Заговоренные - Лада Миллер

В ванну возвращается Илья, он хочет спросить, что она будет – чай или кофе, но молчит, смотрит на ее плечи, нежно покусанные сегодняшним солнцем, на лопатки, торчащие, будто крылышки, на розовые кружевные трусики, на белую полоску незагорелой кожи над ними. Горло у него перехватывает, он и сам не знает почему, а слова застревают.

А Ирка жмыхает в раковине сарафан и футболку и тихо повторяет:

– Кошмар какой. Дети же.

Илюша возвращается на кухню и заваривает чай. Потом выходит на балкон, надо же, здесь действительно есть балкон. Курит. Пока он курит, Ирка успевает выстирать и выжать одежду, повесить ее сушить, залезть в ванну, помыться, вытереться и наконец-то добрести до кровати.

Илья тушит сигарету, идет в ванну, начинает мыться. Мыслей в голове нет, и это хорошо.

Когда он возвращается в комнату, то видит Ирку – она лежит, закутанная в простынь, почему-то не вдоль кровати, а наискосок, лицо ее безмятежно, а губы причмокивают во сне.

Он ложится рядом, стягивает простынь, обнимает ее ногой и рукой, утыкается в шею и засыпает раньше, чем успевает почувствовать ее уже такой привычный запах.

Утро застает их в той же позе, будит, придвигает друг к другу ближе, еще ближе, настраивает их тела на один ритм, обрывается внезапно.

Ирка на пару секунд теряет сознание, а может, наоборот, находит, она так до конца и не смогла понять, что с ней происходит вот в эти моменты, но точно знает, что такого никогда не было раньше, с другими, а это значит…

Что это значит, она не знает, да и не собирается выяснять. По крайней мере, пока.

– Знаешь, у меня ведь совсем не было опыта семьи, – говорит Ирка.

Они лежат уже не близко, но все еще рядом.

Ирка рассказывает все подряд, все, что приходит в голову, и такое с ней тоже – в первый раз.

– Папа погиб, когда я была совсем маленькая, а мама потом так замуж и не вышла. Говорила, что боялась, что новый отец меня обижать будет. Может, и правильно сделала, я не знаю. Тут ведь не угадаешь, правда?

Ирка заглядывает ему в глаза. Илюша лежит на спине, одна рука обнимает Ирку, другая, с сигаретой, отставлена в сторону.

– Ну… – тянет он, вспоминая вчерашнее, – тебя не очень-то обидишь, – и смеется.

– Покурить хочешь? – спрашивает он.

– Нет, – вздыхает она, – мне нельзя.

Испуганно взглядывает на Илью, но он не слышит ее последних слов, потому что именно в эту минуту звонит его телефон.

Илья вскакивает, глядит на номер, строго смотрит на Ирку, показывая ей знаками, мол, тихо, берет телефон и снова усаживается на кровати, к Ирке спиной.

– Алло. Люсик? Это ты? Ага, привет. Нет, все нормально. Почему не звонил? Дежурство было тяжелым. Да. Не спал вообще. Ага. Нет, сейчас нормально. Нет, сегодня без операций, меня на выписки посадили. Приеду? Так приеду, как всегда, часов в пять. Да. Хорошо. И я тебя. И я тебя целую. До встречи.

Он нажимает отбой. Пару секунд сидит спиной к Ирке. Зажигает новую сигарету. Ложится. Закидывает руку за голову. Курит с закрытыми глазами.

– Все в порядке? – спрашивает Ирка на всякий случай, а на самом деле для того, чтобы напомнить о себе.

– Да, – откликается Илюша, не открывая глаз, – все супер. Еще бы чашечку кофе.

Ирка вскакивает, начинает суетиться, хлопает дверками кухонных шкафов.

Полуденное солнце заглядывает в окно. Солнцу кажется, что это комната молодоженов. Ирке кажется, что теперь все будет лучше, чем раньше. Илье кажется, что пора бросать курить.

Глава четвертая

– Скажи, Илюша…

Ирка улыбается, делает паузу.

Вот если б можно было поставить на паузу целый день, ах, как было бы здорово. И пусть пылит дорога, ведь она пылит только для них, пусть оливы машут зелеными флагами вслед, пусть Великий Город приближается, а потом снова убегает – высоки его стены, бесконечны его дороги, белолицы его дома. Розы укутывают его ноги, небо роняет звезды, гляди, гляди, две из них сцепились – падают, теперь не разлучить.

– Скажи, Илюша…

– Что, Ириш?

Надо же, как мало надо для счастья. Услышать свое имя из уст возлюбленного. Ирка наклоняется к его плечу, вжимается носом, всем лицом, посапывает, довольная.

Илья смеется:

– Ты похожа на зверька. Ласкового и вечно голодного. Ну, зверек ты мой, говори, о чем спросить хотела?

Руки Ильи расслабленно лежат на руле. Дорога на удивление пустая, вот что значит будни. Вдоль обочин стоят босоногие оливы, лениво перебрасываются словами, потягиваются, обнимают себя ветками за плечи, где-то вдалеке слышно, как ослики перебирают копытами, забираясь вверх по склонам холмов, как мелкие камни осыпаются с тропинок, а кусты чешут жесткие затылки, поглядывая на случайных путников. Солнце зависло чуть ниже своего зенита, прилипло к небу, словно яйцо к сковородке, задумалось и больше не спешит.

У Ильи тепло в животе, тепло, но не так нестерпимо, как бывает, когда страсть. А совсем по-другому, будто вдруг щенок за пазухой, и ты смотришь на него с умилением, а он тебе в ответ безмолвно: «Теперь я твой насовсем».

Ирка отрывает лицо от его плеча, почти мурлычет.

– Я что спросить-то хотела…

Она тянет и тянет с вопросом, не потому, что вопрос такой важный, а потому, что времени у них впереди – целая жизнь.

Так ей хочется думать и так она думает, а все сомнения и обиды мы оставим на далекое потом, то, которое за горизонтом, где обязательно молния и гроза.

– Спрашивай, ну? – смеется Илья. – Я тебе все, как на духу, расскажу.

Он смешно щурится и добавляет хитрым голосом:

– Ну, почти.

Ирка смотрит на него и ловит себя на мысли, что повторяет все его ужимки, словечки, все выражения лица, а ведь это форменное сумасшествие, и такого никогда не было.

«Вот бы оказаться у него дома, – думает Ирка, и сердце ее сладко замирает, а потом проваливается и катится прочь. – Стать бы маленькой, совсем маленькой, и пусть он домой пойдет, а меня в кармане забудет, а я все-все услышу, все пойму. Интересно, какой он дома?»

– Птичка моя! – доносится голос Ильи издалека. – Ты смотри не спи. Я не согласен. Мне тебя еще не хватило. Так что за вопрос-то?

Ее небольно корябает это странное «еще», и она продолжает:

– Очень даже простой. Скажи… А у тебя было много…ну… других…