс, высунулся из люка печной камеры. Негр сказал спокойно:

— Капитан, появилась течь. Машина скоро погаснет.

Минута была ужасна.

Удар походил на самоубийство. Если бы он был нанесен и нарочно, то не был бы так страшен. «Дюранда» ринулась так, как будто шла грудью на скалу. Отрог скалы вонзился в судно, как гвоздь. Внутренняя обшивка лопнула с лишком на сажень пространства, стем был сломан, уклон стема разбит, бок размозжен, расколотый корпус корабля страшно сосал воду, бившую в него ключом. Толчок спереди был так силен, что он размозжил сзади скрепы руля, который развинтился и болтался из стороны в сторону. Судно наскочило на утес, а вокруг корабля не было видно ничего, кроме тумана, густого и непроницаемого, а теперь почти совершенно темного. Наступала ночь.

«Дюранда» погружалась спереди. Она была мертва.

Час полуотлива был ощутителен на море.

Тангруль протрезвился; никто не бывает пьян во время крушения. Он сошел под палубу, опять взобрался наверх и сказал:

— Капитан, вода прибывает в трюме. Через десять минут она дойдет до шпигатов.

Пассажиры в отчаянии бегали по палубе, ломая себе руки, наклоняясь за борт, глядя на машину, делая все бесполезные движения ужаса. Турист упал в обморок.

Клубен сделал знак рукою: все смолкли. Он спросил Эмбранкама:

— Сколько времени машина может еще действовать?

— Минут пять-шесть.

Затем он спросил пассажира из Гернсея:

— Я был на руле. Вы наблюдали скалу. На котором из отрогов Гануа находимся мы теперь?

— На Мове. Сейчас был просвет, и я очень хорошо узнал Мов.

— Так как мы на Мове, — продолжал Клубен, — то у нас с бакборта — Большой Гануа, а со штирборта — Малый Гануа. Мы в одной миле от берега.

Экипаж и пассажиры слушали, трепеща от тревоги и внимания, устремив взоры на капитана.

Облегчать судно было бесполезно, да и невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы раскрыть порты и дать новый доступ воде. Бросать якорь не было надобности: корабль был словно пришпилен гвоздем. К тому же на этом грунте, где якорь заходил бы ходенем, цепь, вероятно, опуталась бы около его лапы. Машина не была повреждена и осталась к услугам парохода, пока не погас огонь, то есть еще на несколько минут; можно было увеличить скорость колес и силу паров, отступить и сняться со скалы. В таком случае судно непременно пошло бы к дну. Скала до некоторой степени закрывала аварию и затрудняла доступ воды. Она служила препятствием. По раскрытии отверстия было бы невозможно заделать течь, выкачать воду. Кто вынет кинжал из раны в сердце, тот мгновенно убивает раненого. Оторваться от скалы значило пойти к дну.

Быки, настигнутые водой в трюме, начинали мычать.

Клубен скомандовал:

— Спустить шлюпку!

Эмбранкам и Тангруль бросились вперед и развязали кабельтовы. Остальные матросы глядели в оцепенении.

— Все на работу! — закричал Клубен. На этот раз все повиновались.

Клубен, бесстрастный, продолжал командовать на том старинном языке, которого не поняли бы нынешние моряки.

— Притягивай канат. — Бери веревку, если в кабестане помеха. — Оставь вертеть шпиль. — Спускай. — Не давай сойтись гинь-блокам. — Отдай веревку. — Тяни шибче оба конца. — Дружней. — Берегись, чтоб не сорвалось. — Больно сильно трется. — Трогай гинь-лопари. — Не зевай!

Шлюпка была спущена.

В ту самую минуту колеса «Дюранды» остановились, дым прекратился, печь была потоплена.

Пассажиры, скользя по лестнице или цепляясь за висячий такелаж, скорее падали, чем сходили в шлюпку. Эмбранкам поднял туриста, лежавшего в обмороке, отнес его в шлюпку, затем воротился на пароход.

Матросы кидались вслед за пассажирами. Юнга скатился под ноги; его топтали.

Эмбранкам загородил дорогу.

