Плотина - Иван Виноградов

Когда Олег Всеволодович подошел к трибуне, устроил на ней свои руки и заговорил о научно-техническом содружестве, предложенном ленинградцами, трудно было поверить, что он мог вести эмоциональные споры о прекрасном. Он говорил ровным и довольно скучным голосом. Сказал, что проектировщики подготовили новые расчеты и схемы производства работ по новому, ускоренному циклу и что все они вполне реальны. Передал, что Ленинградский Металлический завод еще в нынешнем году изготовит и будущим летом отправит по Северному морскому пути свою первую турбину для здешней ГЭС, а «Электросила» тоже на год раньше отправит генератор… Только в конце своего выступления «гип» позволил себе некоторую эмоциональность. «Образно говоря, — улыбнулся он, — нам предстоит передвинуть, приблизить к себе на один год будущее, чтобы отдать этот год уже другой, тоже ожидающей нас работе». Скорей всего он подумал тогда о своем третьем проекте, ожидающем его в некотором отдалении. Ожидающем и манящем…

Последним выступил секретарь парткома стройки, человек относительно новый здесь, но дело свое он, по всей вероятности, знал неплохо, поскольку начал работу с того, что прошел по всем объектам, побывал в каждой бригаде и вот таким-то образом познакомился с коммунистами, с партийной организацией, в конечном итоге — со стройкой. У него была несколько странная фамилия — Болгарин, хотя происходил он откуда-то из центральной России.

Начал он, Аким Болгарин, совсем просто:

— Мы здесь много говорили о том, чего нам не хватает, чего не дают, что задерживают. Будем надеяться, что в дальнейшем материальное и финансовое обеспечение стройки улучшится. Надо думать, что поставщики взбодрятся от принимаемого нами решения. А теперь давайте посмотрим, сколько еще неиспользованных резервов и возможностей имеем мы здесь, на месте! Вот у меня в руках постановления низовых партийных организаций с конкретными предложениями по ускорению строительства ГЭС. — Болгарин поднял над трибуной пачечку разноформатных листков бумаги, исписанных разноцветными шариковыми ручками. — Их десятки, этих реальных предложений, товарищи! Так что вот еще в чем наша сила, наши возможности — в коллективной мудрости масс, в коллективной заинтересованности и коллективной ответственности…

Если бы существовала такая контрольно-измерительная аппаратура, которая способна определять психологическое состояние человеческой аудитории, состояние душ и уровень доверия ко всему тому, что в данный момент говорится и предлагается, то график здесь получился бы весьма волнистым. В зале сидели люди практического дела, люди расчета, не привыкшие доверяться даже самым красивым порывам, им требовались реалии в виде чертежей, бетона, металлоконструкций, оборудования, «обсчитанного» плана и т. п. В то же время это были люди общественные, коммунисты, всегда заинтересованные в улучшении и ускорении той работы, которую они выполняют. То, что они слышали с трибуны, было весьма соблазнительно, заманчиво; то, с чего начнется у них завтрашний день, пока что не внушало большого оптимизма… И все-таки, все-таки линия доверия и уверенности на том фантастическом графике в ходе собрания постепенно, хотя и волнообразно, поднималась вверх. Действительно существуют резервы — и скрытые, и такие, что прямо на глазах лежат. На этой основе можно кое-чего добиться. Даже прикидочные поспешные подсчеты в уме подтверждали возможность ускорения многих видов работ. Наконец существуют еще инерционные силы, которые сопутствуют и способствуют всякому движению. Стоит только дать толчок — и тогда в самой массе зародится эта добрая инерция.

Главным начальством стройки, возможно, учитывалось и такое обстоятельство: у многих опытных руководителей участков и объектов имеется некий тайный командирский резерв, который вводится в дело в особых обстоятельствах. Этакий НЗ на случай. Допустим, подсчитали в конце месяца (квартала или года) все полагающиеся показатели, вывели всю номенклатурную цифирь — и не хватило какого-то полпроцента до ста или до привычных ста одного, ста трех, ста десяти (это уж как у кого заведено). Яснее сказать: подсчитали — прослезились. Хмурятся бригадиры, ежатся прорабы: горит, ребятушки, прогрессивка, накрывается тринадцатая зарплата! И тут-то мудрый мужичок-руководитель пускает в дело свое секретное, или давно известное, или только что сгоряча изобретенное оружие. Банальная штурмовщинка или известный всему миру «тяп-ляп» у такого руководителя не в ходу, он больше рассчитывает на интеллектуальные методы. Мобилизуется все: опыт, сноровка, изобретательность, даже некоторая изворотливость, используется неучтенный переходящий задел, умение наладить с кем надо добрые отношения — и бог знает, что еще! Даже и не бог, пожалуй, а скорее тот чумазый парень с рожками. Иной руководитель совершает при этом настоящие открытия, которые, правда, не особенно афишируются и нигде не патентуются…

Словом, жребий ли, вызов ли — был брошен. Впереди всем этим людям — и десяти тысячам отсутствующих — предстояла опять работа, работа, работа. В общем-то известная, привычная, но уже и чуть-чуть новая.

