Записки городского невротика - Вуди Аллен

Другой дядя Вайнштейна, Мейер, пострадал во время Великой депрессии. Он держал все свое состояние под матрацем, а когда произошла буря на фондовой бирже, правительство, как известно, перетряхнуло все матрацы, и Мей-ер в одну ночь стал нищим. Ему оставалось только выпрыгнуть из окна, но поскольку у него не хватило духу пойти до конца, он просидел на подоконнике своего многоквартирного дома с 1930-го по 1937 год.

«Ох уж эта молодежь с ее травкой и сексом, – говаривал дядя Мейер. – Знают ли они, что такое семь лет сидеть на подоконнике? Вот там видишь, что такое жизнь. Конечно, люди смотрятся как муравьи. Но представь себе, каждый год моя Тесси – мир ее праху – устраивала пасхальный седер[32] прямо на карнизе. И вся семья собиралась вместе. Ой, племянник! Что будет с миром, когда у них есть бомба, которая может убить больше народу, чем взгляд на дочку Макса Рифкина?»

Все так называемые друзья Вайнштейна прошли слушания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Блотника привела туда за руку собственная мама. Шарп-штейн пришел сам, признался, что финансировал Гражданскую войну в России, и добавил, что подарил лично Сталину столовый сервиз. Он наотрез отказался назвать имена товарищей, с которыми встречался на митингах единомышленников, но обязался – если таково будет требование Комиссии – сообщить рост каждого из них. Это сохранило ему возможность каждое воскресенье покупать пиво в Филадельфии.

Вайнштейн кончил бриться и встал под душ. Он намыливался, и вода шлепала его по толстой спине. Он думал: вот я в некой точке пространства и времени принимаю душ. Я, Айзек Вайнштейн. Одно из созданий Божьих. Вылезая из ванны, он поскользнулся на обмылке и упал, ударившись о вешалку для полотенец. Ах, какая неудачная неделя! Как раз накануне он побывал в парикмахерской и еще не оправился от волнений, связанных с этим событием. Парикмахер сразу решительно взялся за дело, и вскоре Вайнштейн понял, что он зашел слишком далеко.

– Назад, – закричал он, – назад!

– Как это – назад, – возразил парикмахер. – Волосы же обратно не вставишь.

– Ну, тогда отдай их мне, Доминик, я возьму их с собой.

– Раз они лежат на полу моего заведения, они моя собственность, мистер Вайнштейн, – ответил парикмахер.

– Плевать! Отдай мои волосы!

Вайнштейн рвал и метал, но все было бесполезно. Расстроенный, он вышел на улицу. Гоим, думал он. Так или иначе, а достанут они тебя.

Кончив туалет, Вайнштейн вышел из отеля и двинулся по Восьмой авеню. На углу двое мужчин обрабатывали пожилую даму, выклянчивая пожертвования. Господи, подумал Вайнштейн, было время, когда с этой работой справлялись в одиночку. Что за город. Кругом хаос. Прав был старик Кант: только разум вносит порядок в бытие. Он также подсказывает, сколько следует дать чаевых. Как все-таки хорошо быть человеком разумным! Вот бы все в Нью-Джерси были такими. …

Он шел к Харриет поговорить насчет алиментов. Он по-прежнему любил Харриет, несмотря на то что, пока они состояли в браке, она наставляла ему рога со всеми абонентами телефонной сети Манхэттена на букву Р. Он простил ее. Но что, скажите, он должен был подумать, когда Харриет вместе с его лучшим другом сняла домик в штате Мэн и, не сказав ему ни слова, исчезла на целых три года? Будто ему интересно, что там у них было. Его, Вайнштейна, сексуальные отношения с женой закончились давным-давно. Один раз он переспал с ней, когда они познакомились, второй – в первую ночь медового месяца и еще один, чтобы проверить, все ли у него в порядке с позвоночником после вывиха диска. «До чего же с тобой паршиво, – жаловался он бывало. – Уж такая ты стыдливая да целомудренная. Приходится сублимироваться, воображая, что сажаю дерево в Израиле. Ты напоминаешь мне мою мать». (Молли Вайнштейн, мир праху ее, которая глаз с него не спускала и готовила лучшую в Чикаго фаршированную рыбу, пока не открылось, что она добавляла в нее гашиш.)

Для любовных утех Вайнштейну нужна была совсем другая женщина. Вроде Лу-Энн, большой в этом деле искусницы. Беда только, что она не могла сосчитать до двадцати, вернее могла, но ей приходилось очень для этого напрягаться и обязательно снимать туфли. Однажды он попробовал всучить ей книжку по экзистенциализму, и она разжевала ее и проглотила. Вообще с сексом у Вайнштейна всегда были трудности. Прежде всего из-за роста. Его рост в носках был 5 футов 4 дюйма (правда, однажды, когда он надел чьи-то чужие носки, ему удалось намерять 5 футов и целых 6 дюймов). Доктор Каррлик, его психоаналитик, утверждал, что бежать впереди идущего поезда хотя и опаснее мысленного самоуничтожения, но в конечном итоге и то и другое одинаково дурно влияет на состояние брючной складки. Каррлик был его третьим психоаналитиком. Первый был юнгианец, который склонял его к спиритизму. А еще раньше он посещал одну группу, и когда там пришла его очередь рассказывать о своих проблемах, он почувствовал сильное головокружение и смог только перечислить названия планет. Но его проблемой были женщины, и он это знал. Он оказывался бессильным с женщинами, закончившими колледж с оценками выше средней. Зато чувствовал себя орлом с выпускницами курсов машинописи; правда, если они печатали со скоростью больше шестидесяти слов в минуту, он тоже терялся.

