Нуар - Андрей Валентинов

Все стало на свои места. Я расстегнул кобуру, положил ладонь на холодную рукоять револьвера.

– Вы – Лисинова, секретарь Военно-Революционного комитета Замоскворечья. В большевистской партии с 1916 года. А еще – связная Центрального штаба Красной гвардии Москвы.

Ее губы дрогнули, но я поднял руку.

– Погодите! Сегодня 1 ноября 1917 года по Юлианскому календарю. Там, где стреляют, Остоженка. Номер дома, насколько я помню, 12. Правильно?

– Правильно! – резко бросила она. – А вы, Родион, видать, из бывших жандармов? Странно, по виду больше на гимназиста-недоучку похожи.

Да, внешность бывает обманчивой, как и возраст. Я для нее – противный юнец с револьвером на поясе. Она – горстка старого праха у Кремлевской стены и несколько строчек в Большой Советской энциклопедии. Река Времен, ударив о невидимую преграду, замедлила вечное течение свое. Эта неприятная девушка в стальных очках уже должна была погибнуть – именно там, в большом грязном дворе на Остоженке, 12. Но преграда преодолима. Стоит мне отпустить связную Центрального штаба, все случится именно так, разве что с опозданием в несколько минут. Время обладает необыкновенной упругостью, оно упрямо и почти всегда возвращается в свое извечное русло. Предки, не изучавшие квантовую физику, говорили просто и точно: «От судьбы не уйдешь».

– От судьбы не уйдешь, – повторил я вслух, доставая «наган». – Люсик, я не стану в вас целиться, но, пожалуйста, стойте на месте.

Увидев оружие, девушка отступила на шаг, к самой кирпичной стене. Близорукие глаза словно потускнели, еле заметно шевельнулись губы:

– Убьете?

– Никого не хочу убивать! – озлился я. – Никого, даже распоследнюю сволочь! Я еще ни разу в жизни по человеку не стрелял. Вы что, не поняли? Вас сейчас убьют другие – там, во дворе. Причем не по классовой злобе, а просто за компанию. Когда бой идет уже несколько часов, никто не смотрит, есть у человека сумка с красным крестом или нет.

– Не хотите убивать? – внезапно улыбнулась она. – Тогда… «И доктор пьян! И нету морфия… «Тогда я пойду.

– Едва ли, – я поднял револьвер. – Нехорошо угрожать девушке, которой только что читал стихи, но вы не оставили мне выбора.

Я был не первый, кто пытался не пустить товарища Лисинову под пули. Насколько я помню, ее чуть ли не под локти удерживали. Но секретарь Замоскворецкого ВРК была упряма, словно само Время.

Сзади, со стороны маленького двора, куда мне предлагали идти сдаваться, послышались громкие голоса. Следовало торопиться, «товарищи» могли нагрянуть в любую секунду. Пока мне везло. Отсюда они уже атаковали, но, получив отпор, попытались обойти дом на Остоженке со стороны улицы. Поэтому в подворотне пока что тихо. Но идти все равно некуда, впереди – «дружеский огонь», позади – плен. Можно сорвать погоны и выбросить оружие, но вид у меня не слишком пролетарский. Стенок здесь много, и все – кирпичные.

Целиться в товарища Лисинову я все же не стал. Взял чуть выше, на ладонь от черных волос. Если что, осыплет кирпичной крошкой. Секунды текли из ниоткуда в никуда, мы стояли в двух шагах друг от друга, зажатый в руке «наган» потяжелел, словно налившись свинцом.

– Родион, это глупо, – наконец, заметила она. – Если вас заметят наши, то могут просто пристрелить на месте. И вообще, это очень странный способ спасать человеческую жизнь.

Спорить не приходилось, но иного варианта у меня не было. Впрочем, можно и попытаться.

– Люсик! Позавчера вы написали письмо матери. Тогда была ночь, шел снег, и вы об этом упомянули…

Близорукие глаза изумленно моргнули. Девушка подалась вперед, но я покачал головой.

