Корунд и саламандра - Алла Гореликова

Ох, на неверную тропку ступил ты, Анже, на пески зыбучие! Не совал бы нос любопытный… а раз уж сунул, отойди назад тихонько, пока не переступил запретную черту. Дела Церкви тебя не касаются. Кто ты? Послушник, ничего в делах Господних не смыслящий.

Даже с отцом предстоятелем не хочу я говорить об этом, хотя и обязан ему всем…

— Давай в сад выйдем, — говорю я брату Бертрану. — Пожалуйста.

— И то дело, — соглашается он. — А то вид у тебя… ровно во гроб собрался.

Мы выходим в сад, в лицо брызгает мелкий дождик, я вдыхаю полной грудью запах оттаявшей земли… Вот и весна пришла! Хорошо. Впору поверить, что и не было никаких Смутных времен. Распустили по Корварене страшные слухи, подхватили их менестрели, да и раздули в легенду за столько-то лет. Только вот подземельные тоже помнят, и то, что рассказывали они когда-то задавшему вопрос мальчишке, не было страшными выдумками. Я знаю.

Когда мы встречаем пресветлого, я знаю уже, что скажу ему о хронисте. Только правду — дабы не пришлось на исповеди каяться. Но ведь и правду в разные слова можно облечь…

— Ну, Анже, что наш хронист? — улыбается мне пресветлый.

— Он боится пропустить тот момент, когда пора будет бежать из Корварены, — отвечаю я.

— Что узнаешь ты от человека, озабоченного лишь своим благополучием, — вздыхает пресветлый. — Не возвращайся больше к нему, Анже. Не трать впустую дар Господень.

Я послушно склоняю голову. Не буду. Сейчас я прошел по лезвию между правдой и ложью, но в другой раз… лучше не надо! Пусть империя и Святая Церковь приложили руку к Смутным временам, что ж теперь… это было давно. И вовсе не моего ума дело. Я ведь сказание о святом Кареле проверяю? Вот и займусь завтра Карелом.

Отец предстоятель касается, благословляя, моей склоненной головы:

— Послушай, что придумал я для тебя, Анже. В Корварене есть трактир, оставшийся со Смутных времен почти в неприкосновенности. Если, конечно, хозяин его не врет. Ты можешь поработать там завтра с утра. А к субботе должны привезти из Готвяни кошелек принца Карела.

Вот и хорошо… теперь, за новой работой, я позабуду о хронисте.

Вот уж чего не ожидал я! Думал, отрядят со мною пару братьев стражников да велят понезаметней быть. А тут — дым коромыслом из-за какого-то послушника! Королевская гвардия во всех дверях, посетителей и духу нет, даже хозяин вместе с зеваками под окнами топчется… работай, Анже! Вот тебе закопченные стены, вот дубовые столы с поеденными временем ножками, колокольчик над дверью, утварь старинная. Выбирай!

Я начинаю с колокольчика. Почему-то именно он кажется мне самым подходящим. Но колокольчик не помнит Смутных времен. И вообще мало что помнит. Он сделан был всего-то года три назад. Хозяин «Королевской кошки» ездил за ним в Прихолмье. Там, в Прихолмье, скрывался от королевских сержантов бывший гномий ученик, бывший лучший столичный златокузнец и фальшивомонетчик Мишо Ножичек. Ему и заказал ушлый трактирщик колокольчик под старину. И отдал за работу увесистый кошель серебра.

И столы, хоть и стары неподдельно, времен Марготы и Карела не помнят. Я докапываюсь до пересудов о казни Матиаса Невеличко, не в трактире даже, а в мастерской, где столы ждали заказчика.

— Кто такой был Матиас Невеличко? — спрашиваю я.

Отвечает мне брат библиотекарь:

— Знаменитый вор. Я читал о нем в хрониках короля Сержа. Для Невелички Матиаса, так написано там, не было дома, в который не смог бы он влезть, и вещи, какую не смог бы он оттуда вынести.

— Король Серж был сыном Карела, — говорит пресветлый. — Внуком Анри Лютого. Спокойные, мирные времена: тогда Господь дал этой стране передышку после Смутных времен.

Я подхожу к стене, прислоняюсь лбом к продымленному дереву. Уж стены-то эти стояли тогда!

Но и со стенами ждет меня неудача. Память стен стер пожар. Давний пожар, может, даже тех самых времен, какие ищу я. Но опалившее стены пламя ожгло и меня…

Брат библиотекарь говорил потом, что закричал я страшно, перепугав даже королевских гвардейцев. Но я этого не помню. Я слышал только вопли отрезанных огнем от выхода поварих и посудомоек. Сохрани Господь!

А тогда, в трактире, отпаивали меня горячим вином, пока не перестали дрожать руки и голос не вернулся. И после моего рассказа отец предстоятель покачал головой и сказал:

— Глупы были наши надежды что-то здесь узнать. Однако же теперь не можем мы упрекнуть себя, что не попытались…

С тем и вернулись мы в монастырь.

КОРОННЫЙ ЛЕС

Простой бархатный кошелек, отделанный витым шнуром. Ни герба, ни вензеля, только маленький четырехлистник, вышитый серебряной нитью. Разве что белое серебро шнура на фиолетовом бархате — цвета королевского дома.

— И это — кошелек принца? Принца Карела?

— Так мне сказали. — Отец предстоятель пожимает плечами.

Я провожу пальцами по серебряной вышивке. Четырехлистник помнит создавшие его руки. Нежные, тонкие, ухоженные руки. И тихий шепот, предваряющий каждый стежок: «Заклинаю силой своей. Заклинаю волей своей. Заклинаю любовью своей. Щитом послужишь сыну моему. От взгляда нелюди, от слова нелюди, от касания нелюди. Оградишь. Охранишь. Убережешь».

Королева Нина.

— Да, это кошелек принца, — шепчу я. — Но как попал он в Готвянь?

— Если тебе это интересно, Анже, ты узнаешь. — Отец предстоятель улыбается снисходительной отеческой улыбкой. — Но не это важно нам. Отыщи лучше, каким стал принц Карел к началу своей юности. И имей в виду, кошелек этот пробудет у тебя только три дня. Потом мы должны будем отправить его обратно.

— Три дня?!

Пресветлый разводит руками, словно извиняясь передо мной.

— Три, и один из них — праздничный. Ты держишь в руках чтимую реликвию уважаемой в Готвяни семьи, так-то, Анже. И наше счастье, что семья эта в родстве с аббатом королевской часовни. Именно он уговорил их расстаться ненадолго с семейной реликвией во славу Святой Церкви.

Три дня… как приятно пальцам мягкое прикосновение бархата, как будоражит стремительная мягкость шнура… только три дня.

Склоняю голову:

— Благословите на работу, отец. Начну прямо сейчас.

Карел идет по следу браконьера.

Низкие темные тучи обещают снегопад. Наверное, браконьер тоже поглядывает на тучи, думает Карел. Ждет снега. Боится, что возмездие настигнет раньше, чем заметет следы спасительница-непогода. Бедолага, дерзнувший поднять руку на коронную дичь, дабы спасти семью от голодной смерти. И не сумевший сделать дело чисто.