Граница не знает покоя - Александр Авдеенко

Еще одно… На местах, где когда-то рушились стены застав, выросли новые заставы. Сюда пришли новые люди — большей частью молодые, большей частью из тех, кто родился накануне войны, кто лишь понаслышке, по книгам, по кинофильмам знает о великом подвиге советских солдат в Отечественной войне. Они лишь смутно, сквозь сетку, далеких детских воспоминаний представляют себе те героические дни, А кругом — граница. Она требует от своих солдат тех же качеств, той же стойкости, таких же чувств и стремлений, что и тогда…

А кругом граница, жестокая граница… Она предъявляет к пограничникам суровые, поистине жестокие требования: будь тверд всегда, будь стойким, отважным, бдительным на каждом шагу!

Помнится, лет десять назад ясным солнечным воскресным днем в гости к пограничникам приехала делегация. Состав ее был необычный, большей частью — девичий. Было, правда, несколько юношей с заводов и учреждений города, а в основном преобладали девушки комсомольского возраста.

По тем временам приезд шефов считался редким явлением, и сопровождать гостей в пограничной зоне взялся «сам» Сурженко, доблестный ветеран границы, сухопарый, жилистый, высокого роста, немного сутуловатый полковник, по происхождению — казак, в душе — природный воин. Чтобы дополнить его внешний облик, можно добавить следующий штрих. Очевидцы рассказывают: подойдет, бывало, Сурженко в спортивном городке к неумелому пограничнику, слегка отстранит его от турника, скинет китель, возьмется жилистыми руками за перекладину, и давай крутить «солнце» — аж в глазах зарябит. Легко спрыгнет, ровно дыша, оденет китель и, спокойно отряхивая руки, перед уходом кратко скажет пограничнику:

— Делай так!

Уйдет он, и сержант или офицер, проводящий занятия, с укором напомнит пограничникам.

— А полковнику — ведь скоро шестьдесят…

Прибужье встречало полковника не впервые. Это его воины стали на охрану волынского рубежа в конце тридцатых годов. Это его заставы, в том числе и Лопатинская, приняли на себя первый удар войны. Это и про его солдат на третий день войны было сказано в «Правде»: «Как львы, дрались пограничники». Еще не кончилась война, и полковник Сурженко снова вернулся на старый рубеж. Долгие пограничные годы, трудное время воинского труда, ветры и зной границы, горечь боевых потерь в последней войне избороздили глубокими морщинами смуглое суровое лицо полковника, но не сломили силы, не иссушили сердца. По-прежнему он оставался самым выносливым, подвижным, приветливым хозяином этих мест.

Так вот этот Сурженко неутомимо водил гостей по границе, показывал им все премудрости — и вольеры собачьи, и разные тропы, выводил на самый край к контрольно-вспаханной следовой полосе, до пограничных знаков доводил. Гости запыхались, вспотели, а он — ничего, по-прежнему жилистый, сухой. Внезапно раздался голос самой живой, самой деятельной и, казалось, самой рассудительной девушки…

— А где же граница?

Этот вопрос должно быть рассердил полковника Сурженко. Он слегка помрачнел, на смуглом лице его еще резче, еще глубже обозначились борозды морщин. Потом в глазах мелькнула какая-то мысль, и он, как говорится, отошел…

— За обедом, «барышня», скажу… — ответил он уже с улыбкой.

Как и полагается, обед не заставе был оживленным. Необычное общение людей, новизна обстановки действовало лучше всяких напитков. В разгаре общей беседы полковник внезапно застучал ложечкой по тарелке. Все замолчали, готовые выслушать хозяина…

— Итак, товарищи, что такое граница и где она? — под взглядом полковника девушка, ранее задававшая этот вопрос, смущенно опустила глаза. — Граница — там, где нам трудно. Где снег, где жара, где дождь, где туман, где люди мерзнут или потеют — там граница. Граница — это постоянное чувство ответственности — не смей забываться ни на секунду, не спи ночами, не успокаивайся никогда; смотри всегда в оба, ищи, прислушивайся; повсюду может быть враг, вот-вот прыгнет, вот-вот прошмыгнет… И за каждый шаг этого мерзавца — мы его попросту называем нарушителем — ты лично отвечаешь головой перед народом.

Граница, простите за длинную речь, за громкое слово, — это щит из наших сердец, нервов, из наших чувств, это как бы невидимый фронт стойкости, выдержки пограничников… — Полковник помолчал секунду. — Тут на границе всякое бывает!..

Этот эпизод нам вспомнился в день открытия музея Лопатинской заставы. Над входом в маленький домик на одной из улиц села Скоморохи висела написанная яркой краской вывеска: «Музей-комната пограничной заставы имени Героя Советского Союза Алексея Лопатина», а внутри, у экспонатов толпились жители села, представители окрестных колхозов и делегаций из города Сокаля. Люди подолгу останавливались у лежащих под стеклом витрин заржавевших ракетниц, смятых зеленых гильз, тупоносых бронебойных малокалиберных снарядов, обломков штыков, сплющенных противогазовых коробок. Эти реликвии, найденные на территории разрушенной заставы, волнующе напоминали о тех героических днях. Люди рассматривали портреты, фотоснимки, отображающие жизненный путь Лопатина, рассказывающие о его близких, друзьях, соратниках. Музейный работник на одной из стен разместил снимки пограничников теперешней заставы, снимки, говорящие о сегодняшнем дне, о живых делах преемников славы Лопатина. На одной из снимков был запечатлен притаившийся за кустом пограничник. Под ним — подпись: «Сержант Щишминцев, задержавший нарушителя границы». Под другим, такого же рода снимком подпись гласила: «Пограничник Сергеев в наряде. Анатолий Сергеев недавно задержал нарушителя границы». Около этих снимков тоже толпились посетители, стараясь что-то рассмотреть в лицах молодых солдат…

Подумал я тогда: а представляют ли посторонние наблюдатели, что значит «задержал нарушителя границы»? Имеют ли представление, каково было в действительности Шишминцеву и Сергееву задержать этого самого «нарушителя»? Тут-то мне и вспомнились слова Сурженко: «Граница там, где нам трудно…»

Была новогодняя ночь. В те часы, когда миллионы и миллионы людей сидели в тепле, за праздничными столами в кругу близких людей, переживая, пожалуй, самые хорошие, самые светлые за весь год минуты, в эти часы в темной ночи сержант Вениамин Шишминцев лежал, глубоко зарывшись в колючий, пробирающий насквозь морозный снег. В дьявольскую метель он пришел сюда, на край советской земли, чтобы и в такую проклятую вьюгу никто не посмел нарушить границу.

«Видимость»… Это понятие, это слово в пограничном деле имеет особый смысл. Вот и сейчас Шишминцеву из-за никудышней видимости пришлось выдвинуться к самой границе, и та секунда, когда его зоркий глаз сквозь пелену вьюги заметил на той стороне человеческий силуэт, оказалась решающей. То ли нарушитель почуял залегшего в снегу Щишминцева, то ли просто выжидал, но он, быстро нырнув за сугроб, надолго затаился. А Шишминцев ждал… Вот об этой самой выдержке, стойкости, непоколебимой постоянной бдительности, о жестоком долготерпении пограничников и говорил тогда Сурженко.