Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи) - Езетхан Уруймагова

За таким занятием застал майор Сазонов своих подчиненных. Делая ночную поверку подразделений, майор вошел в комнату. Увидя старшину с ребенком на коленях, он нахмурил рыжие кустистые брови и громко сказал:

— Поздравляю вас, старшина, с прибавкой в семье…

Старшина стремительно опустил девочку на пол, вытянулся перед командиром полка и отрапортовал:

— Товарищ майор, первый взвод пятой роты расположился на ночлег, старшина роты Уртаев.

— Плохо расположился, товарищ старшина, — буркнул майор недовольно, разглядывая вповалку спящих солдат. И, поглядев на стол, с упреком добавил: — Зайчиков рисуете, а взвод у вас… вон на кого похож?..

— Да вот, девочка, товарищ майор, — виновато промолвил старшина, — жует целый вечер…

— Одно другому не мешает, — перебил майор, — до утра взводу высушиться, поужинать, ну и, конечно, выспаться…

Собираясь уходить, майор, пряча в глазах ласку, спросил:

— Ну, а куда же девочку девать будете, учитель?

— Не знаю, товарищ майор, деревня пустая…

— С собой берите, — и, поглядев на стол, на рисунки, на старшину, майор дрогнул рыжими бровями и сказал: — Однако же, старшина, не завидую вашим ученикам… Придирчивый вы учитель… Я не забыл историю с батальонной газетой…

— По долгу службы, товарищ майор… Батальонная газета — и вдруг грамматические ошибки. Я ведь преподаватель русского языка. Хотя сам я не русский, но язык этот знаю. Люблю грамотное письмо. Русский язык, уж если его полюбишь, да еще познаешь — все равно, что кругосветное путешествие… Ну, а перед вами я, конечно, виноват, товарищ майор, простите. По долгу службы… За плохую газету ведь редактора ругают.

— Ну, мы с вами, товарищ старшина, как говорят, квиты… Вы мою статью из-за грамматических ошибок обругали, а я вас, так сказать, с редактора да на старшину подразделения… Я тоже, товарищ Уртаев, по долгу службы сразу понял, что старшина из вас наилучший выйдет. Требовательность — первое качество командира… Ну, отдыхайте. Кто старое помянет, тому глаз вон. Скоро домой, тогда и закрутите свою грамматику…

— Да, обратно в школу…, — подтвердил старшина, провожая командира полка. — Вот кончилась война… трудно поверить, сколь она была тяжела…

— А впереди думаешь легко? — незаметно перешел майор на «ты» и шагнул через порог.

Голубым серебром отливала лунная ночь. В раздвинувшемся весеннем небе тепло дрожали звезды. Плыла тишина над чужой деревней. В отдалении сверкали желтые мелькающие огни…

— Машины с зажженными фарами, — радостно сказал майор.

— Горестно за тех, кто не дожил до этих огней… Жизнь победила смерть… Иначе и быть не могло, — грустно прошептал майор и потянулся рукой к сиреневому кусту. Он сорвал набухшую от дождя ветку сирени и приложился губами к ароматному холоду бледного цветка.

— Я понимаю, товарищи, что вам не легко. Учеба без отрыва от производства — необычная учеба, она требует перенапряжения сил… — говорил Алексей Уртаев, преподаватель русского языка вечерней школы.

Класс внимательно слушал его. Ученики, действительно, были необычные… Одни с седыми висками, иные с легким пухом первый раз пробившихся усов. Самому младшему из учеников было не менее восемнадцати лет.

— Люди вы взрослые, — продолжал он, держа в руках тетрадь. И получать двойки вам не к лицу… Извините, не позволю. Вас сюда послали с заводов, фабрик и послали как лучших… Мне вас доверили, на меня надеются. Нет, нет, двойку по русскому языку я даже самому лучшему стахановцу не прощу. Я понимаю, что вы сейчас думаете. Правильно, война в свое время вам помешала учиться, а сейчас вы обязаны наверстать упущенное, иначе, где же культура, о которой мы каждый день говорим? Вот вы, товарищ Синельников, идите-ка к доске.

Поднялся молодой рабочий. Слегка сутулясь, смущаясь своего высокого роста, он оглядел класс и сказал:

— Ладно, Алексей Петрович, хватит говорить обо мне, я того и сам не стою, виноват. Исправлюсь. Вроде знаю правила, а до письма дойдешь… — юноша недоуменно повел плечами.

— Значит, не всю силу отдаешь, — прервал его Уртаев.

— Всю силу? — усмехнулся Синельников. — Всю силу русскому языку отдать, а в цехе кто за меня работать будет?

