Ледяное сердце - Джонатан Келлерман

— Завтра — прекрасно, — сказала Элисон. — Сегодняшний вечер, ну догадайся, он тоже прекрасен. Хоспис организует развлекательный спектакль — пригласил юмориста и джаз-банд, играющий в стиле блуграсс. Ты чем сегодня собираешься заняться?

Когда она подъехала на своем «ягуаре», я уже ждал ее у своего дома. Элисон опустила голову, волосы у нее были в полном беспорядке. Едва она вышла из машины, я обнял ее и крепко поцеловал.

— Ух ты! — засмеялась она. — И я рада видеть тебя. — Мы поднялись по ступенькам в дом, обнимая друг друга — она меня за талию, я ее — за плечи. — Осталось еще что-нибудь от того бордо? — спросила она, когда мы вошли.

— Все, что мы не выпили в прошлый раз, сохранилось. На кухне мы отыскали вино.

— О Боже! — Она оглядела меня с ног до головы. — Ты и в самом деле рад видеть меня.

— Даже не представляешь себе как.

Лежа в темноте, я услышал, как Элисон вздохнула.

— Все в порядке?

— Конечно, — слишком быстро ответила она. Свернувшись калачиком, Элисон лежала спиной ко мне.

Я протянул руку и прикоснулся к ее лицу. Щека была мокрой.

— Что такое?

— Ничего, — ответила она и заплакала. Потом спросила: — Мы уже достигли той степени близости, когда тебе можно сказать все?

— Разумеется.

— Надеюсь. — Но она не сказала ничего.

— Элисон?

— Забудь это. Со мной все в порядке.

— О'кей.

— Вот я лежала здесь, — начала она некоторое время спустя, — и чувствовала, что лучше быть ничего не может, а перед глазами у меня появилось лицо Гранта. Он выглядел счастливым, смотрел ласково, радовался за меня. Бог мой, как мне хочется думать, что он счастлив.

— Конечно.

— А потом пришли мысли. Алекс, мне так его не хватает! И порой, когда ты касаешься меня, когда ласков со мной, когда я нуждаюсь в этой ласке, я начинаю думать о нем. — Она повернулась на спину и закрыла лицо руками. — Я чувствую себя такой неверной. По отношению и к нему, и к тебе. Ведь прошло столько лет. Почему я никак не могу выбросить это из головы?

— Ты любила его. Ты никогда не переставала любить его.

— Никогда, — ответила Элисон. — Может быть, так никогда и не перестану… Ты готов смириться с этим? Ведь это не имеет к тебе никакого отношения.

— Со мной все в порядке.

— Правда?

— Правда.

— Я понимаю, что ты продолжаешь чувствовать по отношению к Робин.

— Это мои чувства, — возразил я.

— Я не права? — Я промолчал. — Вы провели вместе многие годы. Нужно быть совершенно равнодушным, чтобы так просто отбросить все.

— На все нужно время.

Элисон убрала руки от лица, посмотрела на потолок.

— Итак, я, похоже, только что допустила величайшую ошибку.

— Нет.

— Хотелось бы верить в это.

Я подвинулся ближе и обнял ее.

— Все в порядке.

— Хотелось бы верить, — повторила она. — Принимая во внимание то, что есть варианты.

15

Десять дней спустя дал знать о себе Майло. За прошедшее время я настойчиво добивался сведений от полиции Кембриджа, и мне удалось поговорить с детективом Эрнестом Фиорелле. Он начал с того, что внимательно изучил меня, поэтому мы прошли всю старую систему оформления допуска к секретным сведениям. Наконец мне удалось удовлетворить его любопытство присланной по факсу копией моего старого контракта с полицией Лос-Анджелеса, где я значился консультантом, и несколькими страницами моих письменных показаний по делу Ингаллса. Несмотря на это, Фиорелле задавал мне больше вопросов, чем отвечал на мои по делу Анжелики Бернет.

Никаких серьезных зацепок не было, и убийцу не нашли.

— Думаю, это какой-нибудь шизик, — сказал Фиорелле. — Вы психиатр, вот и скажите мне какой.

— Сексуальный психопат? — предположил я. — Обнаружены признаки изнасилования?

— Я этого не говорил. Мертвая тишина.

— Так что же там было от душевного недуга?

— Когда тело молодой красивой девушки режут на куски и бросают в узком переулке, мне это кажется делом рук психически ненормального человека, док. А у вас в Лос-Анджелесе это считается в порядке вещей?

— Это зависит от дня недели. — Он засмеялся коротко и хрипло. — Таким образом, — продолжал я, — никто из коллег Бернет по танцам или из музыкантов не попал под подозрение?

— Нет, сплошные придурки, в основном девки и голубые. Перепуганы до безумия. Все клялись, что любили девушку.

— Даже когда она получила ведущую роль?

— Ну и что?

— Я заподозрил зависть.

