Ее святой - Хармони Уэст

— Нет, муза, — шепчу я в агонии. — Продолжай. Мне нужно видеть, как ты кончаешь ради меня.

Она кладет раскрытую книгу на кровать рядом с собой — на мою сторону, пока я наконец заявляю на нее свои права, — и шарит под прикроватной тумбочкой и не находит то, что отчаянно ищет.

Браяр снова поднимает мою книгу и засовывает вибратор себе в шорты.

Я стону, когда начинается жужжание и у нее перехватывает дыхание. Ее глаза закатываются всего на секунду, прежде чем она заставляет себя открыть их снова, пробегая взглядом по странице. Я умираю от желания узнать, на какой странице она. Какие мои слова так сильно возбуждают ее.

Я медленно двигаю членом, даже когда мои яйца сжимаются и жаждут выпустить каждую каплю спермы. Но я не могу кончить раньше нее. Мне нужно увидеть, как она выглядит, услышать, как она звучит, когда мои слова вознесут ее на вершину экстаза.

— Ах! — стонет она, подергивая бедрами, пока вибратор продолжает гудеть, а удовольствие нарастает.

Мой живот сжимается, и я не смогу удержаться от того, чтобы скоро кончить.

Ее язык смачивает губы, и мне нужно попробовать ее на вкус. Мне нужно чувствовать ее, быть внутри нее, когда она сжимает свою тугую киску вокруг моего члена и умоляет меня об освобождении.

— Вот и все, Муза. Покажи мне, как ты выглядишь, когда кончаешь. Дай-ка мне взглянуть.

— Черт, — шипит она, выгибая спину и зажмуривая глаза, когда следующие слова срываются с ее губ громким стоном.

— О боже мой! Сейнт!

Сперма вытекает из моего члена на клавиатуру, пока она извивается в постели, отбросив книгу, когда она стонет и представляет, что это я извлекаю удовольствие из каждой клеточки ее упругого, совершенного тела.

— Браяр! — Я задыхаюсь, стискивая зубы с каждой горячей струйкой спермы.

Мне наплевать на клавиатуру, которую я только что испортил, пока мы вместе выходим из наших оргазмов, тяжело дыша и почти удовлетворенные. Я никогда больше не буду полностью удовлетворен, пока не заполучу ее.

Она бросает вибратор на прикроватный столик, откладывает книгу и, проскальзывая под одеяло, тянется за телефоном. Я умываюсь, прежде чем беру свой телефон.

Ты такая красивая, когда кончаешь.

В следующий раз я заставлю тебя выкрикивать мое имя.

Ее пухлые губки поджимаются, когда она замечает уведомления от меня. Прочитав сообщения, она издает тихий вздох и вскакивает с кровати.

— Ублюдок!

Она подлетает к окну, распахивает его, несмотря на прохладный осенний воздух, высовывает голову и кричит что-то, чего я не могу разобрать. Наверное, что-то о том, что я псих и мне нужно уйти, пока она не вызвала полицию.

Через несколько секунд она возвращается, не в силах найти меня, ожидающего в темноте, и захлопывает окно. Ее большие пальцы ударяют по экрану телефона.

Ты подонок. Тебе нужно оставить меня в покое.

Если бы ты хотела, чтобы я оставил тебя в покое, ты бы не стонала мое имя, когда кончала.

Она кипит, печатая ответ, щелкая выключателем и погружая свою комнату в темноту.

Отвали.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

БРИАР

Тревор жестом указывает мне на свою машину, когда я подъезжаю к парковке кампуса перед началом занятий.

— Я не могу остаться надолго, — фыркаю я, с трудом удерживая равновесие среди горы папок и пятистраничных рассказов моих студентов. Предполагалось, что доктор Барретт будет читать и оценивать рассказы, но вчера он переложил всю нагрузку на меня, так что я до двух часов ночи корпела над претенциозной художественной литературой и ругалась себе под нос, читая рассказ Сейнта — безусловно, лучший в классе.

Ублюдок. Он не должен обладать красивой внешностью и талантом.

Его почерк почти напоминает мне почерк С. Т. Николсона, если бы мой любимый автор предпочел писать художественную литературу вместо своих захватывающих дух готических романов ужасов. Дикция Сейнта и многословные предложения напоминают книги С.Т. Николсона, но без сердца и одухотворенности, которые делают книги С.Т. Николсона такими захватывающими и запоминающимися.

Теперь, когда Сейнт знает, что С.Т. Николсон — мой любимый автор, он, вероятно, изучал его творчество, чтобы писать, как он. Какой-то извращенный, безумный способ заставить меня влюбиться в него больше.

Я все еще не могу поверить, что он шпионил за мной, пока я пользовалась вибратором. Мои щеки вспыхивают при воспоминании. Он услышал, как я выкрикнула его имя. Я не могу припомнить более унизительного момента в своей жизни, а их было предостаточно.

Но когда я подбежала к окну, я не смогла его найти. Может быть, он ушел, когда я закончила.

Боже. Никогда раньше в мою личную жизнь так не вторгались. Он самый неприятный человек на планете. Он постоянно переходит границы дозволенного без малейших угрызений совести, но потом присылает мне все книги из моего списка желаний и говорит вещи, от которых у меня мурашки бегут по коже. Этот диссонанс сводит меня с ума.

— Нет проблем. Я тебя не задержу. — Тревор садится в машину, прежде чем положить лист бумаги поверх стопки в моих руках и забрать у меня всю стопку.

— Ты не обязан этого делать. Я справлюсь.

— Я не позволю тебе разгуливать по кампусу со всем этим, пока я рядом с тобой. Это выставило бы меня полным придурком. — Он сверкнул своей милой улыбкой.

Я беру газету, которую он достал из машины, идя рядом с ним в кампус.

— Так что это? — спрашиваю я.

— Проверка биографии твоего преследователя.

Мои глаза чуть не вылезают из орбит при виде крошечных слов на странице. Покажет ли проверка биографических данных детство, о котором мне рассказывал Сейнт? Жизнь с матерью, которая была вынуждена продавать свое тело, чтобы прокормить своего ребенка только для того, чтобы лишиться жизни от рук жестокого мужчины.

— Спасибо, — выдавливаю я. — Но не мог бы ты дать мне, например, краткую версию этого?

— К сожалению, здесь немного. — Тревор ступает на тротуар, осторожно удерживая ненадежную стопку в руках. — Мы знаем, где он родился, где вырос и куда ходил в школу-интернат. Его взяли к себе бабушка с дедушкой в возрасте двенадцати лет после смерти матери, но они почти сразу же отправили его в школу-интернат. После этого парню удалось не привлекать к себе внимания. Определенно, кому-то есть что скрывать.

— Где он вырос до того, как поступил в школу-интернат?

— Мы действительно не знаем, где он и его мать жили большую часть времени. Бабушка с дедушкой утверждали, что она бросила школу, была наркоманкой. Они