Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

Колея железной дороги открылась им неожиданно, в просвете между кронами деревьев. С одной стороны к ней подступал подрезанный склон горы, с другой — глубокий поросший кустарником каньон, в недрах которого едва слышно клокотал ручей. А дымок над трубой свидетельствовал, что где-то там, за ожерельем из небольших скал и валунов, находится сторожка обходчика.

— Здесь нас ждет работа, господа офицеры, — объяснил ротмистр. — Пускаем под откос состав, и, — оглянулся на стоявшего чуть в стороне пленного, — имитируем марш-бросок дальше, на Читу.

— Всего лишь имитируем? — разочарованно спросил Кульчицкий.

— Ничего не поделаешь, диверсионная гастроль. На самом же деле отходим на пять километров назад, к станции Вороневской, и сутки блаженно отдыхаем.

Лица диверсантов сразу же просветлели. Еще через несколько минут, обойдя овраг, они засели за камнями. Курбатов сам метнул нож в появившегося на участке вооруженного путевого обходчика, затем окончательно умертвил его, сдавив сапогом сонную артерию, и только тогда подозвал пленного.

— Что, сержант Бураков, тебе не кажется, что мы уже окончательно пришли?

— Не убивайте меня, ротмистр, — пробормотал тот, покаянно опустив голову. — Мы ведь уже столько прошли вместе…

— Так ты что, решил, что пойдешь с нами через всю Россию вплоть до Балтики?!

— Вроде бы так, — кивнул сержант.

— Э, нет, пути к небесам у нас разные. Видишь этого? — кивнул в сторону все еще содрогавшегося в конвульсиях путейца.

— Вижу. Никогда бы не подумал, что ножом можно попасть в человека с такого расстояния.

— Не о метании ножей сейчас разговор, сержант. Разговор у нас теперь короткий и сугубо мужской. Берешь ключ и откручиваешь гайки на стыке рельсов. Откажешься — ляжешь рядом с обходчиком.

Сержант мрачно взглянул на Курбатова, осмотрел остальных повысовывавшихся из-за укрытий диверсантов и протянул руку к ключу.

— Хотел бы лежать на обочине, давно попытался бы убежать, — проговорил он. — А куда убегать, если послезавтра всех нас, тех, кого вы поубивали, должны были отправить на фронт? Вы же видели, что один из наших, рядовой Усач, сумел бежать. Теперь он уже наверняка сообщил энкаведистам-смершовцам, что я попал в плен. Так что, если вернусь, меня сразу же под стенку. В самом счастливом случае — в штрафбат.

— Почему это? — усомнился Курбатов. — Скажешь, что бежал, что вырвался, сумел.

— У нас пленных нет, Сталин их не признает. Если красноармеец оказался в плену, значит, уже предатель и враг народа.

— Жестко он с вами.

— Вот и я говорю, что, куда не кинь — везде клин.

— На что же ты теперь надеешься?

— Засчитывайте меня в свою группу, господин ротмистр. Я ведь такой же русский, как и вы. И тоже из казаков, только уже коммунистами расказаченных. Тем более что из моего рода коммунисты двоих мужиков расстреляли, еще двоих раскулачили. Меня самого трижды на допросы в райцентр вызывали. Буду идти с вами, воевать, как вы. Обратной дороги, в советскую казарму, у меня, получается, нет.

— Почему же ты сразу не сказал, что коммунисты так расправились с твоим родом?

— Тогда, под горячую руку, вы бы не поверили, решили бы, что попросту спасаю свою шкуру.

— Мы и сейчас можем не поверить.

— Сейчас мы уже как-то пообвыклись друг с другом. Да и станица моя в двадцати верстах отсюда, можно проверить, что и стреляли моих Бураковых, и раскуркуливали. Так что берите меня в свой отряд, можете не сомневаться: не предам. Зато у вас еще один штык появится.

— Все, оставим этот разговор. Подумать надо, сержант, подумать. А пока что — бегом на рельсы!

— Может, миной рванем? — предложил Вознов, наблюдая, как споро управляется с инструментом пленный. — Эффектнее, да и движение задержим как минимум на сутки. Пока приведут в порядок, то да се…

— Мину сэкономим, еще пригодится.

— Не возражаю. Увидим, каким будет эффект.

Сержант довольно быстро рассоединил рельсы и с помощью диверсантов сдвинул их с места. Осмотрев работу, Курбатов прислушался. Поезд направлялся в сторону Читы и был уже недалеко.

Преодолев овраг и засев в зарослях кедровника, диверсанты видели, как товарняк с двумя вагонами охраны, спереди и сзади, на полном ходу ушел под откос и между переворачивавшимися вагонами мелькали человеческие тела.

