Сокровище тамплиеров - Джек Уайт

не просто входило в Храм, но несколько десятилетий назад, на рубеже столетий, по сути, создало орден и до сих пор негласно определяло его политику. Рядовые тамплиеры понятия не имели о секретном братстве, но многие из верхушки ордена в него входили. Другие же тамплиеры, формально равные им по рангу, всю жизнь оставались в полном неведении и умирали, так и не узнав о существовании братства. К числу несведущих принадлежал даже нынешний великий магистр Храма Жерар де Ридефор, ибо, несмотря на его всеми признанную смелость, воинские навыки и твёрдость духа, его не сочли возможным принять в братство Сиона из-за непомерной самонадеянности и гордыни.

Стать членом братства было непросто. Этой чести удостаивались немногие. Связанные клятвой верности и обетом молчания, братья встречались на редких совещаниях, что проводились под прикрытием традиционных орденских сборов в личных владениях старших братьев правящего совета. Пока приглашённые — по большей части рыцари — веселились на пиру, члены братства собирались в одном из потаённых нижних покоев замка, обсуждали текущие дела, принимали новых братьев и выносили судьбоносные решения.

Внешне братья ничем не отличались от прочих рыцарей, однако некое отличие, неведомое непосвящённым, всё же существовало. Члены братства Сиона избирались из представителей аристократических кланов, именовавшихся в своём кругу дружественными семьями, всех их роднило происхождение из одной провинции Южной Франции — Лангедока. Слово «Лангедок» буквально означало «язык ок» или «место, где говорят на языке ок». Там и вправду сохранился этот древний язык. Содружество семей сложилось более тысячи лет назад, в первом веке христианской эры, когда, после бегства и долгих скитаний, последовавших за разрушением римлянами Иерусалима в 79 году, основатели кланов нашли прибежище в Южной Галлии.

Иудейское происхождение этих семей являлось величайшим секретом братства, ибо по прибытии в Галлию еврейские переселенцы слились с местными жителями, приняли христианство — и вот уже тысячу лет подавляющее их большинство пребывало в блаженном неведении относительно своих подлинных корней. Лишь посвящённые древнего братства Сиона ведали правду, которую тайно передавали из поколения в поколение на протяжении целого тысячелетия. Причём, по неукоснительно соблюдавшемуся обычаю, лишь один представитель мужского пола из каждого поколения всех семей имел право на посвящение.

Мессира Александра Синклера, выбранного из семи братьев в семье, где не было дочерей, приняли в братство, когда ему исполнилось двадцать лет. Его братья (все совершеннолетние, двое из них — рыцари Храма, третий — госпитальер) и не подозревали, что Алек имеет тайный высокий ранг. Братство возлагало на своих членов такие обязанности, что для них становилось невозможным поддерживать обычные отношения с родными, погружёнными в будничный мир семейных обязанностей, христианского благочестия и вассальной верности. Поэтому братья Алека считали, что он — гордец, невесть почему сторонящийся родных и близких. Ему не оставалось ничего другого, кроме как пожать плечами и не оспаривать этого суждения.

Таким образом, почти исчезнув из поля зрения семьи, Синклер погрузился в тайный мир братства. Правящий совет, оценив и взвесив его склонности и способности, начал сообразно им готовить Синклера, чтобы потом использовать в своих целях. Так Александр Синклер, рыцарь Храма, стал шпионом братства.

— Ты глубоко задумался, ференги.

Аль-Фарух говорил по-французски свободно, несмотря на гортанные арабские обертоны. Синклер усмехнулся и почесал в затылке.

— Так ведь есть о чём подумать. Призна́юсь, я размышлял, не забраться ли мне на твоего коня и не дать ли дёру, прежде чем к тебе на выручку подоспеют друзья.

— Если они подоспеют. Ни в чём нельзя быть уверенным, кроме того, что уже записано. Может, воля Аллаха, благословенно будь имя Его, состоит в том, чтобы я остался здесь и умер.

Синклер некоторое время думал об этом, потом медленно кивнул.

— Мне почему-то кажется, что Аллах вряд ли захочет отказаться от такого надёжного оружия, каким, сдаётся, являешься ты... Но вот что странно: мысль о том, чтобы уехать и бросить тебя на произвол судьбы, мне очень не нравится.

Глаза сарацина сузились, превратившись в щёлки.

— Более чем странно — это смахивает на безумие. Какое тебе дело до того, что случится со мной, если, оставаясь здесь, ты рискуешь? Ты попадёшь в руки моих людей, если они всё же прибудут, и с каждой проведённой здесь минутой всё больше подвергаешь себя опасности.

Губы Синклера тронула лёгкая улыбка.

— Может, это безумие или слабость, но так уж я воспитан. По моему разумению, человек чести не должен бросать другого человека на погибель, если имеет возможность его спасти или хотя бы ему помочь.

— Честь? Это...

Сарацин умолк, подыскивая нужное слово.

— Это такая идея? Нечто, не имеющее субстанции. Понятие, которое с виду многие уважают, но лишь немногие понимают его истинное значение.

— Даже правоверные Аллаха?

— Увы, да. Впрочем, не сомневаюсь, как и твои соплеменники.

— Да, ты прав...

Синклер снова перешёл на шотландский, но, судя по всему, сидящий напротив человек понял сказанное по тону.

— Как тебя зовут, ференги? Моё имя ты уже знаешь.

— Лаклан Морэй.

Эта ложь сорвалась с губ Синклера естественно и непроизвольно.

— Лаклан... звучит почти как арабское имя. Лак-лан Мурр-ай.

— Может, для тебя оно звучит и так, но имя шотландское.

— И у тебя почти нет бороды. Я думал, все франкские рыцари носят бороду.

Синклер сокрушённо почесал свой поросший щетиной подбородок.

— Верно. Хотя бы поэтому меня трудно принять за храмовника. Конечно, за долгое время борода может и отрасти, что вряд ли меня порадует. Многие мои соплеменники считают это недостатком, чуть ли не недугом: растительности у меня на лице немного, а кожа... Тебе известно слово «чувствительная»?

Сарацин покачал головой, и Синклер пожал плечами.

— В общем, когда у меня отрастает борода, кожа начинает шелушиться и болезненно чесаться. Поэтому, чтобы жить спокойно и не расчёсывать себя до крови, я решил по возможности чисто бриться. К сожалению, далеко не все