Пламя гнева - Эмма Выгодская

Передняя повозка свернула на большую дорогу, за ней — другие, и люди отстали. Стало совсем светло, и они остановились перед воротами, над которыми торчал сноп рисовой соломы. Это был пасанг-рахан — постоялый двор.

На пасанг-рахане их всех заперли в грязном сарае. Дакунти смотрела в щель в дощатой стене; она видела пустой двор и китайца-хозяина, который хлопотал у конюшен. Потом Дакунти уснула. Сквозь сон ей всё казалось, что кто-то подходит снаружи и стоит у стены сарая, у самой её головы. Раят громко застонал, и Дакунти проснулась. Во дворе теперь было много людей. Человек в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, над самыми бровями, поил у колодца распряжённых лошадей. Несколько мужчин стояли вокруг него, они совещались о чём-то. Потом человек в полосатой повязке пошёл к сараю.

— Больно, больно!.. — вдруг опять заплакал Раят. — Надо развязать верёвку!..

— Молчи, Раят, сюда идут! — сказала Дакунти, а человек в повязке уже стоял на пороге. Он прошёл прямо к ним.

— Кто это плачет? — спросил человек.

— Верёвка, верёвка!.. — плакал Раят.

Человек вынул крис и разрубил верёвку. В полосе света, упавшей сквозь щель, Дакунти увидела рукоятку кинжала и голову буйвола, чернью выведенную на ней.

— Ардай! — вскрикнула Дакунти и схватила человека за руку. Это был Ардай, родной брат её отца.

— Дакунти! — прошептал Ардай. — Это ты? Молчи, Дакунти, сегодня ночью мы вас отобьём!

Ардай ушёл, и сейчас же пришёл человек с лентой. Он велел раздать людям воды и лепёшек, а потом их всех опять поволокли в повозки. На этот раз с ними была охрана: несколько человек в одинаковых синих кабайях, с карабинами. Человек с ленгой всё время злился на кого-то, беспокоился и всех торопил, чтобы выехать пораньше. Всё же они выехали поздно; скоро стемнело. Местность резко изменилась, пошли заросли, шумели ручьи. Малаец на передке хлестал коней и торопился, а человек с лентой визгливо кричал что-то на непонятном Дакунти языке. Лошадиный топот послышался сзади: за ними гнались. «Ардай с товарищами», — подумала Дакунти. Малаец отчаянно хлестнул по коням, а человек с лентой соскочил с телеги и побежал рядом. Дакунти никогда ещё не видела такой погони: сзади стреляли, а человек с лентой бежал рядом, — наравне с лошадьми, и хлестал кнутом и по людям, и по коням. Сзади всё стреляли, малаец на передке вдруг охнул и провалился куда-то: дикий, задушенный крик донёсся из-под колёс, а человек с лентой вскочил на место возницы и хлестнул коней ещё сильнее. Они резко свернули, погнали по голым холмам без дороги, и погоня отстала. Высокий забор вырос перед ними и висячий фонарь над воротами.

— Наконец-то! — сказал из ворот сонный голос.

— Едва привёз! — ответил человек с лентой.

Всех сняли с повозок и повели. Дакунти с братом посадили куда-то под навес. В темноте она ничего не могла разглядеть. Откуда-то снизу тянуло сыростью, — должно быть, навес стоял на берегу, у самой реки. Солома под ними шевелилась, как живая. Дакунти протянула руку и отдёрнула с отвращением: по соломе ползали черви.

— Где мы, Дакунти? — спросил Раят.

— Не знаю, — сказала Дакунти с болезненно сжавшимся сердцем. — Спи, Раят, завтра узнаем.

Глава двадцать третья

На кофейной плантации

Солнце ещё не взошло, а Дакунти уже узнала, куда её привезли. В четыре утра её ткнули в спину бамбуковой палкой:

— Вставай!.. На работу!..

Кофейные деревца в белом цвету стояли по склону холма, на одинаковом расстоянии друг от друга. На рыхлой земле между ними нестройно поднимались сорняки.

— Дёргай колючки! — приказал мандур.

К полудню Дакунти свалилась без сил; у неё мутилось сознание. Колючки ободрали ей пальцы, из них сочилась кровь. Солнце изнуряющими прямыми лучами обрушивалось на голову и спину, насквозь прожигало плотную ткань, навёрнутую на макушку. Мандур схватил Дакунти и потащил её с откоса вниз, к реке. Он окунул её дважды в воду и поставил на ноги.

— На ногах стоишь? — спросил мандур.

— Стою, — шатаясь, ответила Дакунти.

— Ступай работать!..

Раят с другими маленькими детьми обирал белого червя со стволов на участке, где росли трёхлетние деревца.

Солнце зашло, стемнело, но работу продолжали при свете бумажных фонарей, укреплённых на длинных и гибких бамбуковых шестах.

Руки Дакунти скоро покрылись незаживающими ранами; она обматывала их тряпками, но колючки протыкали тряпки насквозь и впивались в кожу. Раны за ночь не успевали затянуться.

Скоро заболел Раят. Он всегда был хилым, с самого рождения. Он родился в тяжёлый год, когда пепел из бетехского вулкана чёрным ковром покрыл посевы на много палей кругом на полях не взошёл рис, а голландцы велели тогда дьяксам собрать рисового налога столько же, сколько в другие годы, ни на зёрнышко меньше. Много народу в тот год умерло в Лебаке. Теперь Раят заболел первым из детей-шестилеток, живущих с ними под одним навесом. Он выл, как щенок, всю ночь, а наутро мандур не смог поднять его на работу. Мандур подтащил мальчика к свету и увидел распухший рот, лиловые желваки подмышками и посиневшие ноги.

— Бéри-бéри! — сказал мандур. Он ногой оттолкнул Раята в угол навеса.

— Бери-бери! — испугалась Дакунти. Надо было доставать брату лекарство.

Заболевшим бери-бери становилось легче от сока листьев калади. Дакунти знала это по деревне. Здесь, на плантациях, им не давали есть ничего, кроме воды и лежалого риса. Работая, она высматривала место, где могла бы расти калади или молодой бамбук. По краям плантацию обступил лес; там тоже работали, там пахло дымом: люди корчевали и жгли лесные деревья. По краям леса стояла двойная охрана: с этих участков убегали чаще, чем с других.

Среди цветущих кофейный деревьев, в центре плантации, у проточного пруда, издалека виднелся дом — просторный белый дом голландской стройки. Высокая красная кровля накрывала дом низко, до самых окон. В этом доме под высокой кровлей было всегда прохладно: огромный индийский веер-опахало из пальмовых листьев день и ночь колыхался под потолком; белые водяные лилии стояли на столе индийской веранды в плоских блюдах с водой. Здесь жил главный туван плантаций, арендатор Ван-Грониус.

Каждый день, в семь утра, раскрывались ворота, и главный туван выезжал на осмотр участков.

Он носился, большой и грузный, на рыжей кобыле по разрытым холмам, в жару, с открытой седеющей головой, красный от загара и от водки.

Он объезжал плантацию от центра к дальним участкам, от старых насаждений к новым. Мандуры выпрямлялись под его взглядом, работницы склонялись ниже.

Настал полдень. Дакунти дождалась часа, когда главный туван, седой плантатор, кончил объезд и мандуры притихли, разморённые жарой.

Дакунти побежала западным склоном и тихонько пробралась на самый крайний участок, к опушке леса.

Она искала среди стволов больших, припавших к земле листьев формы сердца. Нет, здесь калади не росла. Дакунти скользнула дальше. Дальше рос бамбук, а молодые мягкие побеги бамбука тоже хороши: от них у больных спадает опухоль и дёсны перестают кровоточить. Вот росток, ещё один, ещё…

— Дакунти! — кто-то звал её.

Дакунти отскочила. Какой-то мальчишка, как показалось Дакунти, растерзанный и злой, с коротко остриженными волосами, поднялся с разрытой земли ей навстречу.

— Аймат! — Дакунти узнала старшую сестру. — Ты здесь, Аймат!

— Уходи, уходи, нельзя!.. — мандур из лесной охраны заметил Дакунти. — Уходи прочь!..

— Как тебя найти? — быстро спросила Аймат.

— Мы под крайним навесом, что над рекою, — успела ответить Дакунти.

У Мадьи из Тьи-Пурута всю ночь кричал под навесом грудной ребёнок. Мандур велел Мадье напоить ребёнка жидким опиумом, чтобы не мешал спать. Пососав опиуму, ребёнок затих. Мадья просидела над ним до утра, не шевелясь, а утром, когда пришёл мандур, громко закричала и вцепилась зубами ему в руку. Ребёнок умер ночью от опиума. Мандур толкнул Мадью, опрокинул на землю, сорвал повязку и за волосы потащил из-под навеса. Второй мандур прибежал к нему на помощь; они уволокли Мадью вниз к реке и привязали к колоде, вбитой в дно реки у берега, на мелком месте. Маленькие крокодилы разбивали воду острыми спинами у самых её ног. Мадья сначала молчала, потом начала кричать и кричала так ужасно, что тот же мандур прибежал и снова избил её. Мадья стояла весь день, оцепенев; маленькие крокодилы мутили воду у её ног и жадными глазами смотрели на её избитое тело, синее от побоев. Вечером от устья реки приплыл большой крокодил и схватил Мадью за ногу. Она истекла кровью в воде.

На следующую ночь Аймат пробралась к Дакунти. Глаза у Аймат светились на похудевшем лице. Она показала Дакунти глубокий порез на плече: это мандур хватил её ножом, когда она пыталась убежать.