Десятиглав, Или Подвиг Беспечности - Андрей Добрынин

Впрочем, его выкрики доносились к нам только невнятным гулом, раздававшимся в трубе. Подойдя к бандиту, Евгений отколол с лацкана своего пиджака университетский значок и вонзил булавку значка в вызывающе торчавший из мусоропровода бандитский зад. Прогремел гулкий рык, труба зашаталась, все здание затряслось и раздалось оглушительное чпоканье, словно выдернули пробку из гигантской бутыли. Это бандит одним рывком освободился из своего плена и тут же издал такой вопль, от которого у всех заложило уши. "Гады, — побагровев от обиды и заливаясь слезами, бессвязно забормотал затем бандит, — гады, булавками колются…" Не найдя больше слов, он широко разинул щербатый рот и заревел на весь подъезд, словно гигантский младенец. Какая-то бабушка, вышедшая выносить мусор, сделала нам замечание за то, что мы не можем успокоить ребенка. "Сейчас успокоим", — скрипнув зубами, пообещал Евгений, и бандит тут же притих, со звериной чуткостью уловив угрозу в его голосе. Захваченного налетчика погнали в ванную, а Евгений погрузился в раздумье: он полагал, что бандитов было больше, и не мог понять, куда делись остальные. В этот момент облачко побелки плавно опустилось с потолка, заставив его чихнуть. Евгений посмотрел вверх и удивленно приоткрыл рот. Я проследил за его взглядом и тоже не поверил своим глазам: два бандита прилепились к потолку и застыли в таком необычном для человека положении, словно ящерицы-гекконы или огромные клопы. "Эй вы, слезайте оттуда", — обратился к ним Евгений, но они и не подумали слезть, притворяясь, будто ничего не слышат. Евгений ушел в квартиру и вскоре вернулся, но теперь вместо пулемета в руке у него был большой черный пистолет. "Последний раз вам говорю, уроды, слезайте оттуда, иначе стреляю", — пригрозил Евгений. Ответом послужило невыразимо тоскливое урчание в кишечниках у негодяев. Евгений на всякий случай отошел в сторону и вскинул пистолет. "Может, не надо?" — попытался я помешать смертоубийству, но наш редактор ободряюще улыбнулся мне и нажал на спуск. Вместо грохота выстрела пистолет неожиданно издал звук "ссык!" и выпустил струйку теплой воды в одного из громил. Затем Евгений точно так же обрызгал второго. Видимо, теплая вода нарушила сцепление бандитов с потолком, потому что через несколько минут терпеливого ожидания сначала один, а потом другой головорез с отвратительным чавканьем отклеились от потолка и рухнули на пол к нашим ногам. Некоторое время они, кряхтя, возились на полу, пытаясь симулировать тяжелые увечья. Однако Евгений холодно произнес: "Ну, я жду. Долго еще будем ваньку валять?" — и бандиты неохотно поднялись, заложили руки за спину и были также отконвоированы в ванную.

Когда наши подруги увидели, что военные действия близятся к победному концу, они очнулись от первоначального замешательства и принялись готовить бойцам обильный завтрак. Покуда они хлопотали на кухне, мы успокоили встревоженных соседей, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений Евгения, а затем, рассевшись в гостиной вокруг стола, стали обмениваться впечатлениями о происшедшем. Шуток и смеха, как всегда, хватало, однако на душе у нас было неспокойно: нам было ясно, что дело уже не сводится к банальным рэкетирским разборкам и что на сей раз бандитов использовала втемную какая-то третья сила, по непонятным причинам решившая расправиться с безобидными поэтами. Что это за сила, можно было выяснить только из допроса пленных, но его мы решили отложить до окончания трапезы, неожиданно ощутив зверский голод. Однако все получилось вопреки нашим намерениям: когда из кухни потянулись аппетитнейшие запахи, бандиты в ванной принялись изнутри колотить в дверь. "Начальник, — заорали бандиты, — а мы когда харчеваться будем?! Ты если посадил, то кормить обязан! Хуй ли голодом моришь?! Чифан давай! Мы тоже люди!" Было очевидно, что, оказавшись взаперти, негодяи сразу почувствовали себя в своей стихии и немедленно вспомнили о правах заключенных, о которых в последнее время не устают талдычить "Эмнести интернэшнл" и прочие зловредные организации (недаром слово "amnesty" переводится с английского как "сознательное попустительство").