Когда выходили из зала, в дверях кто-то, словно опомнившись, спросил:

— Слушайте, ну кого мы обманываем? Себя обманываем!

Николай Васильевич хотел было оглянуться на этот голос, но сдержался, не удостоил. И никто, кажется, не оглянулся. По крайней мере никто не отозвался на него. Так он и повис в воздухе.

Но человек этот, наверное, уже приготовил, затаил в себе до поры до времени, и другую фразу: «Я же говорил! Я же предупреждал!»

Николай Васильевич спросил Юру, останется ли он смотреть кино, обещанное после собрания. Юра подумал и отказался.

— Судя по названию, там опять будут выступления в прениях, а я уже наслушался… Наше собрание было для меня интереснее, — добавил он, как бы смягчая отказ.

Но после этого и Николаю Васильевичу расхотелось смотреть кино. Все-таки действительно стали выпускать многовато пустых, неинтересных фильмов. Не то, что до войны было. Там что ни картина, то событие. Ну пусть не каждая, пусть через одну, зато какие выходили произведения! «Чапаев», «Александр Невский», «Мы из Кронштадта», «Петр Первый», «Юность Максима»… До сих пор живут они и работают. Какое по счету поколение воспитывают! Собрались бы когда-нибудь киноработники и задались этим вопросом, обсудили и проанализировали…

Тут мысли Николая Васильевича снова вернулись к только что отшумевшим здешним речам на свои родные темы, и он решил немного пройтись да подумать. На улице еще и такую перед собою цель поставил: выйти к Реке, посмотреть, не ловит ли кто с берега рыбу, и спросить, как клюет. В природе все по-вечернему притихло, и клев может быть хороший. Так что приятно и полезно будет посидеть на бережку. Посидеть и подумать, глядя на поплавок, о своих делах и заботах. Их теперь наверняка прибавится.

Занятная это штука — работа. Казалось бы, все ты о ней знаешь — и что делать, и как делать, но вдруг возникает некий новый поворот, и ты опять стоишь, как в начале пути. Все приходится продумывать и что-то придумывать заново. Самое легкое на свете дело — это сказать: «Сделаем!»

Вдруг пришло в голову, что все эти сжатые, предложенные сегодня сроки можно было заложить в свое время в проект — и не потребовались бы теперь никакие дополнительные обязательства. Хотя и невозможно все предусмотреть заранее, а ведь надо. Сегодня особенно надо, чтобы потом не вздыхать и не ахать. Ученых много, а науки мало…

Пожурив кого-то безымянного, он опять вернулся к своим личным заботам, с которыми столкнется уже завтра. И так, за раздумьями, незаметно прошел весь густой, не тронутый строителями березовый лесок и вышел к Реке. Она теперь, после бурного и мутного весеннего возбуждения, постепенно успокаивалась и светлела лицом. Особенно привольным было ее течение в этой широкой излучине, где стремнина отодвинута, отжата к противоположной береговой скале. Сама природа отгородила здесь уютный тихий уголок, как бы изначально приуготовленный для отдыха человека. И люди оценили этот подарок природы: домов на берегу не строили, березнячок сохраняли для будущего городского парка… Это, к счастью, сумели предусмотреть.

Для молодежи здесь и сегодня — парк. В поселке гуляют все больше семьями, с колясками, а тут — царство парочек, в котором они чувствуют себя вполне свободно и непринужденно. Вон как притиснулись эти двое друг к дружке — и обнимаются, и целуются без всякого стеснения. У парня на запястье какая-то металлическая цепочка, у девчонки над вызывающе молодой грудью — большое красное сердце на голубой кофтенке.

Увидав пожилого человека, все же застеснялись, в лесок свернули.

У них свое, у ветерана — свое. У него такие заботы и забавы далеко позади остались. Ему их не так уж много и выпало, если начать вспоминать. Все съела война, надолго оставив в душе непроходящую, словно бы законсервированную, беспредметную любовную тоску.