Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев

Сохранилась платежная ведомость той поры: в год подпоручику Калмыкову полагалось жалованья 804 рубля, плюс добавочных по табелю, плюс «амурские суточные», по-нынешнему, «за удаленность» — 108 рублей. И еще 253 рубля 92 копейки — квартирные. Итого — 1345 рублей 92 копейки за двенадцать месяцев. Это было очень даже неплохо, поскольку в богатой России той поры за четыре рубля запросто можно было купить корову.

Если бы у Калмыкова была жена, — а он был холост и предпочитал шумное холостяцкое одиночество тихой семейной жизни, — то ему были бы положены кое-какие деньги и на жену. В общем, с пачкой ассигнаций в кармане Калмыков чувствовал себя богатым человеком. Давно у него не было такого ощущения.

Он довольно улыбался.

Одно беспокоило: саперная служба его совсем не устраивала. Другое дело — казачья лава. Калмыков все отдал бы, чтобы уйти подальше от лопат и кирок, пироксилиновых шашек, динамита и интегральной цифири, позволяющей понять, завалится тот или иной окоп, если рядом вывернет землю шестидюймовый снаряд, и что надо сделать для того, чтобы он не завалился.

В общем, сдохнуть можно было от скуки — сдохнуть и покрыться зеленой плесенью. Что же касается судебного делопроизводства, то обстановка здесь была еще хуже: Калмыкову казалось, что в карманах его форменного кителя собирается пыль и в ней копошатся тощие вонючие клопы… Тьфу!

Проработав в суде месяц, он подал рапорт командиру второй саперной роты с просьбой перевести его в Уссурийской казачий дивизион, квартировавший рядом.

Командир роты, человек опытный, дотошный, ценивший в каждом своем подчиненном техническую хватку, возражать не стал: Калмыков был для него пустым человеком, не способным отличить шляпку от болта, которым крепится доска настила на временном мосту от артиллерийского взрывателя, а трос, свитый из прочной чистой стали, от обычной алюминиевой проволоки, а такие люди в саперной среде не нужны даже на писарчуковых должностях. Проку от них никакого… Так и от подпоручика Калмыкова.

На рапорте он начертал соответствующую резолюцию и отправил бумагу дальше, в батальон.

Рапорт попал на стол вриду{2} начальника штаба батальона подполковнику Кривенко. Тот вызвал к себе командира второй саперной роты, воткнул себе в глаз изящное стеклышко монокля, — эту моду подполковник привез из Академии Генерального штаба, — сощурился недоуменно:

— Вам что, капитан, офицеры совсем не нужны? — спросил он резким металлическим голосом, будто сучок от дуба отпилил.

— Нужны, — ответил командир рот, — только не такие.

— Понятно, — сказал врид-подполковник, — подпоручик этот — дрэк?

— Полный дрэк, — подтвердил командир второй роты.

— Ну что ж, тогда пусть отваливает к казакам крутить лошадям хвосты и собирать в мешки навоз, чтобы было чем удобрять скупую уссурийскую землю…

Вечером врид начальника штаба подписал соответствующую бумагу: саперы готовы были передать казакам бесценный дар — подпоручика Калмыкова.

Практика перевода из одной части в другую, — а уж тем более из одного рода войск в другой — существовала следующая: собирались офицеры части, в которую переводился какой-нибудь поручик или капитан, и основательно промывали соискателю косточки, — то есть относились к этому делу серьезно, потом бросали на стол старую пропыленную фуражку (желательно командира части) и кидали в нее шары, черные и белые.

Судьбу соискателя решало количество белых шаров — обычных бумажек, украшенных знаком «плюс».

Точно так же уссурийские казаки решали судьбу и Ивана Калмыкова — между прочим, будущего войскового атамана, только этого казаки еще не знали…

В письме, которое они сочинили в свой штаб, были лестные слова, и их было много, и вообще характеристика была такая, что подпоручика Калмыкова надо было не только переаттестовывать в хорунжие, но и присваивать ему очередное звание, уже казачье, сотника.

Калмыков находился на седьмом небе от счастья, ликовал — теперь-то уж он точно сменит на штанах черные саперные канты на желтые лампасы Уссурийского казачьего войска. Решение свое офицеры дивизиона оформили как протокол и протокол этот положили на стол командиру дивизиона полковнику Савицкому. Тот откладывать дело в долгий ящик не стал и на следующий же день — произошло это двадцатого ноября 1913 года — отправил начальнику Уссурийской конной бригады пакет, украшенный большой сургучной нашлепкой, в котором просил комбрига положительно решить вопрос «о переводе господина Калмыкова в казачью часть».

Казалось, ничто уже не помешает переводу Ивана Калмыкова в казаки — ни одна сила….

Но не тут-то было. Сила эта нашлась. В лице самого… Калмыкова. Он, желая подогнать перевод, пошел на поступок, который был запрещен воинским уставом, — перепрыгнул через голову и направил свое ходатайство в Санкт-Петербург, прямо к государю. И это — помимо обычных рутинных бумаг, которые шли сами по себе — из одного штаба в другой, а потом в третий… Нарушение было вопиющее.

В результате — отказ. Калмыков получил на руки неприятную бумагу, в которой прыгающими машинописными буквами была изложена причина отказа: нарушение субординации. Через голову командира дивизии, командира бригады и наказного атамана прыгать нельзя. Отказ был утяжелен еще одной неприятной пилюлей — выговором.

Это было уже слишком. Калмыков чуть не заплакал.

Опустошенный, серый, он скинул в себя саперный мундир, натянул на плечи обычный штатский пиджачок, в каких любят щеголять клерки в меняльных конторах, и стал сам походить на меняльного клерка и сторожа церковно-приходской школы одновременно, после чего отправился в шинок — беду свою надо было залить.

В шинке забрался в дальний пустой угол, кошачий, как оказалось, — под столом там сидели два толстых желтоглазых кота, папаша и сынок, — и когда к нему подошел половой, учившийся на «подавальщика закусок», и спросил: «Чего изволите?», Калмыков ответил тонким, звеневшим от обиды голосом:

— Водки!

— Сколько?

— Чем больше — тем лучше.

Опытный половой обвел взглядом неказистую низкорослую фигуру гостя и сказал:

— Принесу по комплекции!

Половой использовал модное словечко «комплекция», невесть как залетевшее в дальневосточную глушь. Калмыков этого слова не знал, глянул удивленно на полового и опустил голову. Кадык у него приподнялся с булькающим громким звуком и тяжело, будто свинцовая гирька, шлепнулся вниз.

Половой принес ему шкалик — графинчик размером меньше чекушки, двести граммов, — чекушечную расфасовку на Дальнем Востоке начали выпускать специального для извозчиков. Посудина точно скрывалась в рукавице и седокам не было видно, пьет извозчик-лихач или простуженно кашляет в рукавицу, — Калмыков невольно сощурил глаза, словно бы собирался выстрелить в шкалик из револьвера.

— Этого мало, — произнес он хрипло.

— Одолеете это, господин хороший, принесу еще, — размеренно и важно произнес половой.

Подпоручик ухватил шкалик рукой за горлышко, взболтал