Вокруг Света 1996 №09 - Журнал «Вокруг Света»

Потом построили Новый Арбат, большущий «Дом книги», где на втором этаже был антиквариат с полками книг о путешествиях.

И вот однажды зимой, вечером, когда магазин закрывался и у полок не было ни души, я и увидел их. Два томика в кожаных переплетах лежали под стеклом.

Я сидел дома на диване и листал сокровища. «Путешествия Гулливеровы в Бродинягу, в Лапугу, в Бальнибарбы, в Глубдубриду, в Гуйнагамскую страну». Изданы они были в Университетской Типографии, а переведены Ерофеем Каржавиным. Кто же такой был этот Ерофей Каржавин, который прочитал и перевел книгу Свифта за два века до моего рождения?

Я позвонил знакомой тетушке-архивисту, которая, можно сказать, знала наизусть все справочники и каталоги всех архивов.

— Ерофей Каржавин? Есть такой. В Ленинградских архивах. В Пушкинском Доме.

В архиве Пушкинского Дома тесно от старинных шкафов, в которых аккуратно разложено в папках, по порядку расставлено на полках ушедшее время — страницы жизни людей славных, великих и людей мало кому известных, забытых теперь, — записки, дневники, письма. Мне выдали тяжелую папку с архивным шифром в углу и надписью: «Е. и Ф. Каржавины. Из собрания проф. Н.П.Дурова». Сел за стол у окна, развязал тесемочки папки и достал первый лист.

«Ветер хорош, корабль громаден, время для плавания прекрасно» — так начиналось письмо. И стремительно из небытия детства вернулись те, давно исчезнувшие корабли. «Триста тонн водоизмещение... мы снялись с якоря».

Был вечер, где-то вдали погромыхивал трамвай, и вдруг затрепетали, зашелестели старинные письма. Свежий ветер с Невы влетел в распахнутое окно. Словно вернулся, откружив столетия, тот, из письма, ветер.

Вот Петербург за окном, Нева с уже сгустившимся туманом, а там, за тысячи и тысячи километров и Париж, и Лондон, и густые заросли Амазонки, и зеленый остров Мартиника.

Не так ли и Время? Вот наш день, вот день вчерашний, а где-то там, в таинственной непостижимой плоскости — тот год, тот корабль, та ночь...

Но торопись, торопись, ты видишь эту пронзительную пометку архивиста на листе: «Текст угасает»...

«В 13-е число апреля 1777 года поехал я на большом судне с паспортом от Адмиралтейства якобы на французский остров Микелон, что в заливе Святого Лаврентия, дабы нам способнее было вдоль американских берегов ехать без подозрения от англичан, имевших тогда войну со своими колонистами.

Подле острова Порто-Рико англицкий фрегат осматривал наш паспорт и товары с подозрением, после чего мы были поневоле в сражении между одним англицким капером и филадельфианским полукупцом-полукапером, где бот свой мы потеряли.

Наконец, у самых берегов виргинских королевский англицкий фрегат нас взял и повел в свой порт Галифакс...»

Потрясающе! Русский, участвующий в войне между молодыми североамериканскими штатами и англичанами! Насколько я знаю, единственный русский! И в то же время состоящий на службе короля Франции! Везет подозрительные товары в Виргинию и прячется от англичан. И сражается с «англицкими» каперами. Что же это за русский флибустьер? Я знаю его имя — Федор Каржавин. Но почему ему выданы документы на имя «офицера Ивана Баха»? Почему под этим его письмом стоит подпись «американский хирург Ф.К.»? Вот пропуск, полученный на острове Мартиника на имя Теодора Лами...

Тогда-то я и наткнулся на письмо Теодора Лами от «майя 1788 года», с которого и началось наше странствие во времени в поисках героя.

25 июля того же года капитан Ланглуа благополучно привел свой корабль «Королева Голконды» в Кронштадт.

Того же 1788 года, в ноябре, Федор Каржавин, теперь он уже не Лами, составляет секретную записку в Коллегию иностранных дел, которая называется «Сказка, показующая вкратце, в какое время и в каких местах я находился». 

Первое странствие

«Родился я в Санктпетербурге 20-го генваря 1745 года от купца 1-й гильдии Василия Каржавина, который начал учить меня сам на 6-м году российской и латинской грамоте, также географии и вродил во мне охоту к наукам; вследствии чего в 1752 году повез меня с собою через Пруссию в Данциг, а оттуда в Лондон, из которого города переслал меня в Париж», — это все, что напишет сам Федор Васильевич Каржавин о своем первом странствии.

Можно лишь представить, как семилетний Фединька часами разглядывает громадный атлас Блау с раскрашенными картами, с прелюбопытнейшими картинками.