— Ну вот, штабс-капитан Иволгин, — холодно улыбнулся Курбатов, когда все было кончено и останки людей, вместе с останками вагонов навечно обрели покой в сырой утробе каньона, — а вы говорите: свои, русские, кровь… Война идет, штабс-капитан, война.

— К сожалению.

— И впредь, если кто-либо в моем присутствии решится изливать сантименты, — получит полное согласие моего пистолета.

— Можете в этом не сомневаться, — поддержал командира подпоручик фон Тирбах, несмотря на то, что в группе и так уже воцарилось неловкое молчание.

20

Группа уже собиралась уходить от края каньона, когда сержант Бураков, о котором, при всеобщем возбуждении, диверсанты попросту забыли, несмело спросил:

— Так что теперь со мной? — и на всякий случай приблизился в Курбатову, чтобы находиться под его защитой.

— С тобой, сержант Бураков, как видишь, ничего. В отличие от полуроты красноармейцев, которых ты только что пустил под откос. Ты же — в полном здравии.

— Вы приказали, господин ротмистр, я и пустил, — как само собой разумеющееся объяснил пленный.

— Правильно мыслишь: приказы нужно выполнять. Кстати, господа офицеры, хочу представить вам: потомственный забайкальский казак Бураков, из раскуркуленного, расказаченного, репрессированного коммунистами казачьего рода.

— И после всего этого он преданно служит в Красной армии! — проворчал Кульчицкий.

— А разве в России сейчас существует какая-то другая армия? — возразил штабс-капитан Иволгин. — Кстати, в этой же армии служат тысячи военспецов, которые в свое время получали чины в царской армии, в частях Временного правительства Или Белой гвардии.

— Точно, есть такие, — поддержал его Бураков. — Какая армия есть нынче в России, такой и служил!. Не во вражеской же, в своей, русской… — Произнося эти слова, сержант даже не обратил внимания на то, как белые офицеры мрачнели и отводили взгляды. Получалось, что они-то как раз «прислуживают» сразу двум вражеским, по отношению к нынешней России, армиям — японской и германской. Да и сама армия атамана Семенова тоже предстает в роли вражеской. — По правде говоря, я даже мечтал стать офицером.

— И ты тоже в офицеры?! — снисходительно удивился Кульчицкий. — Скорее выбьешься в покойники.

— Это у меня с детства, — чтобы в офицеры, значится, выйти, как дед, который был сотником. Или, как брат его, который тоже в офицерах ходил, только в артиллерийских, — как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ Бураков. — Отец мой из казачьей части уволился уже в чине подхорунжего. За храбрость присвоили. Однако в Красной армии до офицера мне только потому и не дослужиться, что происхожу из офицерской, да, к тому же репрессированной семьи. В штабе мне так и сказали: «Происхождением не вышел. Хвали власть советскую уже хотя бы за то, что в сержанты выбиться позволила».

— О да мы и в самом деле офицерских кровей! — все еще пытался иронизировать Кульчицкий. Однако подполковник Реутов, как самый старший по чину, резко одернул его, напомнив, что офицерское происхождение сержанта — не повод для зубоскальства, этим имеет право гордиться солдат любой армии.

Наступило неловкое молчание, выход из которого нашел сам Курбатов.

— Подпоручик Тирбах, — сказал он, — верните сержанту его автомат и диск с патронами. Я принял решение отпустить сержанта под честное слово, что впредь он не будет стрелять в казаков армии Семенова. По возможности, не будет. Разве что в крайнем случае, исключительно в целях самозащиты, — внес он поправку в это условие, понимая, насколько зыбким будет выглядеть подобная клятва. — Даете вы такое слово казака, сына офицера, Бураков?

— Так точно, даю, — неуверенно произнес сержант, нервно посматривая то на одного, то на другого маньчжурского стрелка: уж не розыгрыш ли это?!

— Подпоручик Тирбах, автомат сержанту.

Все так же недоверчиво, нервно посматривая на офицеров, Бураков принял у барона свой автомат, отсоединил пустой и присоединил полный диск и, передернув затвор, начал пятиться, пока не приблизился к кустарнику.

— Напрасно, ротмистр, — проворчал Кульчицкий. — На первом же допросе этот сержант выложит все сведения о группе.

— Не так-то просто будет схватить его сейчас, — возразил Чолданов. — Судя по всему, он действительно из местных, забайкальских казаков, края эти знает. Но еще лучше он знает, что с ним сделают энкаведисты, если попадется им в руки и откроется, что диверсанты атамана Семенова, отпустили его, сына казачьего офицера.