Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

Жером уже несколько минут смотрел на нее с задумчивым вниманием; потом в его взгляде появилось выражение напряженной искренности. Она хорошо знала эту нерешительную улыбку, эти настороженные глаза; ей стало страшно; если она и в самом деле умела в любой момент, чуть ли не против собственного желания, прочесть то, что сменялось на этом капризном лице, все равно существовал некий предел, на который в конце концов натыкалась ее интуиция и за которым ее проницательность увязала в зыбучих песках; и нередко она спрашивала себя: "Да что он, в сущности, за человек?"

- Да, я прекрасно понимаю, - начал Жером с оттенком рыцарской меланхоличности. - Вы меня сурово осуждаете, Тереза. О, я понимаю вас, я вас слишком хорошо понимаю. Если бы речь шла не обо мне, а о ком-то другом, я бы судил о нем точно так же, как вы судите сейчас обо мне! Это жалкий человек, сказал бы я. Да, жалкий - не будем бояться слов. Ах, как мне объяснить вам все это?

- Но зачем, зачем... - перебила бедная женщина, и ее лицо, не умевшее притворяться, выразило мольбу.

Он курил, развалившись в кресле; нога, закинутая на другую и открытая до щиколотки, беззаботно покачивалась.

- Не бойтесь, я не стану спорить. Факты налицо, они против меня. И, однако, Тереза, всему этому можно найти объяснения, противоположные тем, что приходят в голову в первую секунду. - И он печально улыбнулся. Он любил потолковать о своих грешках и поиграть аргументами нравственного характера; быть может, он удовлетворял таким образом каким-то сторонам своей натуры, еще хранившим в себе дух протестантизма. - Часто, - заговорил он опять, плохой поступок бывает вызван побуждениями, которые не следует считать плохими. Можно подумать, что человек стремится к удовлетворению животных инстинктов, а на самом деле он иногда, и даже часто, поддается чувству, которое само по себе доброе и хорошее, - жалости, например. Заставляя страдать любимое существо, он делает это порой потому, что пожалел другое существо, обездоленное, стоящее на нижних ступенях общественной лестницы, и человеку показалось, что немного внимания, и существо это будет спасено...

Она вновь увидела набережную и рыдающую работницу на скамье. Нахлынули другие воспоминания, Мариетта, Ноэми... Она не отрывала глаз от раскачивающегося лакированного башмака, в котором вспыхивало и угасало отражение лампы. Она вспомнила себя молодой женой, вспомнила деловые обеды, неожиданные и срочные, после которых он возвращался на рассвете, запирался у себя в комнате и спал до вечера. И все анонимные письма, которые она торопливо прочитывала и рвала на клочки, сжигала, топтала ногами, но так и не могла ослабить мучительное действие яда! Она увидела, как Жером совращает ее горничных, обольщает одну за другой ее подруг. Он создал вокруг нее пустоту. Она вспомнила, как поначалу решалась его упрекать, как осторожно, терпеливо и снисходительно увещевала его, но перед нею всегда оказывалось одержимое прихотями, скрытное, ускользающее от объяснений существо; муж сперва с возмущением пуританина отрицал очевидное, а потом тут же, как мальчишка, клялся с улыбкой, что больше не будет.

- И вот, вы сами видите, - продолжал он, - я веду себя скверно по отношению к вам, я... Да, да! Не будем бояться слов. И, однако, я люблю вас, Тереза, люблю всеми силами души, я вас уважаю, я жалею вас; ничто никогда, клянусь вам, - ни разу, ни на одну минуту, - ничто не могло сравниться с этой любовью, единственной, которая безраздельно срослась с моим существом! О, моя жизнь отвратительна, я не защищаю себя, мне за себя стыдно. Но, Тереза, поверьте мне, вы были бы несправедливы, вы, сама беспристрастность, если б вы стали судить обо мне лишь на основании того, что я творю. Я". Я не совсем тот человек, который совершает мои ужасные поступки. Я не умею этого объяснить, я чувствую, что вы не слушаете меня... Все это в тысячу раз сложнее, чем я могу выразить, и мне лишь на какие-то доли секунды удается разглядеть себя самого...

Он замолчал, уронив голову и уставившись куда-то вдаль, словно обессиленный этой тщетной попыткой хоть на миг добраться до хрупкой сути своего бытия. Потом он вновь поднял голову, и г-жа де Фонтанен ощутила, как ее мазнул по лицу быстрый взгляд Жерома, такой, казалось бы, легкий, но обладавший способностью мимоходом ловить чужие взгляды, перехватывать их и держать в плену, пока они не сумеют вырваться; так магнит притягивает, приподнимает и отпускает слишком тяжелый для него кусок железа. Их глаза еще раз встретились и расстались. "Что ж, - подумала она, - может, ты и вправду лучше, чем твоя жизнь?"

