Врата Рима - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я понимаю, — сказал Гай, выдавив из себя слабую улыбку. — А теперь отдохни. Кухни открыты, скоро сюда принесут суп.
— Кухни! А я тут расселся! Побегу, хозяин, а то суп будет никуда не годный!
Гай кивнул, и повар убежал, забыв у порога свой огромный топор. Гай вздохнул. Увы, его собственная жизнь не так проста, и он не может с такой легкостью снять одну маску и надеть другую.
Он так задумался, что не заметил, как повар вернулся.
— Твой отец тоже тобой бы гордился. Тубрук говорит, ты спас его, а ведь ты ранен. Я бы гордился, если бы у меня был такой сильный сын.
На глаза Гаю навернулись непрошеные слезы, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Сейчас не время расклеиваться: поместье разорено, зимние запасы сгорели.
Гай пытался занять себя хозяйственными мелочами, но то и дело вспоминал о своей потере, и от чувства беспомощности и одиночества слезы выступали еще сильнее.
— Эй, есть там кто? — раздался жизнерадостный голос за воротами.
Гай заставил себя собраться. Он хозяин поместья, сын Рима и своего отца, и не опозорит его память. Гай поднялся по ступеням на стену, почти не обращая внимания на окруживших его ночных призраков. В ярких лучах солнца они совсем утратили связь с реальностью.
Сверху Гай увидел бронзовый шлем офицера на красивом мерине, беспокойно бившем по земле копытом. Офицера сопровождал контуберний[12] из десяти легионеров, все в полном вооружении. На вид стройному и загорелому офицеру было около сорока.
Он поднял глаза и кивнул Гаю:
— Мы увидели, что у вас пожар. Приехали проверить, не рабы ли. Вижу, у вас были неприятности. Меня зовут Тит Приск. Я центурион[13] легиона Суллы, который только что благословил город своим присутствием. Мои люди обследуют территорию, чтобы помочь с расчисткой поместий и казнить беглых рабов. Я могу поговорить с хозяином?
— Это я, — ответил Гай. — Откройте ворота! — крикнул он.
Его слова сделали то, что оказалось не под силу всем ночным мародерам, и тяжелые ворота отодвинулись, впуская солдат.
— А вам, похоже, пришлось несладко, — сказал Тит, и его голос утратил жизнерадостность. — Я должен был догадаться по куче трупов, но… Много людей потеряли?
— Было дело. Главное, мы удержали стены.
Как город? Гай не знал, о чем теперь говорить. Неужели вести светскую беседу?
Тит спешился и вручил поводья одному из своих людей.
— Рим стоит, господин, хотя сгорели сотни деревянных домов и на улицах несколько тысяч мертвых. Пока что порядок восстановлен, но выходить на улицу после заката небезопасно. Сейчас мы ловим всех рабов, каких находим под Римом, и распинаем каждого десятого в назидание — приказ Суллы.
— Из тех, кого поймали на моей земле, казните каждого третьего. Я куплю новых, когда все успокоится. Я не хочу, чтобы хоть кто-то из тех, кто пошел на меня прошлой ночью, избежал наказания.
Центурион секунду неуверенно смотрел на него.
— Прошу прощения, господин, но имеешь ли ты право давать такой приказ? Прости мою настойчивость, однако при подобных обстоятельствах… Может ли кто-то подтвердить твои слова?
В Гае вскипел гнев, но потом он представил себе, как выглядит. Он еще не успел вымыться после того, как Луций и Кабера заново зашили и забинтовали рану. Он стоял перед офицером весь в грязи и крови, неестественно бледный, и даже не знал, что его голубые глаза покраснели от маслянистого дыма и слез. Только то, как он держал себя, не позволяло бывалому вояке вроде Тита отшлепать наглого мальчишку. В его манере действительно было что-то особенное, хотя Тит и сам не понимал что. У него просто возникло ощущение, что этому мальчику лучше не перечить.
— На твоем месте я поступил бы так же. Я позову своего управляющего, если лекарь уже закончил с ним.
С этими словами Гай отвернулся и пошел прочь. Вежливый хозяин предложил бы людям угощение, но Гая раздражало, что ему приходится звать Тубрука и что-то доказывать, и он оставил солдат за воротами.
Тубрук, к счастью, успел вымыться и одеться в чистое. Его забинтованные раны были спрятаны под темной шерстяной туникой и кожаными браками.[14] Увидев легионеров, он улыбнулся: в мир возвращается порядок.
— Вы здесь одни? — спросил он без вступлений и объяснений.
— Э-э, нет, но… — начал Тит.
— Хорошо. — Тубрук повернулся к Гаю. — Господин, я предлагаю вот что: пусть эти люди сообщат своим, что задержатся. Нам нужны руки, чтобы привести поместье в порядок.