Вайнштейн позвонил в дверь Харриет, и она неожиданно выросла перед ним на пороге. «Так нос задрала, что жирафа впору раскрашивать – без лестницы», – привычно подумал Вайнштейн. Это была их домашняя шутка, смысл которой оставался для обоих неясным.

– Привет, Ханна, – сказал он.

– Ох, Айк, – ответила она. – Какой же ты самонадеянный.

Она была права. С его стороны было бестактным начинать с этого. Он ненавидел себя за невоспитанность.

– Как дети, Ханна?

– У меня никогда не было никаких детей, Айк.

– Значит, мне не напрасно казалось, что четыреста долларов в неделю на содержание детей – это многовато.

Она прикусила губу. Он прикусил свою. Потом прикусил ее.

– Ханна, – сказал он, – я… Я разорен. Бизнес с куриными яйцами лопнул.

– По тебе сразу видать. А может, попросишь в долг у своей шиксы? 33]

– Все у тебя шиксы.

– Может быть, кончим на этом? – Она задыхалась от ненависти. Вайнштейну захотелось ее поцеловать, а если не ее, то все равно кого.

– Харриет, в чем мы ошиблись?

– Мы никогда не смотрели в лицо реальности.

– Не по моей вине. Ты говорила, надо ложиться головой на север.

– Реальность – это и есть север, Айк.

– Нет, Ханна. Пустые мечты – вот что такое север. Реальность – это запад. Ложные упования – восток, а на юге, я думаю, Луизиана.

Нет, она все еще не утратила власть над ним. Он потянулся к ней, но она увернулась, и его руки ткнулись в сметану.

– Поэтому ты и спала со своим аналитиком? – выпалил он.

Лицо его раскраснелось от гнева. Он чуть было не упал в обморок, но не мог вспомнить, как следует падать, чтобы не расшибиться.

– Это входило в курс лечения, – холодно отпарировала она. – Согласно Фрейду, секс – ключ к бессознательному.

– Фрейд говорил, что сны – ключ к бессознательному.

– Секс, сны… Ты что, дурака сюда пришел валять?

– До свидания, Харриет.

Говорить с ней бесполезно. Rien a dire, rien a faire[34]. Вайнштейн вышел и направился в сторону Юнион-сквер. И вдруг горькие слезы омыли его лицо. Будто прорвало шлюзы. Горячие, соленые слезы, столько лет сдерживаемые, теперь лились потоком – то изливалась наружу его боль. И хлынули они из ушей. Посмотрите только, думал он, даже плакать по-людски не получается. Он обтер уши бумажной салфеткой и повернул домой.

Золотые времена

Мы начинаем публиковать выдержки из мемуаров Фло Гиннес, которые сейчас готовятся к изданию. Дылда Фло, как называли ее друзья (впрочем, враги называли ее так же), безусловно, выделяется среди прочих владельцев баров и салонов, незаконно торговавших спиртным во время Сухого закона; в этих записях она предстает женщиной, пылко влюбленной в жизнь, а также разочарованной артисткой, которой пришлось отказаться от своих честолюбивых планов и стать скрипачкой – когда она поняла, что под этим подразумевается. Сейчас Дылда Фло впервые говорит от первого лица.

«Сначала я танцевала в Чикаго у Малыша Неда в клубе „Сокровище“. Нед был проницательным и предприимчивым бизнесменом, который все свои деньги сделал с помощью того, что сейчас называют воровством. Разумеется, в наше время это означало совсем другое.

Да, Нед был человеком огромного обаяния, нынче таких не встретишь. Если вы с ним не соглашались, он мог переломать вам ноги – это все знали. Он так и делал, мальчики. Сколько ног он ломал! В среднем пятнадцать-шестнадцать за неделю. Но со мной он был очень мил – видимо потому, что я всегда прямо говорила ему в лицо то, что я о нем думаю. «Нед, – сказала я ему как-то после обеда, – ты брехливый ворюга с моралью блудливого кота». Он только рассмеялся, но вечером я увидела, как он ищет в словаре значение слова «брехливый». В общем, танцевала я в Чикаго у Малыша Неда в клубе «Сокровище». Я была его лучшей исполнительницей – танцовщицей-актрисой. Другие девочки просто дрыгали ножками, а я в танце рассказывала историю. Например, про Венеру, рожденную из морской пены, – только на Бродвее и на 42-й улице, и она у меня шаталась по ночным клубам и плясала до рассвета, пока ее не хватил удар и не отнялась левая сторона лица. Печальное было зрелище, ребятки. Но я имела успех.