— Никто не ходи прежде юнга, — сказал он.

Он отвел обеими черными руками своими матросов, схватил юнгу и передал его гернсейскому пассажиру, который, стоя в шлюпке, принял дитя.

Спасши юнгу, Эмбранкам посторонился и сказал прочим:

— Проходите.

Между тем Клубен пошел в свою каюту и связал в кипу судовые бумаги и инструменты. Он вынул компас из нактоуза, отдал бумаги и инструменты Эмбранкаму, а компас Тангрулю и сказал:

— Сойдите в шлюпку.

Они сошли. Остальной экипаж был там прежде их. Шлюпка была полна. Она сидела в воде по самый борт.

— Теперь, — сказал Клубен, — отправляйтесь. В шлюпке поднялся крик.

— А вы, капитан?

— Я остаюсь.

Люди во время кораблекрушения имеют мало времени на раздумье и еще меньше на чувствительные порывы. Однако бывшие в шлюпке настаивали в одно время:

— Отправляйтесь с нами, капитан!

— Я остаюсь.

Гернсеец, знавший море, возразил:

— Капитан, слушайте. Вы наскочили на Гануа. Вплавь придется сделать только милю, чтобы достигнуть до Пленмона. Но в шлюпке можно пристать только в Рокэне, то есть в двух милях пути. Мешают буруны и туман, эта шлюпка придет в Рокэн не раньше как через два часа. Тогда будет ночь темная. Вода в море прибывает от приливов. Ветер свежеет. Сближается шторм. Мы охотно возвратились бы, чтоб взять вас, но если разразится буря, то это будет невозможно. Вы погибли. Отправляйтесь с нами.

Парижанин вмешался:

— Шлюпка полным-полна, это правда, и еще один человек будет лишним. Но нас тринадцать, а это худо для шлюпки, и лучше навязать ей лишнего человека, чем роковое число. Ступайте сюда, капитан.

Тангруль прибавил:

— Виноват во всем я, а не вы. Вам не следует оставаться.

— Я останусь, — сказал Клубен. — Судно будет разбито в щепы бурей в эту ночь. Я не покину его. Когда судно гибнет — капитан умер. Обо мне скажут: он исполнил свой долг до конца. Тангруль, я тебе прощаю.

И, скрестив руки, он закричал:

— Слушай команду! Отвязывай кабельтов! Отчаливай.

Шлюпка заколыхалась. Эмбранкам взялся за руль. Все люди, не занятые греблей, поднялись к капитану. Из всех уст раздавалось дружное: «Ура в честь капитана Клубена!»

— Вот дивный человек! — сказал американец.

— Это честнейший из всех людей на море, — сказал гернсеец.

Тангруль плакал.

— Если бы у меня хватило духу, — проворчал он вполголоса, — то я остался бы с ним.

Шлюпка погрузилась в туман и исчезла. Ничего больше не было видно. Всплески весел ослабели и затихли. Клубен остался один.

VI

Когда Клубен очутился на скале, среди моря, вдали от всякого соприкосновения с живыми существами, вдали от всякого человеческого звука, оставленный один между прибывавшим морем и подступавшей ночью, то он почувствовал глубокую радость.

Для него быть покинутым значило быть освобожденным. Он был на Гануа, в одной миле от берега; у него было семьдесят пять тысяч франков. Никогда еще не было совершено нарочно такого искусного кораблекрушения: все было предусмотрено.

Клубен хотел одним взмахом сделать то, на что глупые воры покушаются двадцать раз и терпят неудачу. Встреча с Рантеном надоумила его. Он немедленно построил свой план. Заставить Рантена отдать свое неправедное стяжание; что касается до возможных с его стороны изветов — то опровергнуть их, пропав без вести; прослыть за умершего — наилучшее из всех исчезновений, а для этого — погубить «Дюранду». Это крушение было необходимо. Вдобавок исчезнуть, оставив по себе добрую славу, так что вся жизнь его сделалась бы образцовою. Кто видел бы теперь одинокого Клубена на погубленной им «Дюранде», тот принял бы его за демона-счастливца.