— Если человек захочет сделать что-либо от всего сердца, он этого обязательно добьется, — недовольный ответом Синельникова бросил Уртаев и после минутного раздумья продолжал:

— Вот был со мной в войну такой случай. — Он не любил рассказывать о войне, но тут не удержался. — Попалась нам девочка лет восьми, беспризорная… Возили мы ее с собой месяца три, пока в детский дом не сдали. Так я ее за это время русской азбуке научил. Да, да, — утвердительно воскликнул Уртаев, хотя ему никто и не возражал. — Это потому, что я очень хотел научить читать немецкую девочку, а вы мне, товарищ Синельников, говорите о вашем цехе… На войне тоже бывало всякое… Возьмите вот записку и передайте — кто у вас там главный, директор, начальник? Пусть придет на собрание.

— А при чем тут мой директор? Что он мне мать, на собрание ходить… Думаете, что ему больше делать нечего, как за моей двойкой бегать?

— В данном случае ваш директор больше подойдет для нашего родительского собрания, чем ваша мама… Она в свое время ходила, с нее хватит. И вообще, товарищ Синельников, не указывайте, как мне поступать. По долгу службы, как директор школы и преподаватель русского языка, я имею право вызывать, кого нахожу необходимым… Это мое законное право, — сурово сказал он, сел к столу и протянул Синельникову мел.

— Пишите предложение и разберите его по частям речи…

Синельников молча стал у доски. Уртаев, глядя на юношу, четко произнес:

— «Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин».

Сорок учеников — юных, седых, с заводов, фабрик и учреждений, — наклонив головы, сосредоточенно, с легким шорохом водили ручками по бумаге.

— «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин», — повторил учитель, встал и подошел к окну.

В раскрытые окна приглушенно доносился вечерний гул города. Был май месяц. Шла восьмая мирная весна по родной земле старшины Уртаева. В переливах ярких городских огней жидким золотом дрожали листья каштанов и акаций. Далеко осталась немецкая деревня Бурно. Ушла она из памяти старшины Уртаева. Но как бывает летним днем в густом лесу, так вдруг сквозь перепутанную чащу его мыслей, как солнечные блики в лесу, пробились в сознании учителя Уртаева воспоминания… И мысль, как солнечный зайчик, пошла, поскакала…

«Не завидую вашим ученикам, товарищ старшина, придирчивый вы учитель», — вспомнил он слова майора Сазонова и улыбнулся. Разглядывая нежную зелень деревьев, Уртаев с теплым чувством и грустным волнением подумал:

— Где он? Где остальные, с кем прошагал я длинные дороги войны?

— Разрешите, товарищ директор, я только на минуту, — стоя у дверей кабинета, сказал Синельников, смущенно топчась на одном месте.

— А-а-а, Синельников. Входи, входи… Молодец!.. Опять переходящее знамя у тебя, все второй цех.

— Я не из-за этого, товарищ директор…

— Садитесь, что дома какая-нибудь неприятность? — спросил директор, глядя на озабоченное лицо молодого рабочего.

— Нет, дома все в порядке… да вот эта вечерняя школа, как веревка на шее.

— А-а-а, — понимающе протянул директор, нахмурив рыжие кустистые брови. — Трудно совмещать?

— Да не так, чтоб трудно, но учитель попался вредный. Из-за пяти ошибок в диктанте он может так вымотать душу, что от любой грамоты откажешься…

— Да, грамматика — штука крутая, — с усмешкой сказал директор. — Бывали и у меня с ней неприятности…

— Хоть мне и неудобно, Николай Иванович, — продолжал Синельников, но прошу вас, на этой записке припишите сбоку, что читали ее и примете меры…

Синельников протянул директору записку.

— Это, чтоб отстал от меня учитель. Он вас несколько раз вызывал, но я не передавал вам, — говорил Синельников, виновато улыбаясь и глядя в лицо директору. — Нас по заводу больше семидесяти человек учится. Если из-за каждого будете ходить на собрание… что вам больше делать нечего?

— Двойку получил, значит, — промолвил директор, прихлопнув записку ладонью. — На родительское собрание зовут. Семьдесят сыновей — семьдесят родительских собраний, — усмехнулся директор. Он недовольно нахмурил рыжие брови и позвонил.

В дверь кабинета просунулась тщательно завитая белокурая голова секретарши.

— Парторга второго цеха… Срочно.

Голова секретарши исчезла. После минутного раздумья директор снова перечитал записку, вскинул на Синельникова рыжие брови и сердито сказал: