Сын Духа Святого - Алексей Хапров

В класс вошла наша "литераторша". Зоя Вячеславовна, вот как ее зовут, наконец вспомнил я. Все встали. Я тоже встал. Правда, с некоторым опозданием. Забыл, что в школах ученики при появлении взрослых, должны подниматься. Зоя Вячеславовна закрыла за собой дверь и прошла к учительскому столу.

— Садитесь, — сказала она.

Мы сели. Урок начался. Зоя Вячеславовна открыла классный журнал и провела перекличку. Я снова вспомнил фамилии своих одноклассников в алфавитном порядке. После окончания школы они еще долго сохранялись в моей памяти. За десять лет учебы этот список твердо отложился у меня в голове.

Отметив отсутствующих, Зоя Вячеславовна объявила тему сегодняшнего урока. "Творчество Некрасова" — написала она крупными буквами мелом на доске.

Я продолжал украдкой оглядывать своих одноклассников, попутно вспоминая все, что знал о каждом из них.

Максим Игнатов. Говорили, что он поступил в какой-то московский институт. Больше о нем мне ничего не известно. После школы я ни разу его не видел. А может, видел, но не узнавал. Все может быть. С возрастом люди, порой, сильно меняются.

Коля Маховец. Это будущий чиновник. Тяга к власти стала проявляться у него еще в школе. Когда мы избрали его комсоргом, он сразу почувствовал вкус к этому делу. После института он станет работать в райкоме комсомола, затем в райкоме партии, райисполкоме. До крупного чиновника он не дорос, но жизнь свою устроил вполне благополучно. Во всяком случае, лучше, чем я.

Настя Мошкина. Чем-то сродни Маховцу. На следующий год мы изберем ее старостой. Она тоже станет очень активно проявлять себя в общественных делах. Где она, что с ней — я не знаю. В десятом классе, перед выпускными экзаменами, когда мы делились друг с другом своими намерениями, она говорила, что собирается поступать в юридический институт. Поступила она туда, или нет — мне неизвестно. После школы я ее тоже ни разу не видел.

А кто же у нас староста сейчас? По-моему, Рукавицын. Вон он, сидит за первой партой в среднем ряду. Сергей Рукавицын. Посмотрев на него, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Через четыре года он погибнет в Афганистане. Он станет одним из первых, кого направят туда выполнять, так называемый, "интернациональный долг". Он об этом еще не знает. Хороший, спокойный парень. Спортсмен. Занимался борьбой. Рано женился. Кстати, его женой станет Аня Романцова. Она сидит передо мной. Сейчас они даже не смотрят друг на друга. Их роман вспыхнет в десятом классе…

— Если вы почитаете стихи Некрасова, — ворвался в мои уши голос Зои Вячеславовны, — но именно почитаете, а не просто механически пробежите глазами, вы почувствуете, как ярко, и с какой душой Некрасов описывает жизнь простых крестьян. Вершиной его творчества является поэма "Кому на Руси жить хорошо"…

Зоя Вячеславовна умела рассказывать. Она делала это интересно и завораживающе. А ведь раньше я этого не замечал. На уроках я ее практически не слушал. Думал всегда о чем-то своем. Так же, как и многие другие. Литература казалась мне нудным и бесполезным предметом. И вот сейчас я вдруг ощутил интерес к ее рассказу. Что бы это значило? Просто соскучился? Или, может быть, повзрослел? В юном возрасте человек не способен ощутить всю красоту литературы. И зачем школьников заставляют читать книги, которые они еще не в состоянии осмыслить? Я часто задавался этим вопросом. А задаваться им я стал после того, как сам, по доброй воле, прочитал "Преступление и наказание" Достоевского. Разве можно в подростковом возрасте познать всю глубину заложенной в этом романе философии? Так зачем же насильно пичкать им детей?

Зоя Вячеславовна тем временем негромко, но выразительно, читала отрывок из некрасовской поэмы. Этот отрывок был мне хорошо знаком. Я раньше учил его наизусть, и, несмотря на то, что это было очень давно, он хорошо сохранился в моей памяти. По-моему, задание выучить его наизусть мы получим как раз сегодня. Хорошие стихи. Я снова оглядел своих одноклассников. Неужели никто не чувствует их красоту? Неужели это никому не интересно? Ведь невооруженным глазом видно, что Зою Вячеславовну никто не слушает. Все витают в каких-то облаках. Даже у Славика сонный вид. А, собственно, чего это я на всех пеняю? Ведь сам был таким же.

Я перевел взгляд на окно. Какая хорошая погода! Весна. Яркое солнце. Чистое небо. В такую погоду тянет на улицу. Наша учительница, наверное, это понимает. Она, конечно, замечает, что ее никто не слушает. Замечает, но виду не подает. Да, только в зрелом возрасте начинаешь чувствовать, насколько тяжел и неблагодарен труд школьного педагога…

— Вот. А сейчас Смирнов повторит нам то, что я только что рассказывала, — ворвался в мои уши голос Зои Вячеславовны.

Я вздрогнул и отвел глаза от окна. Зоя Вячеславовна смотрела на меня. Тут в моей памяти вдруг открылся еще один потаенный уголок. Конечно, именно так в этот день и было! Зоя Вячеславовна на уроке подняла меня с места и попросила все повторить. А я не смог этого сделать. Ведь я ее не слушал. Я лишь тупо молчал, уставившись в пол. После этого она вписала в мой дневник замечание "Не слушал на уроке", и поставила в журнал напротив моей фамилии точку, пообещав спросить меня в следующий раз. Вот почему я так усердно и вызубрил этот отрывок из поэмы. Так усердно, что даже помнил его и сейчас.

Я нерешительно поднялся с места. В классе послышались смешки.

— Смирнов так внимательно меня слушал, что ему не составит никакого труда пересказать тему сегодняшнего урока, — иронично произнесла Зоя Вячеславовна. — Ну, Смирнов, мы ждем.

В классе снова раздались смешки. Некоторых явно забавлял мой конфуз. Меня это только раззадорило. Нет, дорогие мои одноклассники, в этот раз моего конфуза вам не видать.

— Вы рассказывали о творчестве Некрасова, — начал я. — Вы говорили, что его стихотворения посвящены простым людям, крестьянам, и что они ярко отражают их нелегкую жизнь. Вершиной творчества Некрасова считается поэма "Кому на Руси жить хорошо", отрывок из которой Вы нам только что прочитали.

И я уверенно, без запинки, продекламировал некрасовские строки.

Все удивленно смотрели на меня. И в первую очередь Зоя Вячеславовна. Она явно от меня такого не ожидала.

— Смирнов, ты что, раньше учил это стихотворение?

— Нет, — соврал я. — Ведь мы Некрасова еще не проходили.

— Ты хочешь сказать, что запомнил его с моих слов?

— Получается, что так, — пожал плечами я. — Хорошие стихи всегда легко запоминаются.

— Хм, никогда не замечала в тебе признаков феноменальной памяти. Что ж, молодец. Садись. Пять.

Кто-то изумленно присвистнул.

— Этот отрывок из поэмы будет вашим домашним заданием. К следующему уроку вы должны выучить его наизусть.

Раздался звонок. Зоя Вячеславовна взяла журнал и вышла из класса. Все потянулись на перемену в коридор. Я решил никуда не выходить, рассудив, что мне пока лучше побыть одному. Я еще недостаточно свыкся с атмосферой прошлого.

Я старался держаться в стороне до самого конца уроков. Я вел себя скромно и тихо. Но не обратить снова на себя внимание мне не удалось. Произошло это на уроке труда. Наш учитель Николай Савельевич, как обычно, дал нам задание сколачивать деревянные ящики. Мы делали их для своих заводских шефов. В те времена существовала такая практика, когда каждое предприятие брало шефство над какой-нибудь школой. Нашим шефом был метизный завод. И вот именно для него мы и делали тару.

Увы, но в детстве я совершенно не умел обходиться с молотком и гвоздями. Так что сколачивание ящиков у меня всегда проходило через пень-колоду. Они постоянно получались у меня какими-то кривыми и кособокими. Николай Савельевич неизменно ворчал, что у меня руки растут не оттуда, откуда следует, и никогда не ставил мне выше "тройки". Но позже, за те пятнадцать лет, что я провел в заключении, я так поднаторел в этом деле, что никаких проблем молоток и гвозди у меня уже не вызывали. В общем, я до того увлекся, что, сам того не заметив, сколотил ящик где-то минут за двадцать, хотя на это отводилось два урока. Бросив взгляд на часы, а затем по сторонам, я понял, что перестарался. Мои одноклассники возились еще только с первой стороной. Я стал мучительно соображать, как бы мне прикрыть свою работу, чтобы ее пока никто не увидел, но зоркий глаз Николая Савельевича не оставил без внимания мою прыть.

— А ну-ка, ну-ка, покажи, — произнес он, подойдя ко мне.

Оглядев ящик со всех сторон, он хмыкнул:

— Ну, братец, от тебя я такого не ожидал. Ты прямо, как заправский плотник. Я тебя сегодня просто не узнаю. Ведь можешь, когда захочешь.

В мастерской стало тихо. Мои одноклассники прервали работу и удивленно смотрели на меня. Мне даже стало как-то неловко.

— Кх-кх-кх, — смущенно кашлянул я, соображая, как бы мне оправдать свой трудовой подвиг. — Сам не знаю, как это получилось. Вдохновение какое-то нашло.