Евгений подошел к двери в ванную и рявкнул: "Слушайте, вы, душегубы! Кто первым расколется, того отпущу". В ванной наступила тишина, которая через пару секунд сменилась ужасным шумом. "Я все скажу, братан! — кричал кто-то, а другой отталкивал его от двери и кричал сам: "Я первым сдался, его не слушай!" Еще кто-то рвался к двери и голосил: "Командир, он врет, он в тебя стрелять хотел! Отвали, преступник!" Вскоре в ванной возникла потасовка, сопровождавшаяся звуками ударов, нецензурной бранью и жуткими угрозами. Отчаявшись извлечь какую-либо полезную информацию из этого безобразного шума, Евгений рявкнул: "А ну молчать, козлы! Если не заткнетесь, сейчас солярки под дверь налью и запалю на хуй. Говорите четко и ясно: кто вас послал?" На некоторое время все стихло, а затем кто-то уныло прогнусавил: "Ты чего, мужик? Нас же замочат за базар". Евгений не стал возражать и обратился ко мне: "Андрей, принесите, пожалуйста, канистру с соляркой. Она стоит как раз за вами". Я обернулся и с удивлением увидел двадцатилитровую канистру там, где, как я мог бы поклясться, еще минуту назад ничего не было. Однако канистра не потребовалась — из ванной донесся звук оплеухи и крики: "Ты чего гонишь, петушина? Сгореть захотел? Командир, идем в сознанку, все нормально!" Евгений терпеливо ждал, и вот наконец имя заказчика налета было названо. Мы с Евгением тревожно переглянулись: имя пославшего бандитов человека широкой публике, возможно, ничего не сказало бы, но мы-то знали, что он является правой рукой моего тестя — сверхпрезидента. Не переставая сосредоточенно размышлять, Евгений отошел от двери в ванную, взял канистру, вернулся и принялся лить под дверь маслянистую жидкость. Бандиты взвыли от ужаса, но Евгений уже чиркнул зажигалкой, и дверь содрогнулась под напором вспыхнувшего в ванной пламени. Негодяи дико вопили и звали на помощь пожарных и милицию, однако эти звуки все же меньше отвлекали нас от раздумий, чем прежние нахальные требования. Сидя вокруг стола и перебрасываясь скупыми фразами, мы вскоре пришли к неизбежному выводу, что ситуация требует нашего срочного возвращения в Москву. Я вздохнул, поднял голову и увидел Надежду: она напряженно вслушивалась в наш разговор, и ее фиалковые глаза постепенно наполнялись слезами. Когда все было сказано, Евгений поднялся, подошел к двери в ванную и щелкнул шпингалетом. Бандиты, черные от копоти, матерясь и отталкивая друг друга, вывалили на лестницу и с шумом покатились вниз, словно черти, вырвавшиеся из ада. Я посмотрел в окно и увидел, как шарахнулись от них старушки, гулявшие во дворе. "Не плачь, Надежда, — задумчиво произнес я. — Все будет хорошо".

Глава 7

Возвратившись в Москву и приехав к себе на квартиру, Анны я там не обнаружил. Прислуга сообщила мне, что ее папаша-сверхпрезидент взял ее с собой в какую-то поездку. Я ничего не знал об этих планах, и такая скрытность Анны меня уязвила. Если же идея поездки появилась у моего тестя внезапно, то Анна, по моему разумению, должна была бы отказаться, ибо мы как-никак фактически являлись мужем и женой и Анне следовало подумать о том, каково мне будет вернуться после бурных гастролей в пустую квартиру и вести там одинокое и печальное холостяцкое существование. Это при живой-то жене! Вообще в последнее время я стал все чаще отмечать в поведении любимой настораживающие черточки: когда она рассказывала о шикарных дворцах новой знати, в которых ей приходилось бывать, и о пышных празднествах, на которые ее приглашали вместе с отцом, в ее голосе слышалось невольное восхищение, казавшееся мне глупым. Я убеждал себя в том, что, возможно, архитекторам дворцов и устроителям празднеств удалось создать нечто подлинно прекрасное и Анна как человек со вкусом не осталась к этому равнодушна. Однако в жизни мне не однажды приходилось принимать участие в увеселениях скоробогачей, и все такие гульбища были, мягко говоря, пошловаты, а богатство антуражей, в которых они разворачивались, успешно сочеталось с крайней безвкусицей. Вряд ли окружавшие сверхпрезидента мироеды могли в одночасье сделаться приличными людьми и облагородить свое убогое времяпрепровождение. Кроме того, еще не так давно Анна жаловалась мне на бездуховность своего папаши и его клевретов и с гневом отказывалась от всех приглашений, поступавших из этой среды. Она и теперь не упускала случая посмеяться над чванливостью, тупостью и отсутствием вкуса, характерными для нынешних важных особ, однако в ее насмешках мне стала чудиться неискренность: ей нравилось чувствовать себя выше окружавших ее людей, только и всего, однако прочь из их общества ее, похоже, уже не тянуло. Ей было приятно взирать свысока на суетившихся вокруг нее толстосумов, их жен, дочерей и любовниц, и хотя она умом наверняка понимала всю мелкотравчатость такой компании, но я подозревал, что в более одухотворенном обществе она испытала бы дискомфорт, поскольку там никто не таращился бы на нее с раболепным преклонением, не ловил бы с восторгом каждое ее слово и не перешептывался бы восхищенно и завистливо у нее за спиной. В том обществе ей пришлось бы утруждать свою замороченную развлечениями хорошенькую головку и следить за словами, срывающимися с ее языка, дабы снискать уважение и действительно что-то значить. К сожалению, подобный труд оказывается под силу далеко не всякому и уж тем более не богатым красоткам, — им ведь и без этого всюду рады. Любимая все чаще принимала предложения, которые еще недавно и не подумала бы принять, так что мои подозрения основывались отнюдь не на повышенной мнительности. Вдобавок я знал, каким обаянием наделен мой тесть, умевший быть и вкрадчивым, задушевным собеседником, и бесшабашным собутыльником, и гостеприимным хозяином — используя все эти завидные качества и проявляя крайний либерализм, столь нравящийся детям в родителях, он, по-видимому, сейчас вновь подчинял своему влиянию дочь, на какое-то время отдалившуюся от него благодаря роману со мной.