Десятиглав, Или Подвиг Беспечности - Андрей Добрынин

Такими безотрадными мыслями я растравлял свои душевные раны, слоняясь взад-вперед по пустынной квартире, и радостно вздрагивал от каждого телефонного звонка. Однако к телефону всякий раз звали Анну, и я погружался еще глубже в пучину уныния. Поэтому когда позвонил Степанцов и предложил слегка встряхнуться, посетив кое-какие московские клубы, я тотчас ответил согласием. В первом клубе из числа тех, в которые мы в тот вечер попали (он одновременно являлся и казино), происходила вечеринка для деятелей шоу-бизнеса, и мы трое (Григорьев присоединился к нам при входе) по воле благосклонных к приглашенных к нам устроителей были внесены в список. Разумеется, мы порадовались бесплатности угощения (не слишком, впрочем, роскошного), однако за даровую водку и тарталетки нам пришлось внимать многочисленным эстрадным исполнителям — они показывали свое искусство в надежде на то, что присутствовавшие в зале представители масс-медиа похвалят их позднее в своих репортажах. Упомянутые представители жрали и пили, словно Гаргантюа, и обращали очень мало внимания на усилия артистов: было ясно, что их одобрение вызывается отнюдь не достоинствами песни и не мастерством исполнителя, а какими-то другими причинами, таинственными для непосвященных. Впрочем, справедливости ради надо отметить удивительное занудство программы — впрочем, как и подавляющего большинства подобных действ. Закручивание гаек на конвейере в течение того же времени доставило бы нам не больше веселья. О конвейере я говорю потому, что при всем поверхностном разнообразии аранжировок, тематики текстов и ухваток исполнителей все песенные номера по сути своей были схожи, как изделия, произведенные промышленным способом, напрочь исключающим всякую самобытность. Все те, кто принимал участие в этом производстве, явно заботились в первую голову о том, чтобы не шокировать публику чем-либо выходящим за рамки общепринятого и не вынудить ее сделать хотя бы самое минимальное умственное усилие. Античеловеческая подоплека всего происходящего была настолько очевидна, что хотелось устроить скандал, и только недостаточное количество выпитого вкупе с признательностью тем, кто нас с наилучшими намерениями пригласил, удержали меня от осуществления этого вполне оправданного желания. Впрочем, я проявил бы необъективность, если бы не упомянул и о нескольких отрадных моментах программы. Так, приятное впечатление произвел на меня номер со стриптизом, поскольку девушка обладала дивной лепки грудью и вдобавок не лишена была остроумия: когда певец, выступление которого она сопровождала, запел что-то об автомобильной катастрофе, в которую он якобы попал, красотка очень ловко изобразила катастрофу, с грохотом повалившись на сцену вместе с двумя стульями и микрофонной стойкой. По моим наблюдениям, с ее стороны это являлось экспромтом, и поскольку я взял себе за правило всегда и всюду поощрять проявления творческого духа, то заставил оглянуться на себя весь зал своими оглушительными рукоплесканиями и ревом "браво", причем общее внимание меня нисколько не смутило. Да, веселая стриптизерка укрепила меня в моей давней любви к представительницам сомнительных профессий… Отмечу еще болезненную девицу лет пятнадцати, которую ведущий объявил как восходящую звезду: не подозревая, похоже, об очевидных изъянах собственной фигуры, она так самозабвенно вихлялась под музыку, что казалось, будто ее конечности вот-вот выскочат из суставов и разлетятся по залу. Ее необычные телодвижения не имели ни малейшей связи с исполняемой ею песней, но именно эта нелепость поведения и завораживала. Я склонен объяснять это тем, что угнетенный рационализмом окружающей жизни современный человек устал совершать осмысленные действия и наблюдать их вокруг себя, а потому он жаждет полной бессмыслицы, словно глотка живой воды. Однако покамест мало у кого из деятелей массовой культуры хватает смелости на то, чтобы преподносить публике настоящую, беспримесную чушь — все ограничивается лишь половинчатыми попытками сделать свои опусы, с одной стороны, понятными даже для моллюсков, а с другой — внести в них глубину и чувствительность. Если первую часть задачи удается выполнить без особых затруднений, то со второй дело обстоит куда сложнее — ведь массовую культуру делают, как правило, люди недалекие и крайне циничные, и потому убедительно имитировать подлинное искусство им очень нелегко: мешают неискренность, духовная скудость и недостаток образования. Другое дело — откровенная нелепица, особенно если ее демонстрация доставляет нескрываемое удовольствие самому артисту.

Когда мы осознали всю духовную нищету предложенной нам на престижной вечеринке концертной программы, в наших душах, как я уже говорил, возникло смутное недовольство. До известного времени нам удавалось подавлять его даровой выпивкой и закуской, однако номера следовали один за другим так плотно, что из-за грома музыки общение, которое одно могло скрасить для нас всю неприглядность происходящего, становилось практически невозможным. К тому же собравшиеся с такой отвратительной жадностью накинулись на бесплатную водку, что очень скоро всю ее выпили, а приобретать в этом заведении выпивку за свои деньги было бы из-за несуразных цен величайшей глупостью. Поэтому мы решили перебраться куда-нибудь еще. Едва мы пришли к этой мысли, как я очень кстати вспомнил, что неподалеку в клубе "Ландыш" должна выступать изуверская рок-группа "Агония". Зрелище обещало быть занятным, и мы, попетляв с четверть часа по гулким сырым переулкам, нашли в одном из дворов вход в подвал, где и находился клуб. Зал с эстрадой тонул в полумраке, в котором мерцали свечи и поблескивали глаза и зубы сидящих, а также пивные кружки и стаканы, теснившиеся на столах. Обстановка отличалась спартанской простотой — "Ландыш" был бы самой низкопробной распивочной, если бы не его известность в богемных кругах и не наличие весьма своеобразной концертной программы. Когда мы наконец нашли столик и расселись, группа как раз собиралась начать выступление, и потому зал притих. На эстраде в круге света появились два по пояс голых молодых человека истощенного вида с гитарами. Некоторое время они вяло музицировали, исполняя песню про ландыши, однако затем игра у них расклеилась. Тогда один из них с бранью отбросил гитару, схватил второго за волосы и без долгих разговоров всадил ему по самую рукоятку в живот неизвестно откуда взявшийся мясницкий тесак. Жертва издала страдальческий вопль (и несколько девиц в зале поддержали ее своим визгом), однако не осталась в долгу: придерживая одной рукой вываливающиеся внутренности, она схватила со столика, стоявшего на эстраде, бутылку из-под шампанского и что было сил хватила ею по голове своего обидчика. Тот зашатался и рухнул на столик, ножки столика подломились, и бедняга с грохотом и звоном распластался на полу среди обломков и осколков посуды. Человек, которого пытались зарезать, вытащил из-за щеки здоровенную иглу, уселся на стул и принялся на виду у всего зала деловито зашивать дратвой рану у себя в животе. Неподалеку от нас какую-то девушку начало рвать прямо на скатерть, и ее увели. Тут на эстраде появился еще один участник действа — он был в одной набедренной повязке и в костлявой руке сжимал туристический топорик. С плотоядной ухмылкой подкравшись сзади к раненому, он широко размахнулся и с хрустом вогнал топорик ему в череп по самый обух. Однако торжествующее выражение на лице рубаки очень скоро сменилось озадаченностью, поскольку человек с топором в черепе и не подумал упасть, а медленно повернулся и внимательно посмотрел на своего недруга. Затем он вскочил и с диким воплем, заставившим вздрогнуть всех в зале, вцепился противнику в горло и стал его душить. Хруст позвонков и горловых хрящей был слышен до того отчетливо, что нескольких девушек уже за другим столиком вырвало почти одновременно, а их кавалеры с кислым видом принялись осматривать со всех сторон свои костюмы. Однако предложение удалиться из зала, дабы прийти в себя, девушки решительно отвергли и продолжали во все глаза смотреть на устрашающее действо. Задушив врага, человек с топором в черепе вытащил из-за ширмы огромную бутыль с голубоватой жидкостью, поднял ее и продемонстрировал залу, громко объявив: "Денатурированный спирт". Затем он щедро полил спиртом обоих своих поверженных противников и, злорадно хихикая, достал зажигалку из кармана мешковатых штанов. "Не надо!" — умоляюще взвизгнула какая-то девица, но победитель был неумолим: чиркнул кремень, и пламя мгновенно охватило оба распростертых на эстраде тела. Оказалось, что эти люди лишь прикидывались мертвыми, ибо, ощутив жжение, они тут же проворно вскочили и, размахивая руками, принялись дико скакать на эстраде, душераздирающими криками призывая на помощь. Прибежал охранник с огнетушителем и стал пускать в них пенную струю, однако его усилия не дали заметного эффекта. По залу стал распространяться аппетитный запах жаренного на спирту мяса. Обессилев от прыжков, горящие люди повалились на эстраду, сбежавшиеся охранники накрыли их какими-то попонами (результатом этой операции стали целые облака зловонного дыма), а затем кое-как перекатили в скрытое занавесом помещение за сценой. Человек с топором в черепе, однако, и не думал успокаиваться — явно проникшись ненавистью к охраннику с огнетушителем, помогавшему его врагам, он с фальшивой улыбкой протянул несчастному руку, но в момент рукопожатия свалил его с ног броском через бедро и принялся его головой, точнее — лицом, крошить валявшуюся на эстраде посуду. При этом он торжествующе выкрикивал: "На, получай! Хавай, сука! Будешь еще?! Будешь?! Будешь?!" Меня удивляли его злоба и эти выкрики, поскольку охранник, в сущности, лишь исполнял свой долг. Наконец человека с топором в черепе уволокли за занавес, и мы с облегчением перевели дух. <<Н-да, это посильнее "Фауста" Гёте>>,- утирая пот со лба, пробормотал Григорьев. "Ерунда! Таким и должно быть настоящее современное искусство, — безапелляционно заявил Степанцов. — Все остальное безнадежно устарело". — "Но каково артистам?" — осторожно заметил я. "А кто сказал, что хлеб артиста легок? Возьмите, к примеру, меня…"- начал было Степанцов, но тут же осекся, так как за столик к нам с приветливой улыбкой опустился человек с топором в черепе. Впрочем, топор уже извлекли, и в том месте, откуда он торчал, виднелась сквозь густую шевелюру лишь нашлепка лейкопластыря. Вспоротый и небрежно зашитый живот скрывала клетчатая ковбойка. Затем к нам, придвинув стулья, подсели и три остальных члена группы: два "горящих человека", еще распространявших запах жаркого, — их лица и руки были сплошь покрыты волдырями ожогов, и мнимый охранник, которого тыкали лицом в битое стекло, — теперь все его лицо было беспорядочно усеяно залеплявшими порезы полосками лейкопластыря. Несмотря на многочисленные увечья, артисты излучали довольство и бодрость — ведь за один вечер они заработали на четверых целых восемьдесят долларов. Правда, из этой суммы предстояло покрыть расходы на спирт и прочий инвентарь, однако и то, что оставалось, представлялось членам группы огромной наживой. Из вежливости мы посидели еще с четверть часа и затем откланялись, так как нам постоянно казалось, будто артисты вот-вот начнут умирать прямо за нашим столиком. Бедняги долго трясли нам на прощанье руки и уверяли в своем преклонении перед нашим творчеством, а затем робко поинтересовались, не знаем ли мы такого места, где им можно было бы выступить. Мы обещали подумать.