Марьям - Данияр Куантканов

Но Сайдулла их больше не слушал. В их сводного брата словно вселился демон.

– А вы спросили меня, хочу ли я теперь этого? Спросил меня кто-нибудь хоть раз, чего я хочу в жизни?

Сайдулла резко встал и подошел к окну. Мужчины сидели неподвижно, глядя в пол.

– Так вот, – не поворачиваясь к ним, произнес Сайдулла. – Я вас никогда не знал и знать не хочу. Уходите и никогда не беспокойте ни меня, ни мою сестру!

Когда Сайдулла неожиданно умер через несколько лет, для всех это стало шоком, так как на здоровье он никогда не жаловался.

«Не ценила Андрея при жизни. Жалею сейчас, не сберегла! Никогда мне не будет так хорошо, как раньше в своем доме, с Андреем», – говорила Валентина, переехав жить после его смерти к детям.

НАЗАД ДОМОЙ

Мои первые воспоминания о Караганде – это бесконечные заборы, высокие, деревянные. Через щели были видны внутренние ограждения из проволоки и сетки. А на всех углах, в высоких деревянных будках стояли солдаты с оружием. Помню, мы с мамой ездили в город к Махмуду и Кели, проходили мимо этих заборов, и у меня аж сердце замирало от ощущения чего-то таинственного и неизвестного. Как-то я спросила:

– Что эти солдаты там делают?

– Сталина охраняют, – ответила мама.

Я не знала, кто такой Сталин, но мне вдруг стало страшно.

Тогда в каждом доме висело радио, круглое, черное, с кнопками посередине, и все время о чем-то говорило, как мне казалось, очень строго и сердито. Рано утром оно играло гимн Советского Союза и утреннюю гимнастику. И вот эта круглая тарелка в один из дней, весной, очень значительно и трагично что-то сообщила. Мама вскрикнула и начала громко плакать.

Я испугалась и спрашиваю:

– Чего ты плачешь?

А она, еще сильнее зарыдав, отвечает:

– Сталин умер!

Я сразу вспомнила забор, будку с охраной и подумала: «Не уберегли!»

Мама никак не могла успокоиться, всхлипывала и бормотала:

– Енді не боламыз, не боламыз? (Что теперь с нами будет?)

Уже взрослой я так и не смогла объяснить себе, почему она так горевала, почему, несмотря ни на что, люди верили ему и связывали с ним свои надежды? Позже, уже через много лет, на мой вопрос о Сталине она ответила так:

– Мы ждали, что Сталин вернет нас на Кавказ. Поймет, что мы невиновны. А с его уходом было неизвестно, что будет с нами. Как будто остались на полпути…

В марте 1953 года кончина главного Тирана страны воспринималась как трагедия вселенского масштаба. В стране был объявлен четырехдневный траур. После похорон Сталина протяжно завыли гудки на заводах по всей стране. Позднее поэт Евгений Евтушенко по этому поводу написал: «Этот многотрубный вой, от которого кровь стыла в жилах, напоминал адский вопль умирающего мифического чудовища…»

В общественной жизни царила атмосфера всеобщего шока, все ждали, что жизнь в одночасье может измениться к худшему. Впрочем, были и другие настроения, вызванные смертью, казалось бы, бессмертного вождя: от сказанного вслух «Ну что, сдох этот…» и до мыслей про себя «ну наконец-то!»

Миллионы заключенных и ссыльных, которые томились в лагерях и проживали на поселениях, восприняли эту новость радостно. Ссыльные, встречаясь, еще не смели высказать свои надежды, но уже не таили повеселевшего взгляда.

В 1957 году вышел указ, который разрешал депортированным чеченцам вернуться на родину. Все это время мамины родители: отец Махмуд, его жены Кели и Бату, дети Ахмед, Шахид, Леча, Курбика и Зулпа жили в г. Караганде, поселке Мелькомбинат по ул. Мельничной. Они очень часто приезжали в гости к Аязбаю, Дикбер ездила к ним на лето, меня отправляли к ним в помощь, там я усвоила чеченский язык. Приезжали и двоюродные мамины братья в любое время суток и останавливались у нас. Они работали шоферами на бензовозах, и, когда задували бураны, подолгу жили в Корнеевке. Они любили нас, детей, тискали, баловали, от них пахло махоркой и бензином. Махмуд с помощью Аязбая построил в Караганде очень хороший дом на два крыла. В одном крыле жил он сам с Кели и сыновьями. А в другом крыле – Бату с детьми. Посередине были большие зеленые ворота. По тем временам это был очень добротный кирпичный дом с верандами и отдельно стоящей большой кухней. Глава семейства часто сидел на веранде и пил черный чай с кусковым сахаром из стакана с блюдцем. Вкус того чая не забыть до сих пор…

Когда издали указ о разрешении вернуться на Родину, для чеченцев и ингушей это стало одновременно волнующим и шокирующим событием. Уже выросли их дети, которые только слышали, что есть такая земля, где все было по-другому, где дом – это «ц1ено» и где было лучше, чем тут. У дедушки Махмуда была радиола – большая ценность по тем временам. Сверху ставили грампластинки, а радио располагалось в нижней части ящика. По радио слушали новости, ловили музыку на коротких волнах, иногда даже можно было поймать чеченские мелодии. Я помню, как громко звучала музыка из той радиолы, и у всех сразу поднималось настроение. А еще на радиоле был зеленая лампочка. Она мигала в ритм мелодии, невозможно было оторвать глаз от этого чуда. И новость об указе дедушка узнал, слушая это радио. Многие сразу же засобирались в дорогу, начали распродавать нажитое. Но как быть с похороненными в чужой земле близкими и родными?

Старейшины собирались, обсуждали эту проблему, некоторые категорически не хотели оставлять прах умерших, другие с ними не соглашались. Не сразу, постепенно, в течение многих лет, большинству вайнахов удалось перезахоронить тела близких на родине.

Нет, наверное, на свете другого такого народа, который так любил бы свою землю, так чтил свои традиции, религию и язык, как чеченцы. Может, эта неистовость во всем, что касается их родины, нации, и спасла этот немногочисленный народ от вымирания.

Новость о переезде стала долгожданной для всех и ужасной для Дикбер. В один из дней Шахид привез эту весть к нам домой.

– Вы слышали, вышел указ, по которому нам разрешают вернуться в Чечню?! – счастливый, заявил он. Потом сгреб в охапку нас, детей, и начал по одному подкидывать, радостно смеясь.

– Это точно, Шахид? – серьезно спросила его Дикбер.

– Да-а-а! – закричал брат, продолжая играть с малышней, потом, увидев серое лицо сестры, остановился.

– Ну Дикбер, не расстраивайся ты так, – не зная, как успокоить сестру, произнес он и добавил, не подумав: – Может, все обойдется…

– Вы уедете, а я останусь, – она стояла, уткнувшись лбом в стену дома, и, расстроенная, смотрела на землю.

Все родственники и знакомые чеченцы собирались, бурно обсуждали эту новость, плакали и строили планы отъезда на их любимую родину. Некоторые не верили и все время переспрашивали:

– Не может быть,