Труженики моря - Виктор Гюго

Он сперва закинул лот и узнал, что под кормой глубина большая. Микроскопические раковины фораминиферов и полицистиней, прилипших к салу, были нетронуты, из чего следовало заключить, что там есть очень глубокие впадины в скалах, где вода всегда остается спокойной, каково бы ни было волнение на поверхности.

Клубен разделся, оставил на себе только кожаный пояс, пристегнул его пряжкой, ощупал железный ящичек, быстро окинул пытливым взором направление, по которому должен был плыть сквозь буруны и волны, чтобы достигнуть до скалы Человека, и, бросившись головой вперед, нырнул.

Ринувшись с большой высоты, Клубен нырнул очень глубоко.

Он дошел до дна, коснулся его, проплыл несколько времени вдоль подводных скал, потом сделал всплеск, чтобы всплыть на поверхность, но в эту минуту кто-то схватил его за ногу.

VIII

Несколько минут спустя после своего короткого разговора с Ландуа Жилльят был в Сен-Сампсоне.

Тревога Жилльята доходила до мучительной тоски. Что такое случилось?

В Сен-Сампсоне было жужжанье, словно в разогнанном улье. Все были за воротами. Женщины вскрикивали. Иные как будто рассказывали что-то и размахивали руками. Около них составлялись группы. Слышалось слово: какое несчастье! Многие лица улыбались.

Жилльят не спрашивал никого. Не в его характере было делать вопросы. Да и он был слишком встревожен, чтобы говорить с равнодушными. Он предпочитал увидеть все сразу.

Его беспокойство было так сильно, что он даже не побоялся войти в этот дом.

Все входили; вошел и он.

Вошедши, он нашел здесь опершимся о косяк двери сьера Ландуа, который сказал ему вполголоса:

— Теперь вы, без сомнения, знаете, что случилось?

— Нет.

— Я не хотел кричать вам об этом на дороге, чтоб не походить на зловещую птицу.

— В чем же дело?

— «Дюранда» погибла.

В зале была толпа народа.

Группы людей разговаривали тихо, как в комнате больного.

Посетители — соседи, прохожие, любопытные первые пришедшие, — толпились у дверей с каким-то страхом, оставляя глубину залы пустою; там сидела Дерюшетта и плакала, а возле нее стоял месс Летьерри.

Он стоял опершись на заднюю перегородку. Его матросская шапка надвинулась ему на брови. Прядь седых волос спускалась на его щеку. Он ничего не говорил. Он стоял, как вещь, прислоненная к стене.

В нем можно было видеть человека, в котором жизнь была сокрушена. «Дюранды» уже не было на свете; незачем было жить и Летьерри. Он имел душу на море; эта душа утонула. Что же делать теперь? Вставать каждое утро, ложиться каждый вечер. Не ждать более «Дюранды», не видать ее возвращения. Что значит остаток жизни без цели? Пить, есть; и что ж потом? Этот человек увенчал все труды свои мастерским произведением и все свои жертвы — усовершенствованием. Успех уничтожен; создание погибло. К чему жить еще несколько лет по-пустому? Теперь уже нечего больше делать. В эти годы нельзя начинать сызнова; да и к тому же он разорился.

Дерюшетта, плакавшая возле дяди на стуле, держала обеими руками один из кулаков месса Летьерри.

Группы шептались. Обменивались тем, что знали. Вот какие вести:

«Дюранда» погибла накануне, на скале Дуврской, в тумане, за час до заката солнца. За исключением капитана, не хотевшего покинуть свой корабль, люди спаслись в шлюпке. Шквал, подошедший с юго-востока, после тумана, едва не погубил их вторично и загнал в открытое море, дальше Гернсея. Ночью они имели счастье встретить «Кашмир», который принял их и доставил в Сен-Пьер-Порт. Все верили, что в происшедшем несчастье был виноват рулевой Тангруль, который сидит в тюрьме, а что Клубен поступил великодушно.

На столе видны были компас и связка реестров и записных книг: то были, конечно, компас «Дюранды» и судовые бумаги, отданные Клубеном Эмбранкаму и Тангрулю перед отправлением шлюпки, — величественное самоотвержение человека, спасающего даже связки старой бумаги в минуту своей смерти. Снова какой возвышенный пример самоотвержения.

Все единодушно удивлялись Клубену; но, впрочем, все в один голос уверяли, что он должен был спастись. Кутер «Шильтьель» пришел через несколько часов после «Кашмира»; с этим кутером получены были последние известия. Он провел двадцать четыре часа в одних водах с «Дюрандой». Он лежал в дрейфе во время тумана и лавировал во время бури. Хозяин «Шильтьеля» был тут, между присутствовавшими.

