Избранный выжить - Ежи Эйнхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но поспать в бомбоубежище не особенно удается. Мы уже отличаем звук снарядов тяжелой артиллерии от рева пикирующих Штукас – немецких штурмовиков, нам знаком свист падающих бомб. Мы теперь знаем, что зажигательные бомбы довольно опасны, хотя их и не слышно.
Вы когда-нибудь слышали вой тяжелого артиллерийского снаряда или надрывный рев пикирующего бомбардировщика? Если нет, вы легко можете себе представить, что это за звуки и как себя чувствует человек, запертый в тесном подвале, посреди осажденного города, когда негде скрыться и некуда убежать. Представьте себе, как ребенок – мой брат, или подросток – я сам, чувствовали себя в нашем подвале. Или что переживали родители с их врожденным инстинктом защищать своих детей – как Сара и Пинкус, лишенные возможности хоть как-то, пусть даже своим телом, прикрыть нас от грозящей опасности. Ты знаешь, что снаряд сейчас упадет, но не знаешь где. Сейчас, вот уже сейчас, раздастся мощный взрыв, но ты не знаешь, насколько близко от тебя, а может быть, ты и не услышишь взрыва, потому что этот снаряд предназначен как раз тебе, ты не знаешь, будешь ли ты в живых через несколько секунд, или тебя разорвет на куски, или тяжело ранит – но у тебя нет ни единого шанса не только попасть в больницу, но и просто получить квалифицированную помощь. Твоя жизнь зависит от того, когда пилоту придет в голову начать пике, когда откроется бомбовый люк, как артиллерийский расчет поставит прицел – несколько сантиметров правее – и тебе, и твоим близким конец, несколько сантиметров левее – и ты пока еще в живых. На этот раз. Но еще будет много бомб и снарядов, через несколько минут, ночью, утром, этому не видно конца, и ты ничего не можешь с этим сделать. Потому что ты принадлежишь к гражданскому населению, невооруженному и беззащитному, помыкаемому гражданскому населению – главной жертве современной войны.
Если ты принадлежишь к гражданскому населению, во время войны у тебя нет никаких прав. Принимаемые в мирное время гордые декларации и конвенции стоят во время войны меньше, чем один-единственный пистолет. Потому что если у тебя есть пистолет, штык или хотя бы противогаз, у тебя есть хоть какое-то, пусть ложное, чувство защищенности, чувство, что ты можешь за себя постоять. А после целого дня яростной бомбежки никто даже и не вспоминает о том, что существует Женевская конвенция об обязанностях воюющих сторон перед гражданским населением. Все, что говорилось, писалось, обсуждалось и после долгих взвешиваний принималось в мирное время, не стоит ломаного гроша. Потому что это война, и ты уже в пределах досягаемости вражеского оружия, и у тебя нет никаких прав. Можно только удивляться, как умные, дальновидные люди тратят столько сил, труда и денег, чтобы разрабатывать все эти далекие от жизни, наивные и бессмысленные документы. Все, что происходит во время войн, подтверждает, что созданные ими декларации не стоят бумаги, на которой они написаны. Войны нельзя допускать, потому что их нельзя выиграть, в войнах нет победителей – только побежденные.
Ты пытаешься сделать все, чтобы защитить себя и своих близких. При звуке сирены ты бежишь в бомбоубежище – в нашем доме это просто подвал. Ты надеешься, что это тебя защитит, не от прямого попадания, конечно, но уж во всяком случае, от осколков, свистящих на улице после каждого взрыва.
Ты знаешь, что снаряд изготовлен в другой стране, делал его рабочий, которого ты никогда не встретишь, нацелит его неизвестный тебе человек в военной форме, и он обязательно собирается попасть в тебя или в кого-то еще в осажденном городе. Снаряды неумолимы, они не имеют чувств, они предназначены, чтобы разрушать и убивать все на своем пути, и сделаны в соответствии с этим предназначением. Во время бомбежки тебе кажется, что ты готов отдать все, что угодно, пусть случится самое худшее – лишь бы прекратился этот кошмар. Но когда он прекращается, ты все равно знаешь, что скоро все начнется заново. Это не война армий. Это война гражданского населения, война детей, стариков и женщин.
Только тот, кто на себе испытал, что значит находиться под постоянной бомбежкой в осажденном и беззащитном городе, только тот может понять, что испытывают его жители. Я понимаю, что переживали люди в осажденном сербами Сараево, в беспощадно бомбардируемом хорватами Книне, что чувствовало население в Багдаде во время налетов американских и английских бомбардировщиков. Но в Сараево люди по крайней мере знали, что кто-то пытается им помочь, естественно, они были разочарованы, что делается так мало, но что-то все же делалось. Нам в Варшаве никто не пытался помочь, мы с болью сознавали, что до нас никому нет дела и помощи ждать неоткуда.
Слухи о том, что помощь уже близка… их уже никто не повторяет и никто им не верит. Мы кричим «ура!», многие плачут от радости, когда в первые дни осады последний польский истребитель поднимается в воздух, чтобы защитить нас. Пило, лейтенант Палузиньски – последний герой войны. Теперь и его самолет разбит – его уничтожили на земле. У нас больше нет героя, на которого мы могли бы рассчитывать. Польские пушки слышны все реже. Они все же помогали нам не падать духом, хотя и не приносили немцам особого вреда. Мы, правда, слышали, что один немецкий самолет был сбит в начале осады, люди ходят смотреть на его сгоревший остов. Теперь же они могут терзать нас без малейшей опасности для себя.
Когда ближе к вечеру бомбежка прекращается, а вечерний артиллерийский обстрел еще не начался, начинает мучить голод. Первый раз в жизни я голоден и начинаю понимать, что значит истинный голод. Голод – это не тогда, когда очень хочется чего-нибудь вкусного. Голод – это постоянно присутствующее неукротимое желание хоть чем-нибудь его утолить. Впервые в жизни я чувствую, что мне грозит опасность, впервые я осознаю, как непрочна человеческая жизнь. Я понимаю вдруг, что жизнь – это дар, который может быть отнят когда угодно. Это понимание останется со мной на всю жизнь – если мне суждено выжить.
Вместе с нами прячется в бомбоубежище пожилая, очень молчаливая, решительная и немного высокомерная седая женщина с пристальным, а иногда просто яростным выражением серых глаз. Ее покойный муж был офицером немецкой армии во время Первой мировой войны. После него остались