— Док, побывав на месте преступления, вы не стали бы думать вообще. Это было… страшно, омерзительно.

Все еще размышляя о возможной встрече Чайны с настойчивым поклонником-преследователем, я спросил его о публичных музыкальных мероприятиях, происходивших в период, когда было совершено убийство.

— Шутить изволите? Это университетский городок, остальное — Гавудnote 5. Здесь у нас ничего, кроме мероприятий, не бывает.

— Что-нибудь непосредственно связанное с музыкой? Объединения критиков, журналистов, фанатов?

— Нет, не помню ничего подобного. И, док, честно говоря, я не понимаю, что вас заставляет лаять на это дерево.

— Лучшего не дано.

— Ладно, может, вам удастся что-нибудь отыскать. И держите эту муру с шизофрениками там у себя на левом берегу. Нет, я не вижу ничего общего между убийством этой девушки и делами, которые вы расследуете. Я обнаружил более похожее дело в Балтиморе, но и оно повисло.

— Кто был жертвой в Балтиморе?

— Одна секретарша, расчлененная так же, как и мисс Бернет. Какая разница, я же сказал вам, что ничего из этого не получилось. Полиция Балтимора поймала одного лунатика, а он взял да повесился. Мне пора бежать, док. Желаю вам теплой приятной погоды в Лос-Анджелесе.

Я поискал во Всемирной паутине сведения о самоубийствах, совершенных в Балтиморе, но не нашел там ничего схожего ни с убийством Анжелики Бернет, ни с другими убийствами.

Ключевым словом, похоже, стало слово «ничего».

В течение тех же десяти дней случилось кое-что еще. В один из вечеров мне позвонил Тим Плачетте и сказал:

— Извини за небольшую недавнюю стычку.

— Ничего страшного, — ответил я.

— Страшно или нет, но мне следовало помолчать… Она в самом деле дорога мне, Алекс.

— Уверен, что так оно и есть.

— Тебе не нравится этот разговор.

Что-то в его голосе — отчаяние, страх, проистекавшие от глубокой любви, — изменило мое настроение.

— Я ценю твой звонок, Тим. И не собираюсь вставать на твоем пути.

— Я не пытаюсь быть блюстителем порядка, это свободная страна. Если тебе понадобится зайти, заходи.

У меня изменилось настроение. Вот здорово, дружище. Но я понимал, что он прав. Жизнь будет спокойнее для всех нас, если я буду держать дистанцию.

— Нам всем нужно идти вперед, Тим.

— Хорошо, что ты так говоришь… Робин… и еще Спайк… я становлюсь настоящим ослом.

— Так случается, когда в деле замешана женщина.

— Верно.

— Будь здоров, Тим.

— Ты тоже не болей.

Через два дня после этого позвонила Робин.

— Не стоило бы тебя беспокоить, но не хочу, чтобы ты узнал об этом от кого-то другого. Журнал «Гитаристы» публикует мой краткий биографический очерк. Признаться, это безобразно. Я знаю, иногда ты покупаешь этот журнал, поэтому опасалась, что натолкнешься на этот очерк.

— Назови мне номер журнала, и я непременно куплю его.

— Этот номер сейчас готовится к публикации. Я дала им интервью некоторое время тому назад, но они не предупредили меня, что опубликуют его. Сегодня же позвонили и сказали, что оно выходит. Эта публикация, вероятно, усложнит мою жизнь тем, что теперь количество заказов на работу возрастет. Впрочем, какая разница? Оказываться время от времени в свете рампы приятно.

— Ты заслуживаешь этого.

— Спасибо, Алекс. Как дела?

— Движутся.

— Есть что-нибудь новое о Беби или художнице?

— Нет.

Когда мы были вместе, Робби никогда не спрашивала меня о таких вещах. Может, это объясняется ее привязанностью к Беби-Бою. Или тем, что теперь жизнь Робин не зависит от того, что я делаю.

— Уверена, если кто и разгадает эту загадку, так это ты.

— Ах, ну что за ерунда, сударыня.

— Пока, — сказала она, и от веселых ноток в ее голосе день для меня стал немного светлее.

Майло позвонил мне домой в следующий четверг, после девяти вечера. Сиротливый вечер проведенного в одиночестве дня. Я написал свои последние отчеты, собрал данные для моего бухгалтера и занялся домашними делами. Когда зазвонил телефон, я ел ребрышки, доставленные мне из ресторана, и допивал пиво «Гролш». Притушив свет и увеличив громкость телевизора с большим экраном, я просмотрел обе части кинофильма «Магнолия» и в который уже раз убедился, что это работа гения.

Предшествующие две ночи я спал у Элисон, просыпался в ее опрятной девичьей спаленке, улавливал запахи духов и завтрака, клал свой небритый седой подбородок на милые мягкие простыни, а мой разум витал где-то между восторженным наслаждением и полной дезориентацией.