В ту минуту, когда вошел Жилльят, этот судохозяин окончил свой рассказ месс Летьерри. Его рассказ был настоящим рапортом. Под утро шторм утих, и когда ветер несколько улегся, то хозяин «Шильтьеля» услышал мычанье в открытом море. Этот звук, раздавшийся среди волн, удивил его; он направился в ту сторону и увидел «Дюранду» в скалах Дуврских. Штиль был достаточен, так что он мог подойти. Он окликнул остов судна. Ответом ему было только мычанье быков, тонувших в трюме. Хозяин «Шильтьеля» был уверен, что на «Дюранде» не оставалось никого. Остов был еще очень крепок, и, какова бы ни была сила шторма, Клубен мог провести там ночь. Его там не было, значит, он был спасен. Несколько шлюпок и люгеров, из Гранвиля и из С<ен->Мало, высвободившись из-под тумана, без всякого сомнения, должны были накануне вечером пройти довольно близко от скалы Дуврской. Один из них, очевидно, принял капитана Клубена. Надобно помнить, что шлюпка «Дюранды», отчаливая от разбитого судна, была полна, что она должна была подвергнуться многим опасностям, что лишний человек был ей не под силу и мог ее опрокинуть и что такова была главная причина, побудившая Клубена остаться на остове; но, исполнив свою обязанность, он при появлении спасительного судна, конечно, не задумался спастись. Можно быть героем, но не глупцом. Самоубийство было бы тем нелепее, что Клубен невинен в гибели «Дюранды». Виноват во всем Тангруль, а не Клубен. Все это было убедительно; и все ждали с минуты на минуту появления Клубена.

Что касается «Дюранды», то приходилось покориться судьбе: бедствие было неисправимо. Хозяин «Шильтьеля» присутствовал при последней сцене крушения. Очень острый отрог, на котором «Дюранда» была как бы пригвождена, крепко держал ее во всю ночь и сопротивлялся порыву бури, как бы желая сберечь остов для себя; но утром в ту минуту, когда «Шильтьель», убедившись, что спасать некого, хотел удалиться от «Дюранды», нашел один из тех валов, которые можно назвать последними вспышками гнева бури. Этот вал неистово приподнял остов, сорвал его со скалы и с быстротой и правильностью пущенной стрелы бросил его между обеими скалами. Послышался «дьявольский треск» — говорил судохозяин. «Дюранда», выброшенная валом, врезалась в промежуток между обеими скалами до мильшпангоута. Она была опять пригвождена, но крепче, нежели на подводной скале. Она должна была остаться там, между небом и землей, и быть жертвой всех ветров и всего моря.

По словам экипажа «Шильтьеля», «Дюранда» была уже размозжена до трех четвертей своего корпуса. Она, очевидно, пошла бы ко дну ночью же, если бы подводный камень не удержал ее. Хозяин «Шильтьеля» рассматривал остов в свою подзорную трубу. Он сообщил с точностью моряка подробности бедствия: шканцы штирборта были продавлены; мачты сломаны; у парусов отпороты лик-тросы; вант-путенсы почти все оборваны; окно в крышке над люком камеры раздавлено падением рея; косые ванты разбиты от траверса грот-мачты до верхней части кормы; свод камбуса продавлен; стапели шлюпок сдвинуты; древко руля сломано, бейфуты сорваны, обвесы срезаны, битеньги снесены, кроспица разбита, рыбина отодрана, ахтерштевен сломан. Что касается до крана для поднятия грузов, привинченного к мачте на баке, то от него не осталось и следа, он был унесен, со стенг-вынтрепом, блоками и цепями. «Дюранда» расхлябалась; теперь вода размоет ее, и через несколько дней от нее не останется ничего.

Однако замечательная вещь, доказывавшая отличное устройство машины: последняя вышла из этой борьбы почти нетронутою. Хозяин «Шильтьеля» уверял, что в «рукоятке» не заметно никакой важной порчи. Мачты корабля не выдержали бури; но труба машины устояла. Железные перила капитанского мостика были только скручены; тамбуры пострадали; клетки были сдавлены; но у колес, по-видимому, не оторвано ни одной лопасти. Машина оставалась невредимой. Таково было мнение хозяина «Шильтьеля». Кочегар Эмбранкам разделял его убеждение. Этот негр, имевший более понятливости, чем многие из белых, был поклонником машины; он поднимал руки и, растопыривая свои все десять черных пальцев, говорил безмолвному Летьерри: «Хозяин, механизм жив».

Так как спасение Клубена казалось достоверным и корпус «Дюранды» был отдан на произвол судьбы, то в разговорах между группами весь вопрос был о машине. В ней принимали участие, как в человеке. Удивлялись ее хорошему поведению.

Мало-помалу эта машина сделалась единственным предметом заботливости.