Гай проигнорировал выражение лица Тита и невозмутимо ответил:
— Верно, Тубрук. Да и Сулла послал их, чтобы помогать с расчисткой поместий. У нас хватает работы.
Тит снова открыл рот:
— Но послушайте…
Тубрук обратился к нему:
— Можете сами это и сообщить. А остальным пара часов работы не будет в тягость. Я уверен, Сулла не хотел бы, чтобы вы оставили нас в развалинах.
Они посмотрели друг на друга. Тит вздохнул и поднял руку, чтобы снять шлем.
— Еще никто не уличил меня в лени, — пробормотал он и, выбрав одного из легионеров, кивком указал на поля. — Иди обратно, к остальным контуберниям. Скажи всем, что я задержусь здесь на несколько часов. Если поймают беглых рабов, скажи, каждого третьего, понял?
Солдат радостно кивнул и отправился прочь.
Тит начал расстегивать нагрудник.
— Так с чего моим ребятам начинать?
— Займись ими, Тубрук. Я пойду проверю, как остальные.
Уходя, Гай резко сжал плечо Тубрука. Сейчас ему хотелось надолго уйти в лес или посидеть в одиночестве у реки, разобраться в своих мыслях. Но все это потом, когда он поговорит с каждым мужчиной и каждой женщиной, которые прошлой ночью защищали семью. Его отец сделал бы то же самое.
Когда Гай проходил мимо конюшни, из темноты до него донесся всхлип. Он замер: стоит ли нарушать чье-то уединение? Горевал не только он один. У погибших остались друзья и родные, которые не ожидали, что встретят утро без них. Гай постоял еще немного, чувствуя маслянистую вонь подожженных им трупов, и вошел в прохладную тень между стойлами. Кто бы это ни был, теперь Гай отвечает за горе этого человека и должен разделить его ношу. Отец понимал это, и именно потому поместье всегда процветало.
Глаза Гая долго привыкали к полутьме после яркого утреннего солнца. Он всматривался в каждое стойло, пытаясь определить, откуда доносятся звуки. В конюшне было всего две лошади. Когда он протянул руку и погладил их по мягким мордам, они отозвались тихим ржанием. Из-под его ноги с шумом покатился камешек, и всхлипывание прекратилось, словно плачущий задержал дыхание. Гай замер, как учил его Рений, пока не услышал, где прозвучал новый вдох.
В грязной соломе у каменной стены сидела Александрия, плотно прижав колени к подбородку. Она подняла глаза, когда Гай подошел ближе, и тот различил дорожки от слез на грязном лице. Она ведь почти его возраста, может, на год старше, вспомнил он. А еще ее побил Рений, за что Гай по-прежнему чувствовал себя виноватым.
Гай вздохнул, не зная, что сказать. Шагнул вперед и сел рядом с ней, не слишком близко, чтобы девушка поняла — ей никто не угрожает. Тишина успокаивала, да и в самой конюшне с ее запахами Гаю всегда становилось как-то легче. В детстве он тоже здесь прятался от неприятностей или наказания. Гай погрузился в воспоминания, и молчание не казалось ему неловким. Тишину прерывали только движения лошадей и всхлипы, которые Александрии не всегда удавалось сдержать.
— Твой отец был хорошим человеком, — наконец прошептала она.
Гай подумал, сколько еще раз он сегодня это услышит и как все это вынести. Он молча кивнул.
— Мне очень жаль, — сказал он и скорее почувствовал, чем увидел, как она приподнимает голову, чтобы посмотреть на него.
Гай знал, что Александрия тоже убивала рабов, он видел ее в крови во дворе, когда выходил прошлой ночью. Он понимал, почему она плачет, и хотел утешить ее, но эти слова как будто прорвали в нем плотину горя, и его собственные глаза заполнились слезами. Лицо Гая исказилось от боли, и он опустил голову на грудь.
Александрия изумленно посмотрела на него, широко раскрыв глаза, а потом, не задумываясь, потянулась к нему.
Так они и обнимали друг друга в темноте, в маленьком омуте горя посреди солнечного мира, где жизнь продолжалась. Александрия гладила его другой рукой по волосам и шептала ему слова утешения, а Гай снова и снова просил прощения у нее, у своего отца, у мертвых, у тех, кого он сжег.
Когда Гай выплакался, она разжала объятия, но в последний момент, пока он еще был совсем близко, она легонько прижалась губами к его губам. Гай немного вздрогнул. Девушка отстранилась, снова обняла себя за колени, и ее лицо загорелось румянцем, хотя в темноте этого не было видно. Александрия чувствовала, что он смотрит на нее, но не могла заставить себя поднять глаза.