– Не спешите, дослушайте сперва. Вы написали, что ночью может быть бой, но пообещали остаться в здании Совета или в лазарете. В «летучие отряды» решили не идти. Нет, вы написали иначе, «не поступать». Не удивляйтесь, у меня профессиональная память на тексты, поэтому и запомнил номер дома. А еще помню, что в вашу честь назовут несколько улиц, точнее, улицу и три переулка…

Теперь я специально сделал паузу, ожидая вопроса, но девушка молчала. В покинутом нами дворе вновь начали стрелять, там кричали, звали на помощь, но звуки боя, ставшие привычными за последние дни, внезапно сделались тише, затем и вовсе умолкли, и я словно воочию услышал мерный рокот обступивших нас вод великой Реки. Нет, ничего не изменилось. Даже если я сейчас не пущу Люсик под пули, течение захлестнет ее вечером, ночью, завтра утром. Бои будут длиться еще несколько дней, и Время все равно возьмет свое. Поднялись воды до самой души, и не человеческому слову преодолеть их.

– А может, вы и правы, – вздохнул я, пряча оружие. – Лучше уж сейчас, чем в 1937-м где-нибудь в Кармурлаге. Извините, Люсик! Если хватит ума, то выполните обещание и не лезьте под пули. Несколько ближайших дней будут для вас очень опасны.

Она спокойно кивнула.

– Учту, Родион. Напугать вы меня не смогли, но, скажем так, очень удивили. Не знаю, что и думать. Для ангела-хранителя вы слишком молоды, а для посланца Смерти – слишком симпатичны. С точки зрения же материализма все это мистика и игра воображения. Ну, вы оставайтесь, а я, пожалуй, рискну. Я не самоубийца, но там, во дворе, двое раненых…

Воды Реки уносили ее, мерный торжествующий плеск стал походить на хохот, а я, бессильный и проигравший, стоял на покрытом грязью берегу. Иначе и быть не может, словом Историю не остановить.

– Нет, Люсик, вы никуда не пойдете!

Я выстрелил…

Она упала сразу. Пуля вошла чуть ниже колена, именно туда, куда я прицелился. Промахнуться с двух метров мудрено. Оставалось подтащить раненую ближе к стене, положить ей под руку сумку с красным крестом и позвать на помощь.

Воды Реки с негромким плеском расступились, освобождая путь. Поток вздыбился, ударил в берега, сомкнулся за спиной.

Оборачиваться я не стал.

Общий план

Эль-Джадира

Январь 1945 года

Спрятав пистолет в кобуру, он взял рюмку, плеснул коньяку. Прополоскал рот, выпил, налил еще. Голова оставалось ясной, лишь в ушах зазвонили легкие хрустальные колокольцы. Следовало поспать, хотя бы пару часов, но Ричард Грай, когда-то бывший Родионом Гравицким, не спешил прощаться с уходящей ночью. Он все-таки прорвался. Воды Реки, обернувшиеся бескрайним черным океаном, оказались нежданно милостивыми. Может, на чашку его весов легла пуля из старого «нагана», сдвинувшая-таки Историю с единственно верной дороги.

Год назад Люсик Лисинова была жива и здорова. «Известия» напечатали отрывок из ее воспоминаний об октябрьских боях в Москве. Слог был скучен, сюжет же строго следовал рамкам «Краткого курса». Эпизод на Остоженке тоже нашел свое законное место. Старая большевичка поведала читателям о том, как спасенный ею из-под огня юнкер сперва угрожал оружием, требуя отречения от великих идей Ленина-Сталина, а затем выстрелил в упор. Пулю извлекли, рану залечили, но с тех пор Люсик Артемьевна не расстается с тростью. Все было ожидаемо и правильно, если бы не одна фраза. «Я не сержусь на этого молодого человека, – писала бывший секретарь Замоскворецкого ВРК. – Мне кажется, в ту минуту ему было страшнее, чем мне».