Но она только пожала плечами.

- Вы не верите мне, - прошептал он.

Она постаралась, чтобы ее голос звучал равнодушно:

- О, я очень хочу вам верить, я так часто верила вам; но это не имеет никакого значения. Виноваты вы, Жером, или не виноваты, ответственны за свои поступки или нет, - но зло было совершено, зло совершается ежедневно, и оно еще долго будет совершаться, если это не прекратить... Расстанемся наконец. Расстанемся навсегда.

Она так много думала об этом последние дни, что произнесла эти слова с сухостью, которой Жером не ожидал. Она увидела, что он ошеломлен, что ему больно, и поспешила заговорить снова:

- У нас дети. Пока они были малы и не понимали, мне одной приходилось... (Она хотела произнести слово "страдать", но в последний момент ее удержало чувство стыда.) Зло, которое вы мне причинили, Жером, бьет теперь уже не только по моей... привязанности, - оно входит сюда вместе с вами, оно в самом воздухе нашего дома, в воздухе, которым дышат мои дети. Я больше не вынесу этого. Посмотрите, что сделал на этой неделе Даниэль. Да простит ему господь, как прощаю ему я, ту рану, какую он мне нанес! Он сам оплакивает ее в своем сердце, ибо оно осталось чистым, - в ее взгляде сверкнула гордость, даже почти вызов, - но я уверена, что ваш пример помог ему совершить это зло. Разве он уехал бы так легко и просто, не подумав, что я буду тревожиться, если бы он не видел, как вы постоянно исчезаете... из-за ваших дел? - Она поднялась, сделала несколько нетвердых шагов к камину, увидела свои седые волосы и, чуть наклонившись в сторону мужа, но не глядя на него, продолжала: - Я много думала, Жером. Мне пришлось многое пережить за эту неделю, я молилась и думала Я не собираюсь вас упрекать. Впрочем, я сейчас и не в силах этого сделать, так я измучена. Я вас прошу только посмотреть фактам в лицо - и вы признаете, что я права, что никакое другое решение невозможно. Совместная жизнь... - она быстро поправилась, - то, что осталось у нас от совместной жизни, то малое, что от нее осталось, Жером, этого тоже слишком много. - Она вся напряглась, положила руки на мрамор и, подчеркивая каждое слово движением плеч и рук, четко выговорила: - Я больше не могу.

Жером не отвечал; но прежде чем она успела отступить, он соскользнул к ее ногам и прижался щекой к ее бедру, как ребенок, который хочет силой вырвать себе прощение. Он забормотал:

- Да разве я смогу от тебя уйти? Разве я смогу жить без своих малышей? Я пущу себе пулю в лоб!

Она едва не улыбнулась, таким ребячеством повеяло на нее, когда он поднес руку к виску, изображая самоубийство. Схватив запястье Терезы, бессильно висевшее вдоль юбки, он стал покрывать его поцелуями. Она высвободила руку и кончиками пальцев погладила его лоб; движение было рассеянным и усталым, почти материнским, и оно только подтверждало ее равнодушие Он обманулся в значении этого жеста и поднял голову; но, взглянув ей в лицо, понял свою ошибку. Она быстро отошла от него. Протянув руку к дорожным часам, стоявшим на ночном столике, она сказала:

- Два часа! Ужасно поздно! Я вас прошу... Завтра.

Он скользнул взглядом по циферблату, потом по приготовленной на ночь широкой кровати, где лежала одинокая подушка.

Она прибавила:

- Вам будет трудно найти экипаж.

Он сделал неопределенный жест, выразивший удивление; у него не было никакой охоты сегодня отсюда уходить. Разве он не у себя дома? Прибранная комната, как всегда, ожидала его; достаточно было пройти через коридор. Сколько раз возвращался он поздно ночью после четырех, пяти, шести дней отсутствия! И появлялся за завтраком в пижаме, свежевыбритый и громко шутил и смеялся, чтобы побороть у детей молчаливую настороженность, над смыслом которой он не давал себе труда задуматься. Г-жа де Фонтанен все это знала, и она проследила сейчас на его лице весь ход его мысли; но она не пошла на попятный и распахнула перед ним дверь в прихожую. Он вышел с тяжелой душой, но сохраняя невозмутимый вид друга, который прощается с хозяйкой.

Надевая пальто, он вспомнил, что она без денег. Не колеблясь ни секунды, он отдал бы ей все содержимое своих карманов, хотя он решительно не знал, где ему раздобыть себе деньги на жизнь; но мысль, что этот отвлекающий маневр может что-то изменить в ритуале его ухода, что, получив от него деньги, она, быть может, не рискнет столь решительно выпроводить его за дверь, - эта мысль задела его щепетильность; к тому же он испугался, что Тереза может заподозрить в этом расчет. Он сказал только: