Вершалинский рай - Алексей Карпюк

— А кто все это создал? Откуда взялись поле, лес, болото, растения?.. Вот Трофим Лебединский, такой здоровый и молодой, помер, а я, слабый и хилый, живу! Отцу моему скоро девяносто пять, а еще корку грызут, грибов на всю зиму натаскают из леса! А их ровесники давно уже истлели на мостовлянском кладбище… Почему так, а? Думаешь, случайно это? Без всякой причины? Ого!.. Трофим такое натворил — только люди не знают об этом!

— Смотри-ка! — подтрунивал отец. — Жили рядом, в армии четыре года вместе отбухали, друзьями были, а я, дурак, ничего не знал. Он, считал я, от чахотки умер!

— Хороша чахотка! Почему же она к тебе не привязалась или ко мне?.. Не сумлевайся, Ничипор, на всевышнем суде только однажды был наказан тот, кто без греха! Тогда судил Пилат! За каждым, Ничипор, были грехи, которые до людей не дошли, а только до бога! Не, ты не думай, что небесную силу проведешь: все плохое и хорошее она запоминает! — уверял Степан.

— Не проведешь?

— А как же иначе? Должен же быть кто-то главный над всеми и командовать! Конечно, одному не справиться, забот вон сколько! Вот он и вынужден заводить помощников — архангелов разных или таких, как Альяш, подручных. Подумай: почему народ к нему валит со всего края? Так себе, по-твоему?.. Грех ему не поклониться. Лес с ним под Студянкой валили, сажни дров ставили, пни корчевали! Съезжу! Отцу когда-то на дороге явился сам Христос, не прогневить бы его ненароком!

Честный, работящий и практичный Степан ни одной работы не отложил на завтра, если мог справиться с ней сегодня, что делало его самостоятельным и независимым. И насчет Альяша он вывел для себя именно такую истину из своей нелегкой жизни.

Рыгорулько тоже брал хомут из сеней и шел запрягать своего конька с розовой плешинкой на храпе. Через забор он объяснялся с отцом несколько иначе:

— Ты, Ничипор, надо мной смеешься, знаю, а я все-таки поеду в Грибово. Святой Альяш или не святой — кто его там знает! А если бог взаправду есть, что тогда?.. Вон евреи в Городке не то что мы с тобой, неучи, все до единого школы пооканчивали, а в бога как верят! Синагоги у них всегда полные, знаешь сам!

— Это верно, полные, — согласился отец.

— Вот видишь! — обрадовался Рыгорулька, считая, что оппонент сдается. — Возьми у меня Библию, почитай. Я тебе даже страницу покажу. Зря, думаешь, бумагу гробили? На неправду стали бы тратить время, на сказочки? Не-ет, брат, Библию писали люди уче-еные, будь уверен, они все наперед знали…

— Так уж и все? Да ну-у?

Надев коню на шею хомут, расправив шлею, Рыгорулька разошелся:

— Не нукай, еще не запряг! Если не врут люди, то Альяш и есть тот самый пророк! Простой он мужик? Так и святой Иосиф был простым столяром, а у него сам Христос родился!.. Ну, а если все это вранье, только и делов, что проедусь в Грибовщину да вернусь, холера его дери, назад, платить за это кому буду, что ли?.. Случится, что Альяш от неба, мне будет легче, чем тому, кто туда не ездил ни разу.

— Может, и меня тогда защитишь, словечко перед господом замолвишь? — ухмыльнулся отец.

Только тут сосед понял, что его разыгрывают, и от обиды побелел.

— Опять смеешься надо мной?! — перешел он в наступление: — Все-то ты знаешь, все понимаешь, насмеха-аешься, умный уж больно! Даже рожь начал убирать косой, будто мазур какой… А вот скажи мне: на чем земля подвешена?

И Рыгорулька посмотрел на отца так, будто пошел козырным тузом.

— Как это — подвешена? — удивился отец.

— А вот так! На чем она висит — на веревках или на какой крюк железный прибита?

Отец уже с трудом удерживался, чтобы не прыснуть.

— Какая веревка выдержит эдакую тяжесть, Рыгор? Даже конопляная оборвется!

— Не выдержит, признаешь?

— Как ниточка порвется!

— Тогда на чем же висит земля?

— Ей-богу, не знаю!

— А кто ее подвесил? — Дядька победно оглядел малышей, прислушивающихся к диспуту на астрономическую тему. — И почему все растет — рожь, липа, лоза?.. Тянет все это что-то вверх или снизу что-нибудь его толкает?

— …

— Молчишь?! То-то! Не хочешь признаться, что не знаешь и этого!

Отец не выдержал, покатился со смеху. Это не обескуражило Рыгорульку. Довольный собой, дядька уперся коленом в концы березовых дужек хомута, затянул супонь и стал заматывать кончик сыромятного ремешка.

Поремского Осипа, с которым Альяш некогда затыкал снопами печные трубы, жена пилила до тех пор, пока мужик не сдался. Каждое воскресенье после завтрака он тоже снимал с колышка сбрую, брал обитую сверкающими бляхами дугу с кольцом для бубенчика, захватывал узду с красными помпончиками, за голенище засаживал кнут и шел на подворье. Через минуту усаживал в повозку свою толстую Нинку, ставил ей в ноги корзину с курами, взнуздывал коня и катил к святому месту, хотя сам был безбожником и на все, что творилось возле церкви, смотрел как на цирковое представление.

Многих туда влекла тяга к необычному. Газеты на селе были редкостью, радиоприемники — только у богатеев. Некуда было податься в свободное время, убежать от скуки. Иные рассуждали так:

«Яровые посеял, картошку посадил, окучил, до сенокоса еще полмесяца — что делать?.. В Журовичах и Почаеве был, в Зверках под Заблудовом, откуда младенец Гавриил, тоже бывал. В Подворки, где обновилась икона, ездил. В своем приходе все те же анекдоты про ксендза да попа. Сходку паны, заразы, запрещают. Народ в какое-то Грибово прется. Была не была, махну-ка туда и я, посмотрю еще и это диво!..»

И шел смазывать повозку или накачивать камеры ровера, как у нас называли велосипед.

У нашего забора однажды присели путешественницы из-под Баранович. Преодоление трудностей, голода и физической боли из-за добровольно поставленной перед собой цели доставляло этим женщинам явное удовольствие.

— Такой путь проделать — двести верст! — пожалела их мама. — И не надоело вам столько тащиться?

Одна бабка звонким и чистым голосом пропела:

— Ни капли! Идем себе до того Грибова то лесом, то полем, то лугом, вдоль чужих огородов… Идем по солнышку, радуемся всему, вдыхаем запахи, и, поверьте, так нам как-то фа-айно на душе, что даже смеяться хочется!

— А еду с собой брали?

— Только гнилушек по торбе от жажды. Картошки да хлеба в каждой хате дадут… Что в этом узле?

— Плащаницу купили всей деревней в подарок для церкви!

Молодежь, влекомая жаждой новых впечатлений, валила в Грибовщину как на свадьбу, ибо каждая новая встреча с другим человеком вносит в нашу жизнь нечто новое.

К церкви подходила компания юношей и девушек и удивлялась говору теток из-под Новогрудка. Вместо западнобелорусского «са» они говорили «ся» — «наелася», «напилася», «помолилася». Употребляли какие-то смешные слова: «няужо», «нешта», «гэны», «сёння»…

Играла шарманка. Дети свистели в глиняных петушков. Ржали и грызлись распряженные и взбесившиеся от безделья кони.

— На гербовой бумаге молитвы к святой Варваре о счастливой смерти! — во всю глотку объявлял какой-то торговец.

— А зачем, дядя, молиться еще и об этом? — поинтересовался юноша.

— Смерть человека, сынок, в соединении с богом — это величайшее счастье из тех, которые мы можем постичь. Варваре об этом и молятся!

— Ого, теперь будем знать!..

Ребятам сделалось неуютно, и они постарались уйти подальше от этого места.

— Библии, Библии почти задаром! — кричал другой торговец. — Сатана задрожит от страха, узнав, что святое писание так дешево продаю!

С большой бородавкой на носу бродяга нес в протянутой руке медную кружку, выпиленную из снарядной гильзы, колотил по ней копеечным гвоздем и гнусавил:

— Подайте, Христа ради, инвалиду Брусиловского прорыва, не забывайте многострадального воина, верного и храброго сына отечества!

Парни кивнули на своих спутниц:

— Проси, дед, у них, они богатые! Мы свои деньги давно пропили!

Бородатый бродяга, ноги которого до коленок всегда были искусаны собаками, вздохнул с притворным сожалением:

— Эх, хлопчики, когда был молод, имел до девок голод, а при старости такой не гребую никакой!

Парни заржали и окружили старика.

— Дедуля, а правда, что жена кринковского войта дала вам булку, а вы ей камнем побили стекла в окне?

— Это, ребятки, был не камень, а та самая булка!

Дальше из уст старого плута посыпались каскады рифмованных острот — белорусских и польских, еврейских и немецких. От них покраснели бы и телеграфные столбы.

— Ой, деточки, — спохватился бродяга, — ступайте себе, ступайте, а то я из-за вас тут ни шиша не заработаю, старуха меня и на порог не пустит!

Поджимая, как аист, ногу, он заколотил гвоздем по кружке и завопил:

— Болят мои раны, сестрицы милосердия, ноют раны ветерана, скалеченного самураями под Мукденом, подайте гвардейцу его анпираторского величества, кавалеру аксельбантов и георгиевских крестов трех степеней! Одолел я под Сучаном три вражеских цепи: одну рашпилем перепилил, под вторую прополз, а через третью перескочил!..