Вот зеленая Польша с голубыми речками. Вот розовая Пруссия с грозными офицерами. А там — сплошная синева. Океан с чудовищами, кораблями и туманами. Там острова, там Лондон...

Как огромен мир, на который со всех четырех сторон дуют веселые кудрявые Ветры! И он отправляется странствовать по этому чудному миру! Да наяву ли все это?

Но уже беготня в доме, собирают вещи, запрягают лошадей...

Однако вот что непонятно — почему мальчишке такое счастье привалило? Богатые дворяне, и те не могли себе позволить возить деток своих в Париж да в Лондон, а тут — купец. Так бы мы и ничего и не узнали, если бы не...

Пока несутся лошадки по зеленой Польше, пока плывет в Лондон корабль с Василием Никитичем и его любимым Федюней ...воспоем Оду Доносу!

Хвала и слава доносу! Доносу пространному и обстоятельному, с искренним благоговением и подобострастием, с тонкими наблюдениями и дельными пожеланиями. С верой и надеждой!

И не обязательно называть себя — пусть будет донос анонимный. Не для своей же славы пишут — для пользы Отечества!

Пишите, пишите доносы! Обширные, подробные — по пунктам, по нумерам. Пишите обо всем и обо всех. Что там дневники, что письма — все исчезнет. Донос — никогда!

Его холят и лелеют, его тщательно изучают, ему никогда не дадут пропасть. Его прошивают, ставят сургучные печати, на него заводят особую папку. Его хранят вечно!

Так вот, в конце декабря 1755-го в Санкт-Петербург, в Тайную Канцелярию императрицы Елизаветы Петровны из-за границы «с немецкою почтою» и пришел такой донос. Целая повесть о семье Каржавиных. О братьях Василии Никитиче и Ерофее Никитиче и о парнишке Федоре. С приложением «копий лоскутков», писанных братьями.

Все в этом доносе — и где родились, и где жили, и чем занимались. Не донос, а родословная.

Для нашей истории важно вот что. Оказывается, еще в 1744 году Ерофей Никитич Каржавин «без указа императорского величества и без пашпорта съехал в Париж».

«А месяца генваря 1753 года же Василий Каржавин с сыном своим Федором приехал в Лондон, и видано у них несколько фунтов серебра, ломаных окладов с икон, також жемчуг и каменье дорогое, которое все в Лондоне продавал...»

Но это еще не все. И не самое главное.

«Вашего императорского величества к подножию всенижайший и последний раб с искренним благоговением и подобострастием на безбожников полагаю доношение...»

Пресвятую Деву хулят! Говорят, что при Христе еще других детей прижила. А Никола Угодник только слуга ихний, и нету от него толку.

«Василий сказывал: Бог не помогает никому. Ежели сам ленив, то хоть бы ангелов своих посылал в оборону неповинных...»

И уж если на небе такое творится, — что говорить про землю!

«Господа, так те только в роскошах да блуде живут, от них никому спаса нет! И все воры — что богатые, что бедные. А Ерофей смятение сеял: ежели бы Бог был и управлял бы, то как бы недостойные на высочайшие места к управлению народов поставлены были, как мы видим?»

В конце своего «лоскутка» доносчик давал дельный совет.

«А ежели Ваше Императорское Величество благоволит повелеть указом помянутого Василья Каржавина в доме обыскать внезапно, чтоб не скрылся, или бы некоторые вещи не скрыл подозрительные, а наипаче книги и письма, которые все должно забрать до осмотрению, то без сумнения сыщутся подозрительные и письма шпионские и враждебные В.И.В.»

Ну как таким советом В.И.В., то бишь Государыне, не воспользоваться! Чего без дела тайные канцелярии держать?

В феврале 1756-го Василия Никитича арестовали. Допросами мучили в подземелье Тайного розыска да пытками заставляли грамотку в Париж отписать. Мол, скорее возвращайся, любезный братец Ерофей Никитич, да Фединьку непременно возьми с собой. Настрадались, мол, без вас здесь, так уж истосковались — сил никаких нет. Ждем, дескать, не дождемся.

Василий мужик крутой был — ямщицкая порода. Ругался под пытками крепко, всех святых поминал, но никаких грамоток писать не стал.

Что и говорить, охальники они были, братья Каржавины. Могли и Деву далеко послать, и Николу Угодника, коли Никола не угождал. Но Бога любили. И верили — есть Он, Единый и Непостижимый. Сердцем верили. А что люди богов разных выдумали — так народ-то уж больно темный. Темный да ленивый, ничего делать не хочет, только «есть да пить, да у Бога милостыню просить». А просвещенный человек все сам сделает, сам всего достигнет.